Я сражался в Красной Армии

Так, за счет нескольких сел и деревень, дивизия обновила свой конский состав.

-

Перед вечером мы остановились в большом селе. На пригорке, над рекой, высилась прекрасная пятиглавая церковь, с блестевшими на солнце золотыми крестами. Когда все разместились, я пошел посмотреть поближе, понравившийся мне храм. Церковь была закрыта; я вошел в церковную ограду, обошел вокруг церкви и остановился на краю ската, спускавшегося к реке. Вид был превосходный….

За мной раздалось негромкое покашливание. Я обернулся… У стены храма стоял пожилой священник и со смешанным чувством любопытства и страха, смотрел на меня.

— Добрый день, батюшка!

— Здравствуйте! Что, на реку любуетесь?

— Да, зашел, хотел вашу церковь посмотреть; она мне издали очень понравилась, да вот закрыта только….

— А вы, что надолго?

— Да нет, завтра дальше двигаемся.

— А почему вас церковь интересует?

— Видите ли батюшка, я такой же православный человек, как и вы, человек, так сказать, церковный, имевший к церкви прямое отношение. А то, что я сейчас в форме — так на это не надо обращать внимания; сейчас, во время войны, можно встретить в армии кого угодно. На ленинградском фронте у нас в полку служил поваром священник, а наводчиком на орудии — дьякон! Вот оно как теперь бывает.

— Что вы говорите?

— Да, факт.

Мы разговорились. Батюшка любезно открыл и показал мне церковь, а затем предложил зайти к нему закусить и выпить чаю. Я с удовольствием принял это предложение, ибо уже давно не был в нормальной семейной обстановке; хотелось по человечески посидеть, поговорить.

Мы сидели в уютном церковном домике и пили чай, любезно приготовленный матушкой отца Алексея. Отец Алексей священствовал в этом селе около двадцати лет; до 1939 года эти места являлись польской территорией и он не был еще знаком с советской властью. В 1939 году познакомился, натерпелся и теперь со страхом смотрел на "освободителей", заполнивших его родное село. Больше всего его интересовал церковный вопрос — новый курс советской власти по отношению к церкви, взятый ею во время войны.

— Скажите — обратился ко мне батюшка — как вы думаете, это новое, так сказать, "благожелательное отношение" к церкви со стороны власти, будет проводиться всерьез и надолго?

— Да, надолго, но не всерьез.

— Я вас не понимаю.

— Очень просто. Большевизм всегда будет антирелигиозен, всегда будет непримиримым врагом всякой религии, а, в особенности христианства, так как оно по духу в корне враждебно коммунизму. Поэтому, говорить о том, что новая церковная политика ведется "всерьез" — не приходится. Это только политический трюк, вызванный необходимостью. Это только уступка стремлениям народа к религии, ярко выявившимся во время войны.

Но, как определенный политический курс, новое отношение к Церкви, будет длиться очень долго. Неопределенно долго. Ведь дело заключается в том, что власть хочет, просто напросто, заменить неудавшуюся идейную и насильственную борьбу с религией — использованием религии в своих собственных политических целях.

Церковь совершенно откровенно ставится на службу принципиально безбожному государству. Как не парадоксально это звучит — вы, священники должны стать "духовными" политическими агитаторами советской власти. Вот, собственно говоря, та цена, за которую вам дадут возможность как то дышать.

— Это ужасно!

— Есть другой путь, но не все могут идти им.

— Какой?

— Вы ничего не слыхали про катакомбную церковь в СССР?

— Слыхал, видел даже, во время оккупации, ее представителей.

— Ну, вот видите. Путь катакомбной церкви — путь отказа от компромисса с советской властью и уход в нелегальную церковную деятельность, в церковное подполье…. Этим путем могут идти только самые сильные духом. Для них нет "благожелательного отношения" и их преследуют и травят как зверей. Их удел концлагерь и смерть.

— Да, но Церковь сильна кровью мучеников….

— Вы правы!

Мы расстались с батюшкой друзьями. Благословив меня, он долго стоял на пороге своего домика, смотря мне вслед и приветливо кивая своей убеленной сединами головой.

2. Последние бои

Выполняя приказ командования, дивизия выходила на линию фронта, к железной дороге Ковель-Холм, соединявшей основные силы противника с тылом. Прямо с хода, дивизия была брошена в наступательный бой. Перед ней была поставлена задача, во что бы то ни стало, выбить немцев и, перерезав железную дорогу, захватить ряд станций и населенных пунктов.

В лесной прогалине, недалеко от опушки большого соснового леса, помещался штаб батальона. В двух небольших комнатках одинокой крестьянской хаты, набилось невероятное количество народа. Помимо командования батальона, здесь находились комиссар полка, представитель штаба дивизии и какие то, неведомо откуда появившиеся офицеры связи; тут же толкались наши ординарцы, два заблудившихся ездовых из соседнего полка, батальонный врач со своими санитарами и всеми медицинскими принадлежностями. Все это говорило шепотом, чего то ожидая и переговариваясь. Батальон готовился перейти в наступление на решающем участке всей операции. Мы находились на наиболее близком и наиболее уязвимом для противника месте в смысле захвата железной дороги.

У стола над картой склонился новый командир батальона, пожилой, около пятидесяти пяти лет, человек, находившийся в запасе и недавно мобилизованный в армию. Из всех комбатов с которыми я имел дело в эту войну, этот производил лучшее впечатление. Он был значительно интеллигентнее общей массы офицерства красной армии, спокойнее других и, главное, не трус. Напротив него сидел комиссар полка.

— Товарищ командир батальона — говорил комиссар — учтите, что никаких резервов у нас нет. Наша дивизия — это единственное пополнение, прибывшее на этот участок фронта. Вы посмотрите на какой громадный отрезок фронта нас поставили.

И комиссар стал показывать что то на карте.

— Вы понимаете — продолжал он, — что здесь должны находиться минимум две дивизии, если не больше. Говорят, что скоро сюда прибудет семьдесят вторая гвардейская, но пока ее нет. Мы невероятно растянулись при очень незначительной глубине нашей обороны и еще должны перейти в наступление. У вас особенно ответственный участок и от успеха намеченных операций зависит многое….

-

Погода продолжала бесноваться. Дул пронзительный северо-западный ветер. Низко стелящаяся пелена серых туч, быстро проходила над землею; не переставая падал мокрый снег, переходя в самую настоящую метель и занося свежую апрельскую зелень. Земля покрылась мокрым и скользким слоем тающего снега.

Наблюдательный пункт находился на опушке леса, в каком то старом немецком, полуразвалившемся окопе. Ничего другого, более подходящего, не было.

За опушкой начинался легкий, пологий скат, засаженный молодыми соснами, достигавшими половины человеческого роста; ниже находилось болото, покрытое кустарником, а еще ниже, в метрах шестистах, шло полотно железной дороги. Оно подходило к нам под углом и, в этом месте, лежало на наиболее близком расстоянии. Слева оно отходило на запад и уже было удалено на довольно значительную дистанцию. Справа тоже был фронт, на котором оборонялся соседний полк, прикрывавший наш фланг. Мы стояли на участке обороны, врезавшемся в территорию противника в виде длинного языка и находились на его самой крайней, передней точке.

За полотном местность повышалась и там окопались немцы. Оттуда велся довольно вялый пулеметный и минометный огонь. Возвышенность, где находился противник, терялась в серой завесе падающего снега. Несколько правее, сквозь снежную пелену, проглядывали очертания деревни, был отчетливо виден переезд через железнодорожное полотно, от которого к нам шла довольно широкая грунтовая дорога.

Вдали был слышен гул моторов. По возвышенности за полотном шли немецкие танки. Изредка они открывали огонь, как бы прощупывая местность; тогда около нас начинали рваться снаряды. У меня осталось впечатление, что противник, после боя со стоявшей до нас дивизией, не имел точных сведений и нерешительно простреливал местность. Мы тоже толком ничего не знали, но переходили в наступление. Что ждало нас за серой завесой непогоды и тонкой линии полотна железной дороги — никто не знал.