Человек идет в гору

С замужеством у Анны, казалось, еще больше прибавилось энергии.

— Мужик в дом — у бабы голова кругом, — щуря глаза от смеха, ласково ворчала Марфа Ивановна, когда сноха с приходом Николая усиливала суету по хозяйству.

Анна любила мужа ровной, непоколебимой любовью. Его лицо мягких очертаний, с карими, спокойно доверчивымк глазами под густой, почти непрерываемой у переносья темной зарослью бровей, казалось, не был ничем примечательно.

Но стоило Николаю рассмеяться или с кем-нибудь, заспорить, — и резкая, широкая улыбка удивительно преображала его лицо: оно становилось сильным, волевым и по-настоящему красивым. Улыбка выдавала его характер.

Иногда Николай приходил с работы мрачный. Анна уже по каким-то едва уловимым переменам в первых, обычно неторопливых и твердьж шагах догадывалась о его настроении.

«Повздорил с кем-нибудь?» — быстро спрашивала она, заглядывая ему в глаза.

Николай отвечал слабой улыбкой, внутренне изумленный ее проницательностью.

— Признавайся, ведь на душе кошки скребут!

Он сдавался и выкладывал все разом. Рассказывал ей о своих сомнениях и неудачах. Она утешала его добрым словом, простым и умным советом.

Преграды становились не столь уж непреодолимыми, на душе светлело, будто в доме, когда поутру открывают ставни...

...В полночь резко завыла сирена.

Анна быстро накинула на плечи шерстяной платок, разбудила сына и свекровь. Вое трое, дрожа от озноба, торопливо вышли на улицу. Город стоял молчаливый и сумрачный. Где-то далеко ухнуло два взрыва, потом, захлебываясь, зачастила зенитка...

Спустились в бомбоубежище. В подвале стоял длинный стол и сбитые из досок скамьи. В тусклом, дрожащем полумраке от крохотной коптилки Анна узнала знакомых — старика-профессора с женой и семнадцатилетней дочерью, корреспондента спортивной газеты с матерью, у которой от волнения тряслась голова.

Дети, разбуженные стрельбой, жались к матерям, прислушиваясь к глухим голосам взрослых.

— Война будет короткой и страшной, как электрический разряд, — оказал корреспондент, выщелкивая зубами от холода.

Старик-профессор, которого жена и дочь так укутала одеялом, что видны были только его очки, медленно возразил:

- " — Молодой человек, война не футбольный матч, где борьбу венчает свисток судьи да, на худой конец, раэбитая коленка вратаря. Чтобы свалить фашизм, потребуется не одна, а, может быть, тысяча битв, причем в сравнении с каждой грандиозные побоища древних, скажем, Канны или Фермопилы, покажутся невинною игрою. Вот и прикиньте, сколько календарных листов перелистает ветер войны!

В подвале было сыро и холодно. На стенах и потолке качались черные тени..,

Маляры возвращались с летучки.

— Силы в нем, проклятом, немало. Всю Европу, гляди, на колени поставил! — заметил Саша Воробьев,шедшему рядом с ним коренастому рыжебородому дяде Володе.

— Слабо, стало быть, Европа-то на ногах держалась!— ответил дядя Володя, укоризненно вглядываясь в худощавое, в густой россыпи веснушек лицо Саши, будто перед ним была caiMa Европа, так недостойно встретившая удары врага. — А про Гитлера я тебе скажу: силы «много, да ума — не очень... Не обожрался бы!

— Ну, сшиблись мы теперь. Насмерть сшиблись! — проговорил Саша.

— Насмерть! —тихо, с внутренней силой сказал дядя Володя. Большие голубоватые глаза сверкнули гневом.— Смерть — ему, Гитлеру. Пускай пожнет, что посеял. А нам жить надо, мы землю под большую жизнь оборудуем. — Он повернул к Саше широкое, просветленное воспоминанием лицо.

— Слышь-ко! В пятнадцатом году я был в той самой дивизии, которую царские интенданты

палками замест винтовок вооружили. Приехал к нам генерал.

«У врага придется доставать оружие, братцы... — говорит,— выручайте. Не раз выручали вы Россию. Верю, что и на сей раз будет так!»

Говорит, а сам — хмурый, седой ус жует: обидно ему, что с дубиной лдти в бой приходится. И что же ты, Сашка, думаешь? Достали мы винтовки. У противника достали! Русское наступление половодьем тогда разлилось по всему фронту.

Генерал нашу дивизию сызнова приезжал. Веселый, приветливый. «Что, говорит, братцы, выходит, мы дубинкой немцев побили?!»

— Неужто правда?—удивился Саша.

— Правда. Дубинкой побили. А теперь у нашего солдата и самолет, и танк, и пушка, и весь народ за спиной!..

Всю ночь заседал партийный комитет. Составлялся план убежищ, камуфлирования заводских корпусов. Проверяли списки санитарных дружин, выделяли ответственных за противовоздушную обороиу цехов.

Когда решены бьми все вопросы, поднял руку член парткома мастер Быстров:

— Не пойму я, товарищи, одного. Вот мы расписали все честь по чести, людей расставили, санитарок выделили. Правильно! А под ложечкой сосет — не все, не главное это, товарищи! Главное — продукция «наша, а мы о ней ни полслова. Так мирный «примуаж» и будем выпускать? — волновался он.

— Нам дадут задание, товарищ Быстров, — медленно ответил главный инженер Солнцев, подняв на Быстрова холодноватые серые глаза.

— Значит, будем ждать указаний сверху, Александр Иванович? — спросил мастер. Его темное лицо налилось кровью.

— Быстров прав! — заговорило сразу несколько человек.

— На нашем самолете не больно навоюешь.

— Тише! Давайте соблюдать дисциплину,—устало произнес секретарь парткома Гусев. У него были красные, воспаленные глаза.

— Слово имеет Солнцев.

Александр Иванович поправил сползший набок галстук и, обидчиво скосив глаза на Быстрова, начал:

— То, что предлагает здесь товарищ Быстров, имеет одно название. Это название — анархия. Правительство, сообразуясь с мобилизационным планом, даст соответствующие распоряжения, и наша задача будет заключаться в том, чтобы точно их выполнять. Поймите, товарищ Быстров, что с нашей-то колокольни не видать...

— А с нашей, — перебил его Быстрое, — с государственной колокольни, Александр Иванович, — видать!

Выходит, что пока правительство не даст задания, мы будем сидеть на печке? Не-ет, милый товарищ, мы так работать непривычны. Надо прийти к правительству и сказать: вот, что мы можем дать Родине в лихую годину!

Спор неожиданно прервала сирена. Репродуктор завыл у самого уха Гусева. Ое вздрогнул, потом застыл, прислушиваясь к вою сирены.

— Воздушная тревога!

Гусев дернул головой, будто стряхивая с себя оцепенение, и хрипло сказал:

— Спокойно, товарищи. Заседание продолжается...

...Лучи прожекторов торопливо шарили в небе. Высоко в разрыве облачности конец длинного светового меча коснулся серебряного силуэта юнкерса. Потом туда устремились еще два светящихся меча, и в их скрещении вспыхивали холодным белым огнем все новые и новые юнкерсы.

Загрохотали первые взрывы. Гитлеровцы били по аэропорту в трех километрах от завода.

«До Петроградской стороны им не добраться», —- успокаивал себя Николай. Он позвонил домой. Никто не отвечал.

«Ушли в бомбоубежище», — подумал Николай и почувствовал, как больно сжалось сердце.

Глава третья

Николай пришел в сборочный цех. Рабочие присоединяли хвостовое оперение к длинному фюзеляжу, приготавливали к сборке крылья. Постепенно обрастая крыльями, расчалками, обтекателями, самолет приобретал привычный подтянутый вид.

«ПО-2»! Кто не знает этой маленькой машины инженера Поликарпова, на которой учились летать многие тысячи людей. Сколько юношей, решавших посвятить себя отважной профессии летчика, впервые с трепетом ощупывали ее звонкие крылья, садились в неприхотливые кабины.

Как спокойная, неноровистая и умная лошадь, она терпеливо прощала им ошибки, а люди привыкали к капризной воздушной стихии, смелее и увереннее держали ручку управления. В колхозах к еей подвешивали опрыскиватели, и она целыми днями носилась над полями, борясь с сусликами и саранчой. В инььх местах на ней ухитрялись даже сеять. Она быша трудолюбивой и нетребовательной, эта небесная лошадка...

Слова Анны о самолете, который подбирал раненых на поле боя, натолкнули Николая на мысль об использовании самолета «ПО-2».