Пепел и алмаз

Сломка, который во время этого разговора готов был сквозь землю провалиться, вдруг заметил, что в глубине зала освобождается столик. Он с облегчением вздохнул и вытер со лба пот.

— Есть столик, пан граф…

— Оставьте меня в покое! — огрызнулся Путятыцкий. — Не нужен нам ваш столик. Обойдемся без него. Пойдем в бар.

Сломка хотел еще что-то сказать в свое оправдание, но решительный жест Путятыцкого заставил его замолчать. Он проводил их глазами и постоял немного, переживая свой позор. И вдруг сорвался с места, помчался вперед, потом круто повернул и снова покатился, как шарик, между столиками.

Но молодого официанта, который подложил ему свинью, нигде не было. Наконец он наткнулся на него в узком коридоре, ведущем в кухню. Парень нес несколько блюд и хотел обойти шефа, но Сломка, выпятив живот, загородил ему дорогу.

— Хорошо, что я тебя встретил. С завтрашнего дня можешь искать себе другую работу. В «Монополе» не место для недоучек, понял?

Официант посмотрел на него искоса.

— Потише! И прошу не тыкать. Я с вами свиней не пас. Сами можете искать себе другую работу.

Сломка онемел от возмущения. Он побагровел, и ручки замерли у него на груди.

— Что? Что ты сказал? Ах ты подлец!

— Но, но! — по-варшавски протяжно сказал парень. — Смотрите, как бы вам не пришлось иметь дело с профсоюзом. Ну-ка посторонитесь, добром прошу, посетители ждут.

Сломка не проронил ни слова, словно язык проглотил. Он стоял с открытым ртом и выпученными глазами. Кровь бросилась ему в голову. А парень, не долго думая, бесцеремонно отстранил его локтем и исчез за дверью зала.

«Сейчас меня хватит удар», — подумал Сломка, чувствуя, как кровь железным молотом ударяет в виски. И ему стало себя жалко. Умрет, и никто, ни одна собака, не проводит на кладбище. Повезут на дрогах одинокий гроб и закопают в яме, как падаль. На глаза набежали слезы. «Надо будет завтра с утра отправиться на рыбалку, — подумал размякший Сломка. — Это всегда помогает. А этого негодяя я все равно прогоню».

Успокоенный и как бы снова примиренный с жизнью, он вперевалку потрусил по коридору на кухню. И окончательно воспрял духом, когда на кухне при его появлении прекратился оглушительный галдеж. Судомойки перестали трещать, два коридорных, которые болтались тут без дела, моментально улетучились. Официанты, осаждавшие толпой задерганного повара и требовавшие поскорей отпустить заказанные блюда, тоже успокоились. «Холодный борщ четыре раза! Два раза шницель по-венски! Деволяй, один раз!»— послышались спокойные голоса. На кухне, как по мановению волшебной палочки, воцарились порядок и тишина.

Насладившись порядком и вновь обретя душевное равновесие, Сломка побежал по другому коридору, короткому, но широкому, который соединял кухню с залом для банкетов.

Старуха Юргелевич, по прозвищу «Юргелюшка», вдова умершего много лет назад портье из «Монополя», сидела, выпрямившись, на низенькой скамеечке возле двери в уборную и вязала на спицах свитер для внука.

Сломка остановился и засопел.

— Ну, как там дела, Юргелюшка?

Юргелюшка подняла маленькое, кроличье личико и посмотрела на него выцветшими, старческими глазами.

— Речи говорят.

— Да?

Сломка прислушался. Из-за закрытой двери доносился громкий, сочный баритон Свенцкого.

— О, сам министр!

Юргелюшка безо всякого интереса отнеслась к его словам и снова принялась за свитер.

Она очень любила своего внука Фелека, которого сама вырастила: зять ее, Шиманский, погиб в сентябре тридцать девятого года, а дочка умерла несколько месяцев спустя от заражения крови после аборта.

Сломка скосил глаза на белую дверь уборной. Она сияла безупречной чистотой. Юргелюшка знала свое дело и была неоценимой работницей.

— Рвало кого-нибудь?

— Что вы! — спокойно ответила Юргелюшка, не прерывая вязания. — Рано еще.

Сломка почесал нос.

— Гм…

— Все идет своим чередом. Сперва речи говорят, а потом сюда будут бегать, обязательно будут…

— Вы небось подзаработаете сегодня, а?

— Да уж надеюсь. Но заранее ничего нельзя сказать. До войны здесь разные бывали банкеты. Один раз даже министр был.

— О! — оживился Сломка. — Кто же это? Как его фамилия?

— Я уж теперь не помню. Такой видный из себя господин. Так вот, не то он чем-то отравился, не то вообще животом маялся, только то и дело сюда бегал. Весь, простите, стульчак запакостил. И что вы думаете — ни гроша не дал!

— Вот негодяй! А еще министр!

— И то сказать, сам-то извелся. Я боялась, как бы он на тот свет не отправился.

— Вот был бы номер!

— Не приведи бог! Плюньте через левое плечо. Ну, не дал, так не дал. Другой даст. Пути господни неисповедимы: одних он карает, других милует.

Сломка подошел на цыпочках к двери.

— Говорит еще? — скорее из вежливости, чем из любопытства, спросила Юргелюшка.

Сломка замахал рукой. Из-за двери отчетливо доносился голос Свенцкого.

— Никаким силам, — говорил он, — не поколебать и не умалить наших замечательных исторических побед. Будущее принадлежит нам, и мы его построим. Дорогие товарищи! — Он повысил голос. — Я счастлив, что в такой знаменательный день мне выпала честь от своего имени, от имени всех присутствующих и населения города Островца приветствовать нашего уважаемого гостя, товарища Щуку, и поднять бокал за процветание нашей великой демократической родины. Ура!

Шум отодвигаемых стульев смешался со звоном бокалов и криками «ура».

— Кому это они «ура» кричат? — забеспокоился Сломка.

— Имениннику, наверно, — невозмутимо заметила Юргелюшка, продолжая вязать.

— Какому имениннику? Никакого именинника нет.

— Значит, юбиляру.

— И юбиляра нет, что вы глупости болтаете! Наверно, о Польше шла речь…

Но одолевшие его сомнения не помешали ему вовремя отскочить от внезапно распахнувшейся двери и пропустить лакея во фраке.

— Постой! — задержал его Сломка.

Официант остановился. Это был рослый заносчивый парень, с внешностью и повадками первого любовника. До войны он несколько лет работал в варшавском «Бристоле», и этого было достаточно, чтобы Сломка ценил его больше остальных официантов.

— Ну, как там дела, пан Юзеф? — дружелюбно спросил он, перебирая, по своему обыкновению, на животе пальчиками.

Красавчик улыбнулся с сознанием своего превосходства.

— Ничего.

— Пьют?

— Само собой. Сломка потер руки.

— Это хорошо! Не забывайте про французское вино. А к кофе ликер подайте. Пани Юргелюшка, предсказываю вам сегодня хороший заработок.

В кухне ему опять попался на глаза тот грубиян. Они столкнулись в проходе, и их взгляды на миг встретились. Официант нагло присвистнул и повернулся к шефу спиной, совсем как оскорбленный Путятыцкий.

— Пан старший! — крикнул он повару. — Телячья котлета два раза! Крем фруктовый один раз.

У Сломки засосало под ложечкой. Он почувствовал, что должен как-то вознаградить себя за унизительное поражение. Рыбная ловля, запроектированная на завтра, — не в счет, сейчас ему нужно было нечто большее. Он метнул из-под опущенных век взгляд в сторону судомоек. С краю стояла здоровая, крепкая девушка с широким задом.

Он вышел из кухни и поймал за ухо мальчишку-рассыльного.

— Как тебя зовут?

— Тадек, пан директор.

— Отлично! Послушай, Тадек…

— Слушаю, пан директор.

— Беги в кухню и пришли мне сюда Стефку. Знаешь ее?

— Знаю, пан директор.

— Да поживей, одна нога тут, другая там.

Стефка явилась спустя минуту, разгоряченная, с красным лицом и мокрыми руками, пахнущая потом и помоями.

Сломка затоптался вокруг нее.

— Стефка!

— Чего? — недовольно буркнула она.

— Зайди ко мне наверх через десять минут.

— Еще чего! Хватит с меня. И так болтают обо мне невесть что.

— Глупая. Это они от зависти.

— Как же! Есть чему завидовать!

— Я тебе чулки дам.

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Правда?