Аэропорт

— По тоннелю от «Спартака» к вам в подвал. Переждал. Ночью во время обстрела по разбитой лесенке сзади у нового [ред. — терминала] на третий. Дальше вы знаете.

— Четвертей, б...дь, пост! [91] — сказал Степан с укоризной, повернувшись к остальным.

— Ти сам був? [92]

Сепар промолчал, закрыв глаза, превозмогая боль.

— Зрозумiло, — сказал Степан. Подумал и сменил допрос на простой разговор. — Дружину, дiтей маеш? [93]

— Двое детей. Мальчики, пять и семь лет. Жена. Вероника. Ника.

— Ты мой полный тезка, выходит. У мене, Степан, теж дружина Ника, i звати мене Степан, а ось дiтей поки що нема [94].

— Повезло тебе, — попытался улыбнуться русский офицер.

— Це точно. Що ще скажеш? [95]

— Ребята, вам уходить надо. Завтра вам всем здесь пи...да. Последний день. Уходите сегодня до утра.

— Дякую. Ще що? [96]

— Мне бы жене позвонить. Попрощаться.

— Телефон в тебе де? [97]

— На задание не берем. Там много чего забито, сам понимаешь.

— Понiмаеш, коли винiмаеш, — сказал Бандер. Стояла мертвая тишина. — Опробуемо з мого. Тiльки тут сигнал х...вий. Хiба що на взльотцi. Там тебе свої ж пристрелять. З СВД [98].

— У меня есть выбор? — застонал сепар. — Но мне туда не доползти.

— Доведеться допомогти заради такої справи [99].

Бандер велел бойцам принести единственную сохранившуюся багажную тележку.

Принесли, выставили за окно, положили на нее сепара, задом в тележку.

— Ты чего, Степан, из‑за этого козла рисковать людями будешь? Да он нас всех чуть на тот свет не отправил, пидарас! — тихо, но злобно высказал, похоже, общую точку зрения Салам.

— Нi, не буду, — громко ответил Степан. — Сам пiду [100].

Все стояли молча, не двигаясь, пока Степан не скомандовал набросать дымовых шашек. Зажгли, кинули вперед четыре. Степан осторожно покатил сепара по взлетке к концу второго рукава. Там они остановились. Степан достал мобильник. Две палочки. Пойдет. Сам лег на бетон возле тележки.

— Сам набереш, чи менi набрати? [101] — спросил он.

— Сам, как набирать? Таганрог надо.

— Плюс сiм, код мiста i телефон. Давай швидше, поки не помiтили [102].

Дым начинало уносить вперед, к церкви. Бандер приготовил еще пару шашек. Протянул сепару телефон.

Тот взял телефон левой рукой, непослушным большим пальцем набрал номер, поднес телефон к уху.

— Ника, привет!

— Степочка, ну наконец‑то! — отозвалась Ника. — Только младшего из садика привела. Какая у вас в Ростове погода? У нас серо и без снега.

— У нас тоже. Как ребятки?

— Все хорошо. Санька «пятерку» по чтению принес. Ходит гордый. Всем показывает! Что это за номер у тебя?

— У товарища занял. Мой сел.

— У тебя все в порядке, Степа? Какой‑то голос у тебя не такой. Степа! Ау!

Степан, как мог, сдерживал стоны, отведя подальше трубку.

— Никуль! Поцелуй их от меня! И маме позвони, скажи, что все у меня нормально. Ну, все, мне пора.

— Я люблю тебя, Степочка, приезжай скорей!

— Я тебя тоже очень люблю, — сказал Степан, выронил трубку и замер...

Его тезка Степан подполз к тележке, поднял телефон, пощупал шею русского, кивнул головой, толкнул тележку дальше по взлетке и короткими перебежками добрался до своих.

Вечером по российскому телевидению новости опять начинались репортажем из Красного Камня.

Корреспондент в каске, бронике и с микрофоном стоял на фоне каких‑то развалин. Поодаль стояла багажная тележка с мертвым телом. Позади нее ассистент зажигал дымовую шашку для героического и опасного background.

— Сегодня разведчики ополченцев обнаружили страшную находку на взлетном поле Краснокаменского аэропорта, — начал журналист, срываясь на крик, полный, по задумке, тревоги и трагедии, когда ассистент, наконец, выбежал из задымленного кадра. — В этой тележке тело одного из ополченцев. На теле следы страшных пыток. Когда фашистские каратели, посланные в Аэропорт киевской хунтой, не смогли ничего добиться от пленного героя, они отрезали ему ногу бензопилой и оставили умирать на взлетном поле в страшных мучениях. Сейчас я передаю микрофон майору с позывным «Ламборгини», командиру отряда ополченцев «Ботсвана».

— Мы не забудем, не простим зверств фашистских оккупантов, — тут же запричитал Ламборгини, плюгавый мужичонка лет тридцати, бывший ростовский мойщик машин в придорожном шалмане, а ныне не хрен с горы, а целый «майор вооруженных сил ККНР», брызжа слюной и сверкая золотым зубом в искривленном ненавистью рту. Каска, на пару размеров больше его маленькой узкой головы, затряслась на нем и чуть не слетела. — Фашизм не пройдет! Но пасаран! Кто к нам с мечом придет, как говорится, тот и погибнет.

С этими словами «майор» вернул микрофон «журналисту».

Через три дня Веронике Холмогоровой, бухгалтеру таганрогского машиностроительного завода, позвонил зам. командира группы «Вымпел» ГРУ Генерального штаба Вооруженных Сил Российской Федерации и «с прискорбием» сообщил ей, что ее муж, капитан Степан Александрович Холмогоров, «трагически погиб во время войсковых учений в Ростовской области».

ГЛАВА XI.

ОСТРОВ КРЫМ

Когда поезд остановился в Джанкое, уже стало понятно — что‑то не так. На перроне — ни одного милиционера. Какие‑то бородатые дядьки, перепоясанные ремнями, в фуражках с сиреневыми околышами и красными лампасами на синих шароварах обступили мужчину средних лет, в черном поношенном, но чистого вида плаще. Мужчина с блестящим от пота красным лицом, расстегнув плащ и заметно нервничая, что‑то искал во внутреннем кармане пиджака. Нервно снял очки, потом снова надел. Покачал головой. Один из ряженых, в высоких черных сапогах, постукивал по сапогу черной кожаной плеткой-нагайкой. У ног нервного человека; с красным лицом стояли два старых кожаных чемодана.

Когда поезд тронулся, черный плащ, весь какой‑то вдруг скукожившийся, поднял свои чемоданы и пошел по перрону, опустив голову. Казаки (а это, скорее всего, были они) сопровождали понурого человека, как конвой. Нагайка продолжала стучать по сапогу, словно отстукивая такт шагов. Все было, как в хорошем в смысле реализма кино, где по ходу сценария из здания вокзала выводят жертву, подводят ее к обшарпанной стене того, что непременно должно именоваться пакгаузом или чем‑то в этом роде. И тут несчастному отцу троих детей, через мгновение уже сирот, казаки стреляют в спину, а затем, толкая друг друга, матерясь и сплевывая подсолнуховую шелуху, роются в каких‑то застиранных кальсонах и носках, вываленных из чемоданов.

Алексей не досмотрел воображаемый эпизод до трагической развязки. Он был один в двухместном купе, да и, похоже, во всем вагоне. Откинувшись на спинку дивана, он положил руки за голову и закрыл глаза. И снова увидел перед собой лицо Ники с распущенными темными волосами на белой подушке. Увидел свои собственные голубые глаза, отражающиеся в ее широких зрачках-маслинах, словно они занимались не любовью, а серьезно и сосредоточенно играли в игру, кто кого переглядит. Он проиграл, отвлекся, вернувшись мыслями к казакам. Вооруженные казаки на улицах городов — это плохой знак. Даже если не стреляют.