Три жизни Юрия Байды

Парней на посиделках почти не было, девчата танцевали друг с дружкой под патефон модный фокстрот «Любушку», но этот женский пол, как считал Юрась, был не тот, из-за которого стоило бы не спать ночей… Правда, две-три ничего, подходящие. Взять хотя бы дочку тетки Гашки Данилковой Агнию. Девка — есть на что посмотреть, однако вредная. Впрочем, и остальные сапоги на одну колодку… Ну их!

При случайных встречах с Агнией Юрась старался держаться безразлично, не хотел показать, что она его интересует, и злился на себя, когда вдруг начинал краснеть под ее вызывающими взглядами. В одном художественном произведении он вычитал и запомнил такое наставление: «Чтобы оградить себя от посягательств женщины, нужно держаться с ней неприступно». Юрась принял его как руководство к действию и направил всю свою энергию на овладение науками. Все внимание — военному училищу!

Время шло. Юрась ждал ответа из училища, а оно молчало. Юрась забеспокоился: в чем дело? Надо узнать в военкомате — может, ответ уже пришел и лежит там без движения? А что? Под лежачий камень вода не течет.

Прошла еще неделя. Крутой июньский полдень припекал землю. Юрась сидел, прислонившись спиной к саманной стенке кузни, и пил из кружки холодное молоко. Вдали за речкой синел лес, перед Юрасем на траве — припотевшая крынка, на рушнике — краюха свежего хлеба: бабка Килина принесла кузнецам обед. Сама сидела рядом, закинув на макушку концы развязанного платка, ждала, пока опорожнится крынка.

В стороне, в тени, под высоким кустом бузины, сидели дядя Куприян и его старый приятель — бухгалтер МТС Панас Гаврилович Кормыга. Разговаривали.

Юрась стряхнул с рушника крошки в ладонь, бросил под стенку воробьям, лег на живот и открыл книгу. Панас Гаврилович покосился на него, спросил:

— Что это у тебя, хлопец, за гроссбух?

— Учебник истории.

— А-а-а… — протянул тот насмешливо. Помолчал, качнул головой: — Гиштория — то все брехня, хлопче! Агитация для дурнив. У кого власть, тот себя и славит. Ото кацап Карамзин двенадцать гроссбухив написал про царей, а называется «История государства Российского». Царь Алексей у него — ну прямо батько ридный для украинцев, а если бы правду рассказать, то Дант с его пеклом — сопляк… Тарас Шевченко лучше знал царей, когда писал: «Це той первый, що розпинав нашу Украину, а вторая доканала вдову сиротину…»

— По-вашему, пусть бы ляхи растерзали Украину и в колонию свою превратили?

— Что нам те ляхи, га? — воскликнул Кормыга возмущенно. — Украинские козаки лупцювали тех ляхов и без помощи московских царей. Да чего там говорить! Где та Речь Посполита сегодня? Нет!

— Як корова языком ее… — закивал согласно Куприян. — За неделю под Германией оказалась. Вояки!..

Куприян допил молоко, бросил кружку на полотенце. Кружка подпрыгнула, звякнула о крынку. Бабка Килина зевнула, перекрестила рот, молвила озабоченно:

— А в той Хинляндии так и не нашли ногу Петруся Моршанского, вместе с чеботом сгинула… Добрый чебот…

— Да ну вас, мамо, с вашим чеботом! — отмахнулся Куприян. — На беса он вам сдался?

— Та я так, вспомнила… В гарных чеботах снялся на карточку Илья Афанасьихи Палажки. Показывала. Весь, как есть, в командирском мундире, а халявы у чебот — в гармошку…

Дядя Куприян махнул рукой, а Юрась, повернувшись с живота на бок, сказал мечтательно:

— Скоро и у меня будет форма такая и сапоги с голенищами гармошкой. В артиллерийском дадут не хуже, чем в авиадесантном…

Дядя повалился на спину и деланно захохотал.

— Фу-у! Чего еще, — сказал, отдуваясь и качая головой. — Ну и дурень! Училище… У того Моршанского без училища ноги с чеботом не нашли, а у тебя и головы не найдут. Не живется ему спокойно возле дяди да бабки. На небе рай, но все стараются попасть в него попозже, — заключил Куприян, повернувшись к Кормыге.

Сказал насмешливо, а сам подумал не без опаски: «А ведь, чего доброго, удерет в училище! Что я стану один на старости лет делать? Ишь чего, в казарму захотел. А мне как без работника? Эх, был бы он поменьше, дал бы ему доброго прочухана, чтоб перевернулся да разумным встал, а теперь что сделаешь? Вымахал в оглоблю… Э! А что, если… женить? Женю его! Женю! Жинка свяжет его так, что и артиллерия и кавалерия из головы разом вылетит!»

Куприян обрадовался своей сообразительности, но тут же, спохватившись, подумал:

«А вдруг попадется такая, что не в дом придет, а утянет, окаянная, черт знает куда? Так женить, что сук под собой рубить… Тут нужно добре покумекать».

— А-а-а! Вот они где! — раздался голос над головами кузнецов и их гостя Кормыги.

Юрась посмотрел вверх и увидел Агнию.

— Это вы так мою бедную конягу подковываете? Разлеглись под бузиной, а слепни там последнюю кровь из животины допивают! — показала Агния на кузню, где у коновязи бил копытами мерин.

Конь сердито фыркал и отмахивался хвостом от налетавших врагов. Агния привела его перед обедом, подковы, сказала, хлябают, пора перековать. Завтра нужно везти бидоны со сливками в райцентр. Юрась сел на корточки, закрыл учебник истории. «Что за привычка у этой Агнии? Сама не лучше того слепня зудит, не даст кусок хлеба съесть. В себя небось два обеда затолкала, вон как раскормилась! Того гляди, кофточка лопнет…»

Юрась промолчал, решил лучше не связываться с ней, но дядя Куприян взъярился, плюнул под ноги с угрозой:

— Какое ты имеешь право кричать? Здесь тебе не конюшня! Ишь взяла моду глотку драть. Смотри, девка, а то узнаешь мой характер…

— Нужен мне ваш характер, как же!

Агния стояла руки в боки и вызывающе щурилась. Юрась встал, пошел в кузню. Засобирался и Панас Гаврилович Кормыга. Во время стычки он молчал и только покачивал осуждающе головой. Куприян погладил розовую лысину, надел картуз, кряхтя поднялся, потопал проводить гостя.

Из кузни потянуло острым дымком. У распахнутой двери сидело несколько заказчиков. Куприян, проводив Кормыгу, занялся с ними. Юрась к колхозным нарядам, квитанциям и прочим денежным документам, не допускался, его дело — бухать молотом да смотреть, чтобы пшик не получился. Но Юрась все понимал и без документов. Если б не бухгалтер Кормыга, «левые» заказчики давно бы дяде боком вылезли. Кормыга ух какой хитрющий и предусмотрительный, как хороший шахматист: за десять ходов видит, что впереди. Это он, как рассказывала бабка Килина, надоумил Куприяна свернуть в 1928 году частную мастерскую, которую тот держал в годы нэпа. Как чувствовал, что для свободного предпринимательства наступают смутные времена. И хорошо, что Куприян послушал его, рассчитал слесарей и кузнецов, а опустевшую кузню запер и занялся извозом.

Через два года, во время коллективизации, Куприян передал помещение кузни в артель и стал трудиться колхозным ковалем. Позднее кузня стала называться филиалом машинно-тракторных мастерских для ремонта колхозного инвентаря. С благословения бухгалтера Кормыги продукция реализовалась по способу лакомок — сборщиц ягод: одна ягода в лукошко, две — в рот…

Юрась догадывался, что за многие заказы деньги в кассу МТС не попадают, и как-то заикнулся было об этом дяде, но тот сильно обиделся и убедил племянника в том, что он чище ключевой воды.

Пока Юрась подгонял заготовленные впрок подковы, Агния стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, смотрела на проворную пляску молота по наковальне и многозначительно усмехалась. Вот так всегда: если не шумит, так усмехается, играет губами. Она их не красит, но они у нее всегда будто накрашенные. Такие яркие — просто беда! Но Юрась не из тех, кого можно легко прельстить всякими улыбочками и прочими штучками, хотя порой от штучек этих у него дух захватывает. Вот и сейчас: прибивает подкову, а сам нет-нет да и взглянет краешком глаза на гримасничающую Агнию.

— А, пропасть! — Аж под мышкой резануло — так хватил молотком по пальцу. А девка хохочет как оглашенная. Это вместо того, чтобы посочувствовать. — Нечего тут хаханьки строить под руку! — обозлился Юрась.

Агния шевельнула густо-черными бровями, тщательно зауженными по последней моде до ширины башмачного шнурка. Фыркнула: