НИГ разгадывает тайны. Хроника ежедневного риска

— Ну-с, молодой человек, вот вы и созрели даже для руководства лабораторией.

Когда Борошнев окончил академию, Тиханович поинтересовался:

— Где собираетесь служить?

— Кажется, намечен на Дальний Восток, — по-мальчишески радостно доложил Борошнев. — Я уже почти собрался: есть фотоаппарат и ружье.

— М-да, — улыбнулся Тиханович. — Фотоаппарат и ружье — это хорошо, но еще не все!

И вот все планы, наметки перечеркнула война…

Как же они — Тиханович, Серебряков — старательно готовили его… Как много ему дали… Как их школа ощутима — хотя бы вот сейчас в этом самом складе…

За день Борошнев отобрал десятка три выстрелов и снарядов. Уже вечерело, когда он вернулся к артснабженцам. И тут его ошеломили горестной вестью — еще засветло Выдров решил проскочить на машине поле и попал под обстрел. Сам погиб, шофер тяжело ранен.

Борошнев помрачнел. В ушах его еще звучал голос Выдрова: «…поле простреливается… И не вздумай днем там проезжать…» А сам понадеялся, знать, на то, что быстро смеркается, что повезет… Как же теперь его жена, маленькая дочка?..

И все же надо было торопиться с опасным грузом обратно в Москву. В самый центр столицы, на Китайский проезд, в здание Артиллерийской академии, где в большом сводчатом подвале ждет этот груз Клюев, а над подвалом — в своих кабинетах — генерал Снитко, начальник артиллерии Воронов, начальник Главного артиллерийского управления Яковлев.

Все теперь в одном здании: и артиллерийский комитет, и Главное артиллерийское управление… На нем большая мемориальная доска: «Ансамбль воспитательного дома. Построен в 1764–1780 годах…» Да, были здесь некогда и институт благородных девиц, и воспитательный дом для подкидышей. А теперь, пожалуй, в роли подкидышей выступает их новоявленная группа. Но они не такие безобидные, как прежние. Мало ли что они натворят в том сводчатом подвале!

…Когда началась война, из слушателей и преподавателей академии сформировали истребительный батальон. Пулеметным взводом, который на случай выброса вражеского десанта занимал оборону за Пахрой, командовал Клюев. А один из стрелковых взводов принял Борошнев.

Оказались в его взводе молодые ребята, в большинстве — выпускники гражданских вузов, к строевой службе почти неподготовленные. И Борошнев, со свойственной ему старательностью, наладил с ними занятия — изучение оружия, тактики, переползание, окапывание… Когда шестнадцатого октября их вызвали в академию, взвод рванул четким шагом сквозь осеннюю хмарь, мимо встревоженных москвичей, с мгновенно ставшей гимном Отечественной войны песней «Вставай, страна огромная…»

Пришли — а там уже и другие взводы. Узнали, что академия эвакуируется в Самарканд, чтобы в спокойной обстановке спешно готовить для фронта новые кадры артиллерийских командиров.

Добирались с большим трудом. Хорошо еще таким, как Борошнев, холостякам-одиночкам! А вот у Клюева, скажем, — жена и трое ребятишек…

После длительного, тяжелого маршрута добрались до Самарканда. Начались нормальные занятия в академии. И почти сразу же посыпались на имя начальства рапорты с просьбами направить в действующую армию. Авторов вызывали, распекали, доказывали, что они, готовя пополнение в артиллерийские подразделения, вносят свой вклад в будущую победу… Но рапорты с просьбой отправить на фронт не прекращались.

В самом конце сорок первого в Самарканд приехал из Москвы начальник одной из кафедр академии Константин Константинович Снитко. Известный ученый, профессор, доктор наук, генерал, он уже приступил к работе в артиллерийском комитете. И вот разыскал Клюева, которого хорошо знал по преподаванию и научной работе.

— Алексей Игнатьевич, — сказал тогда Снитко, — будьте готовы к возвращению в Москву. Там намечают создать при арткоме бригаду специалистов для исследования трофейных образцов боеприпасов и вооружения.

— А как с семьей? — спросил Клюев.

— Семья пусть остается здесь. Вы ведь там будете, можно считать, на военном положении. Итак, мне думается, для такой работы вполне подойдет пороховик Борошнев. Хороший химик и Попов, тот, что в сороковом кончил химфак университета, а потом попал к нам. Вы его должны помнить: он еще успел отлично поработать на кафедре взрывчатых веществ и тоже командовал взводом, составленным из слушателей…

В январе сорок второго с Клюевым, Борошневым, Поповым в Москву возвращался и полковник Филиппович, начальник исследовательского отдела академии, ставший надежным опекуном и помощником бригады, а затем научно-исследовательской группы: НИГ, как стали именовать ее в документах.

Прибыли, получили от арткома пропуска в здание академии. Обычные пропуска. Вот только в графе «Срок действия» было проставлено «До конца войны…».

«Поскорей бы до Москвы добраться, — думал Борошнев, возвращаясь из-под Можайска, — вызвать с вокзала грузовик и на Китайский забросить все это «добро»…»

Разномастный поезд — и вагоны, и теплушки, и открытые платформы — лениво, как казалось Борошневу, отсчитывал стыки. Окна вагонов заметала яростная, косая метелица — настоящая февральская. Давно ли мама говорила ему, маленькому: «Вьюги да метели под февраль полетели…» Мама, сестра — в Пашском районе, в двухстах километрах от Ленинграда, Вот, наверное, мучаются! Если бы пробиться к ним, повидать, помочь хоть немного…

Клюев встретил намерзшегося Борошнева радостно.

— Молодцом, молодцом, Владимир Алексеевич! Немало интересного доставили. Как же это вы ухитрились все поездом привезти?

— Да в поезде никто об этом и не знал, — улыбнулся Борошнев. — Опасности ведь никакой. Ну а если б начали бомбить, да попали — тогда один конец… Мы на платформу погрузили, закамуфлировали, и никаких разговоров не было.

— Хорошо, что так! Ну, будем разряжать, изучать, к выставке готовить…

— Макеты делать?

— Зачем? Это долго, хлопотно, да и не из чего. Мы просто распилим то, что вы привезли. Дадим настоящие, боевые снаряды — в разрезе.

— Не опасно? Пилить-то?

— На всякий случай водичкой сверху будем поливать, — усмехнулся Клюев. И тут же посерьезнел: — Разумеется, предварительно разрядим, обезвредим. Только вот ассортимент пока неширок… Осколочные да фугасные. Нет противотанковых. Главного нет! А я именно их жду. Начальство ждет.

— Почему так думаете, Алексей Игнатьевич?

— Да потому что они должны быть какими-то особенными… Еще году в тридцать шестом ходили слухи: появились, дескать, в Германии новые противотанковые снаряды, которые броню прямо-таки прожигают. Их поэтому и именовать стали — бронепрожигающие. Я долго поверить не мог в существование подобных. Но вот доставили в тридцать седьмом из Испании в академию фотоснимок — стоит танк, в борту у него торчит снаряд, наполовину вглубь ушел, а вокруг него застыли оплавления и брызги металла. «Видите, — говорят, — вот он и проплавил броню. Ну, если хотите, назовите не бронепрожигающий, а термитный».

— Термитный? Я как-то о таких уже слышал.

— Взялся один специалист за подсчеты и теоретически доказал, что никаким термитным составом, да еще за кратчайший срок, невозможно выплавить такое количество металла. Опять в тупик встали…

— А когда наши из Испании вернулись?

— Вот-вот, мы их с нетерпением ждали. В тридцать восьмом — как вы помните, академия наша еще была в Ленинграде — приезжал к нам Николай Николаевич Воронов — он в Испании носил кличку Вальтер… Выступал перед командным составом, доклад делал по поводу испанских событий.

— Где это было?

— В зале Дзержинского. Как сейчас вижу: двухсветный зал, по стенам — батальные картины кисти Рyбo, красные бархатные шторы. Вышел на трибуну высоченный, перетянутый портупеей Воронов, на груди — два ордена. И начал свой доклад. Много он нам тогда рассказал… И о возросшей роли артиллерии при обороне и наступлении. И о тактике борьбы с танками. И о боеприпасах. Вот только о новых противотанковых снарядах подробностей не сообщил… Наверное, тогда о них почти ничего известно не было.