Люди с оружием. Рассказы

Меня заинтересовала старуха. Я приглядывался к Бессмертной. Она, кажется, боялась внучки, но в то же время я не раз замечал то ненавистные, то насмешливые лукавые взгляды старухи в спину Марии Соломоновны. Как будто она что-то скрывала от внучки, обманывала ее и внутренне радовалась этому, насмехалась над ней.

Просыпаясь чуть свет, я видел иногда, как старуха, придерживаясь руками за стену дома и перила крыльца, тяжело, медленно подымалась к себе в комнату. Она шаталась от усталости. Серенькое старое платье висело на ней, как на кривой палке. Тонкие, высохшие руки дрожали. Лицо, испещренное глубокими бороздами морщин, с острым подбородком и большим носом, нависшим над впалым ртом, казалось деревянным. Редкие поблекшие неприкрытые волосы торчали по сторонам, как пучки пакли. Тонкая, скрючившаяся, она была похожа на изогнутое жестокими ветрами высохшее дерево. Распухшие ноги, словно вырванные из земли корни, еле держали ее. Ничто не связывало ее с жизнью. Бессмертная стояла на краю могилы.

Но когда старуха, взобравшись на крыльцо, поднимала на мгновение голову, я вздрагивал от неожиданности: глаза ее улыбались. Они блестели не от старческой слезы. Нет! Из-под тяжких красных век выскальзывал на секунду светлый, задорный лучик. В глазах — радость, жизнь! Но вот голова старухи упала на плоскую грудь, и огоньки в глазах потухли.

Куда она ходит? Что за радость окрыляет дряхлое, бессильное тело старухи? Я терялся в догадках и еще внимательнее приглядывался к ней.

Однажды днем я услышал гневный крик Марии Соломоновны и насторожился.

— А-а! — торжествующе кричала она у постели старухи. — Вот что ты делаешь по ночам! Ну, погоди же… Не слушаешься, надрываешь свои последние силы. Ладно!

Я спросил у Марии Соломоновны, в чем дело? Но она только махнула рукой:

— Ползает по ночам. Обманывает меня. Из ума выжила старуха…

Я ничего не понял. В тот же день Мария Соломоновна заколотила досками двери старого, полуразрушенного саманного сарая. Теперь старуха уже не поднималась с кровати. Она печально, бессмысленно смотрела в потолок, и изможденные черты лица ее выражали глубокую скорбь о невозвратимой утрате.

Меня угнетал этот взгляд. Чем так обидела внучка бабушку. Сарай? Но какая связь страшной печали старухи с заколоченными дверями сарая? Я решил во что бы то ни стало докопаться до истины.

Как-то после обеда, воспользовавшись отсутствием Марии Соломоновны, я подсел к кровати Бессмертной и участливо спросил:

— Как вы себя чувствуете, бабушка?

Старуха повернулась, внимательно оглядела меня, но ничего не ответила.

Взгляд ее остановился на моих руках и она оживилась. Старуха приподнялась и нагнулась так низко, что коснулась носом моей руки, лежащей на колене. Она ткнула скрюченными сухими пальцами в синюю татуировку якоря на руке и спросила тихим, шелестящим голосом:

— Моряк?

— Да, бабушка, офицером флота был. Теперь в отставке по инвалидности.

Старуха одобрительно кивнула головой, легонько хлопнула меня по плечу и уставилась взглядом в стенку в ногах кровати. Я невольно проследил за ее взглядом и увидел большую фотографию морского офицера, помещенную в массивную глубокую раму, разукрашенную серебряной фольгой. Эту раму я видел и раньше, но принял ее за икону.

На погоне кителя офицера белели, как стеклянные крупинки, четыре звездочки: капитан-лейтенант. Морская фуражка была глубоко посажена прямо и чуть вперед на лоб, словно в лицо моряка дул сильный ветер. Грудь офицера украшали ордена и медали.

— Это ваш сын, бабушка?

— Сын.

— На каком море он служит теперь?

— Сложил на Черном. Теперь не знаю.

— Что ж, не пишет, или… погиб? — неуверенно спросил я.

— Писали — погиб. Не верю.

Я начал рассказывать старухе о кораблях, о морской службе, о дальних походах… Несколько раз пытался узнать, на каком корабле служил ее сын, но старуха не отвечала, хотя слушала, кажется, с интересом.

Смущенный ее молчанием, я встал. Тогда старуха повернулась ко мне и поманила пальцем, словно намереваясь передать мне по секрету какую-то тайну.

Я с готовностью склонился к ней.

— Болеешь? — коротко спросила она.

Я охотно рассказал о себе. Старуха внимательно слушала. И странно! — по мере того, как я, стараясь вызвать к себе сожаление и тем сблизиться с ней, подробно рассказывал о своем ранении и теперешнем состоянии здоровья, взгляд старухи становился светлее, и наконец ее тонкие сухие губы искривились в улыбке, обнажив бледные десна.

Я ничего не понимал. Издевается она надо мной, что ли? «Дьявол, а не старуха», — неприязненно подумал я, жалея, что начал разговор, и встал, чтобы уйти. Но старуха задержала меня и, показав рукой на дверь кладовой, заговорщически сказала:

— Там гвозди, молоток. — В сарае — доски. Почини забор двора. Иди. — Бессмертная махнула рукой, как бы выпроваживая меня.

Пораженный таким оборотом дела, я ушел к себе озадаченный. Черт знает, что такое! Однако… Что ж, забор я, пожалуй, попробую исправить. Интересно все-таки, чем все это кончится. Я открыл дверь и наткнулся на взгляд старухи. Она ждала меня.

Взяв молоток и гвозди, я вышел во двор.

Обширный двор зарос лебедой. Сад тоже был запущен. Забор и сарай, увитые диким виноградом, покосились, обветшали. Узкие тропинки поросли травой. И даже широкая дорога со двора на улицу, выложенная камнем, поросла полынью. Все носило на себе следы запущенности, разрушительной силы времени. Я как-то не замечал этого раньше, но сейчас вдруг все резко бросилось мне в глаза. Да, нет хозяйского глаза, нет заботливых рук.

Обливаясь потом и превозмогая головокружение, я сорвал доски с двери сарая. И здесь — хлам, трава, дыры в стенах, щели в крыше. По углам валялись дрова, старая мебель, листы жести, доски, обручи…

На одной из стен я заметил следы недавнего ремонта: она была обита дранкой и наполовину оштукатурена. Тут же стояли деревянный ящик с засохшей глиняной обмазкой, кадка с водой, лопатка… «Бессмертная работала!» — вдруг догадался я, вспомнив ворчанье Марии Соломоновны. Неужели только для этого она и ходила сюда по ночам? А может быть… Интересно. Я начинал кое о чем догадываться.

Отдохнув, я принялся за работу. Кое-как выпрямив часть забора, я, уставший и ослабевший, едва дотащился до койки. В эту ночь я спал, как убитый.

Но утром, проснувшись, я, несмотря на плохое самочувствие, решил начатое дело довести до конца. Днем, увидав меня за работой, Мария Соломоновна изумилась, но я не обращал на нее никакого внимания.

— Вам же нельзя. Вы — больной.

— Ничего. Мне можно. И я люблю это.

— Ну, как хотите… Только я не понимаю. И вообще… Я не прошу.

Я взглянул на нее и понял, что она боится, как бы я не потребовал возмещения за свой труд, и тут же успокоил ее, сказав, что делаю это бесплатно.

После обеда во двор вошла Бессмертная. Не говоря ни слова, она стала мне помогать: то конец доски придержит, то подаст гвоздь. Работа радовала ее. Она словно помолодела. Глаза ее загорелись, движения стали уверенными. Я смотрел на нее с восхищением. Тут-то я понял наконец смысл предрассветных прогулок старухи, ее печаль, ее насмешливые взгляды в спину внучки. Человек с годами может потерять все: здоровье, память, волю, но привычка к труду остается навсегда. Эта великая привычка и поддерживала в старухе жизнь. Безделья, а не смерти боялась она.

Мария Соломоновна вновь попробовала было проявить свою «заботу» о старухе, но я осадил ее.

— Оставьте нас в покое. Не трогайте бабушку, — резко сказал я.

— Но… она старая. Ей нужно лежать, — заморгав глазами, пролепетала растерянная Мария Соломоновна.

— Не старая она! — почти крикнул я. — Она — молодая. Она работает, — а вы не мешайте и идите спать. Хотите похоронить бабушку заживо?

Мария Соломоновна ахнула, всплеснула полными руками и кинулась в дом.

Я нисколько не пожалел о резкости своего тона. Бессмертная же испуганно посмотрела вслед внучке, нерешительно шагнула к дому, но вдруг сплюнув, остановилась.