Второе рождение Клоса (сборник)

Он очнулся от размышления лишь тогда, когда поезд остановился. Посмотрел на часы, и его охватило беспокойство — он проспал станцию, на которой они условились встретиться с Пьером. Судя по времени, поезд должен был уже подходить к Клайпеде. Выглянув в окно, он увидел, как медленно поднимается семафор. Впереди виднелись огни и дома довольно большого города.

Мгновенно сориентировавшись, Сташек соскочил с подножки вагона, когда поезд уже тронулся, и оказался на боковой железнодорожной ветке. Справа тянулись низкие складские помещения. Слева была роща, на краю которой возвышались груды каменного угля или кокса. Беглец направился в сторону рощи.

Он имел при себе самодельный компас и вырезанную из газеты «Кенигсбергер цайтунг» карту, на которой был отражен победоносный марш немецких войск. Та часть Восточной Европы, которая его интересовала, была едва обозначена, и он мог только догадываться, что граница должна проходить где-то поблизости. Взглянув при неярком свете сигнальной железнодорожной лампочки на самодельный компас — банку от гуталина с закрепленной внутри магнитной стрелкой, — он увидел, как стрелка запрыгала, поворачиваясь на север.

Сташек знал, что должен идти на восток. Он спрятал компас в карман и направился к перелеску.

2

Полковник Якубовский приказал шоферу остановить машину у подъезда невысокого серого здания, где размещался штаб соединения. Посмотрел на часы — оказалось, он приехал немного раньше. Начальник штаба назначил ему встречу на одиннадцать, и оставалось еще около получаса свободного времени. Разговор с начальником предстоял нелегкий. Они знали друг друга уже много лет, но в последнее время какая-то тень омрачала их отношения.

Румянцев внимательно выслушивал его рапорты, делая на карте какие-то пометки, и в конце, как правило, спрашивал, не располагает ли Якубовский какими-нибудь дополнительными сведениями. Потом, не торопясь, складывал бумаги в папку.

— А больше тебя ничего не интересует? — спросил Якубовский две недели назад, когда был у начальника штаба в последний раз.

— Все ясно, — ответил Румянцев. — Ты думаешь, что это для меня новость, сенсация? Посмотри, — показал он на разбухшую от бумаг папку, — это оперативные донесения за последние три дня. Можно было бы всем этим с успехом растопить печку. И все они примерно одного содержания: немцы что-то замышляют, немцы что-то готовят и там и здесь, немцы засылают разведчиков. Ты думаешь, все это интересно читать, когда не имеешь ничего конкретного?

— А все же читаешь, прежде чем бросить в печь, — заметил Якубовский, понимая, что нарушает субординацию, переходя дозволенную в обращении со старшим по званию границу.

Румянцев встал, повернулся к нему спиной, с минуту смотрел на новые дома за окном.

— Да нет, не бросаю я это в печь, — сухо и как-то неохотно сказал он. — Все это я отправляю в Москву, сопроводив своими комментариями, если тебя это интересует.

— Ну и что? — спросил с любопытством Якубовский. Ответом было молчание Румянцева.

Будет ли и на этот раз то же, что при прошлой встрече? Война не за горами — Якубовский убежден в этом. Донесения разведки подтверждают это с убедительной достоверностью. Передвижение танковых войск, передислокация пехотных дивизий, непрерывное подтягивание транспортов с бензоцистернами к восточным границам… Последнее донесение из Клайпеды подтвердило ранее полученную информацию о том, что в этом районе немцы построили огромные, емкостью в несколько десятков тысяч тонн, хранилища для бензина и других горючих материалов. Из последнего донесения следует, что горючее из 1800 вагонов-цистерн уже залито в хранилища, в которых можно разместить еще столько же. В другой информации сообщалось, что горючее в бензохранилищах предназначено для заправки самолетов. О каких самолетах шла речь, если в Клайпеде был только один небольшой аэродром, на котором могло разместиться не более десяти самолетов? А если прав был тот паренек, бежавший из немецкого лагеря, который утверждал, что в лесу неподалеку от Клайпеды он видел хорошо оборудованные аэродромы?..

Что может предпринять полковник Якубовский? Он подробно изложил все это в рапорте командованию. Что он может сделать еще? Более двух лет он руководит разведкой в обширной полосе советской границы на западе. Он даже и в мыслях не допускает, что Румянцев скрывает от Центра его разведдонесения. Якубовский знает этого человека и может на него положиться. Когда несколько месяцев назад он доложил Румянцеву, что на его участке границы, до этого спокойном, вдруг неожиданно оживились немцы, тот посмотрел ему прямо в глаза и спросил:

— Слушай, а ты, случайно, не преувеличиваешь?

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — спокойно ответил Якубовский, — но я уверен, что когда-то мы все же будем вынуждены скрестить оружие с фашистами. Моя обязанность — вовремя докладывать тебе обо всем, что происходит на границе, вот я и докладываю…

Полковник Якубовский был поляком. Его отец командовал эскадроном у Буденного, погиб в гражданскую войну, защищая Советскую власть. Якубовский-младший остался в России. Там, за границей, за кордоном, как тогда говорили, близких у него не было. Мать и сестра жили в Ленинграде, из дальних родственников он никого не знал. Но когда фашисты грабили и разоряли буржуазно-помещичью Польшу, которую он совсем не знал, когда гитлеровцы бесчинствовали в Варшаве, которую он никогда не видел, но представлял по теплым воспоминаниям своей матери, он чувствовал, как сжимается сердце. Ему не раз приходилось спорить с теми приятелями, которые разгром панской Польши воспринимали с удовлетворением. Правда, с Румянцевым никогда не доходило до споров по этому поводу. В день капитуляции Варшавы он сочувственно пожал Якубовскому руку:

— С мечом пришли, от меча и погибнут. А может, и тебе придется вернуться на родину!

«Видимо, и Румянцев, — подумал Якубовский, — убедился в неизбежности войны с гитлеровской Германией». Якубовский, выпускник Военной академии имени М. В. Фрунзе, был абсолютно убежден, что гитлеровская Германия может вероломно напасть на Советский Союз.

Он посмотрел на часы. Нужно было возвращаться к месту службы.

Румянцев поручил ему допросить того парня, Станислава Мочульского, который бежал из немецкого лагеря под Кенигсбергом с намерением перейти границу и сообщить советскому командованию о концентрации немецких войск и их готовности к нападению на Россию. Якубовский, находясь на границе, хорошо знал об этом. Этот задорный молодой парень заявил Якубовскому, что, если начнется война, он готов вступить в ряды советских войск и сражаться против общего врага.

— Кто знает, кто знает, — произнес Якубовский по-польски.

Паренек, услышав польскую речь, удивился, но вместе с тем и очень обрадовался:

— Пан офицер Советской Армии так свободно говорит по-польски?

— Да, — ответил Якубовский, — я поляк и офицер Советской Армии.

Покорил его тогда этот паренек своей горячностью, патриотизмом, отсутствием позерства и ложной бравады. Давая показания Якубовскому, он не скрывал, что побег на восток, поближе к русской границе, и переход на советскую сторону поначалу казался ему невозможным. Он решился на этот шаг только благодаря убеждениям и веской аргументации француза коммуниста Пьера, с которым он совершил побег и которого потерял в пути. Поляк и не пытался убеждать Якубовского, что он горячий сторонник советского строя. Он сказал, что политикой не интересуется, что единственное его стремление — бороться с немецко-фашистскими оккупантами, отомстить за смерть родных и близких, за разрушения, причиненные гитлеровцами его родине.

Парнишку поначалу держали под стражей. После пребывания в немецком лагере он выглядел изможденным, похудевшим, поэтому его теперь хорошо кормили.

Прежде чем доложить командованию данные, полученные от парня, их нужно было проверить. Это заняло около двух недель. Только сегодня утром было получено подтверждение, и паренька освободили из-под стражи. Было решено направить его вглубь России, но это могло погасить его стремление бороться с фашистами. А вот знание немецкого языка пригодилось бы и здесь, в армии. «Если Румянцев разрешит, оставлю парнишку у себя как переводчика», — подумал Якубовский, входя в подъезд здания, где расположился штаб.