Крымскй щит

«Нам легче маскироваться под румын, юноша. Мы всегда действуем у них в тылу. Родственнички как-никак, мать их за ногу»… — закончил Боске непонятно по-русски.

И вот теперь Родриго ловил дьявольских родственников в кольцевую мушку немецкого «маузера».

Коричневая фигурка всплеснула руками, выронив такой же, как и у Родриго, карабин, и сползла вниз по кирпичному брустверу.

Это был уже не первый румынский фашист, которого за последний час-полтора (а может, всего за несколько минут — счет времени потерялся), застрелил Виеске.

Всё происходило, как в малярийном бреду памятной осенью 37-го. Но тогда, после получасовых кошмаров, злобные демоны рассеивались и уступали настойчивому голосу медсестры Марии, поддавались её спасительно-холодным рукам со спасительным компрессом. Эти же дьявольские отродья отступать и не думали, напротив. Только угомонился один, пойманный в прицел, и уже следующий высек искры и кирпичную крошку у Виеске над головой, выскочив откуда-то справа, из-за баррикады рассохшихся бочек.

Родриго передёрнул затвор и спустил курок. Мимо!

Но румын благоразумно залёг, рухнув, где стоял, в мятом и рыжем, как промасленная ветошь, бурьяне. Значит, есть пара секунд, чтобы перезарядить карабин — в патроннике пусто; но надо ещё успеть и снарядить хотя бы одну обойму командиру, его «шмайссер», словно калеченый без магазина, заброшен за спину, и управляется командир одной левой. Правая, с кое-как перевязанной кистью, вся в крови и почти не слушается майора, — как тут перезарядишь…

С тех пор как ошеломленный слепяще-белой вспышкой прожектора, едва не прошитый огненными пунктирами трассеров, Родриго покатился по прелой траве костровой площадки, наматывая на ноги стропы парашюта, он, кроме майора, никого из своих больше не видел.

Нет, не совсем. Несколько секунд где-то рядом, видимо, прикрывая их приземление, ещё часто грохотала «пила Гитлера» — немецкий пулемет МГ-42 в руках Луиса Мендоса; и Родриго, кажется, даже видел краем глаза, как Луис кувыркнулся в чёрную бездну за край обрыва, подброшенный огненной кляксой разорвавшейся гранаты…

Если, конечно, это был Луис.

Скорее всего, Луис, — чуть позже решил Виеске, припомнив ранец за спиной пулемётчика с притороченной к нему жестянкой для пулеметной ленты.

А тогда было не до того.

Родриго рванулся в спасительную мглу близкого — в десятке шагов — леса, прочь от треска и грома, огненных брызг и вспышек.

Нет, конечно, он не хотел бросить своих, не хотел спастись такой ценой, — только сообразить, перевести дух, понять, где кто, где что?.. Но оказалось, что ноги его спутаны стропами, как у стреноженной лошади, и можно только ползти на локтях, волоча за собой тяжеленный ком парашюта, но и то…

Извиваясь ящерицей, Родриго проделал всего несколько футов, как на него обрушился враг. Толкнул в спину, едва он попытался вывернуться, так что парнишка уткнулся лицом в траву, пахнущую мирной грибной прелью…

И перехватил руку Родриго, рефлекторно потянувшуюся к кобуре на поясе.

Карабин-то даже не взведенный… Стрелять, болтаясь на парашютных стропах, наука нехитрая, но куда стрелять, когда внизу такая мешанина огня и тьмы?.. Карабин отлетел в сторону сразу по приземлении — Виеске упал на пологий склон, ещё и парашютом дёрнуло так, что покатился кубарем сразу, только замелькали в глазах огненные пятна, размазываясь в полосы…

Родриго уже твердо решил продать жизнь подороже — слухи о немецком плене в разведшколе ходили один другого жутче — хоть и не представлял себе ещё, как он это сделает. В таком положении — придавленный и почти раздавленный тушей фашиста — он и до гранаты, прицепленной как раз для такого героического исхода, к нагрудной лямке парашюта, дотянуться не смог бы… Как вдруг «фашист» горячо зашептал ему в самое ухо:

— Silencioso! No se contraigas! [12]

И прежде чем Виеске решил, похоже ли это на румынский, слышанный в учебке, продублировал на русском языке:

— Тихо! Мать твою…

В следующую секунду Родриго увидел рядом наполовину скрытое травой лицо майора. Он растянулся подле, ткнув тяжелой ладонью между лопаток парню и вдавив его в мокрую землю.

Над их головой, выпалив сухостой до слепящей белизны, проскользнул луч прожектора.

«Наверное, — сообразил Родриго, сразу обретший такую способность, как только увидел рядом знакомые тёсаные черты командирского лица. — Как только самолёт благополучно ушёл, и ждать с неба стало некого, прожектор развернули на землю, на поиск десантников».

Словно струя из огнемёта, прожектор «выжигал» траву до самых мелких, насекомых подробностей, золотил кривые стволы сосен на окраине леса и выхватывал мятые сугробы парашютов. Только по ним и можно было определить, что где-то в той стороне десантники; туда, сверля ночь красными пунктирами, устремлялись пули зенитного пулемета и, невидимые, румынских карабинов; туда же, блеснув металлическим лоском, кувыркаясь улетали гранаты, чтобы лопнуть магниевой фотовспышкой.

Управлялся с прожектором и крупнокалиберным пулемётом немецкий расчет — знали каратели, куда и зачем поднимались в горы.

Но выяснилось это чуть позже, когда, сорвав с лямки стальную скобу парашютного ножа, Мигель рывками обрезал стропы на ногах Виеске, и, привстав на коленях, отбросил приклад «шмайссера», упёр его в плечо…

Родриго, стряхнув с ботинок брезентовые ленты, последовал его примеру, выхватил из кобуры офицерский «вальтер».

Немцы — их каменно-серые фигурки хорошо было видно благодаря отсветам в вентиляционных жалюзи прожектора, разумеется, пока луч бил в сторону — суетились в бронированном кузове артиллерийского трехосного вездехода, куцего и со скошенной мордой.

Мигель дал щедрую очередь прежде, чем белая борозда света пропахала траву до места, где вяло шевелились их с Родриго брошенные парашюты.

Очередь расшвыряла мышиную возню у треноги зенитного пулемета, зазвенел линзами и мгновенно угас прожектор — словно керосинку кто задул посреди праздничного стола. Почти сразу же наступила и тишина.

Словно по инерции, гавкнул в неожиданный, «слепящий» — в том смысле, что «хоть глаз выколи», — мрак один-другой выстрел карабина, и лишь спустя минуту раздались голоса переклички и команд на румынском.

Откуда был «погашен» прожектор, видимо, заметить никто не успел.

— Отходим… — шепнул майор, отдернув за плечо Виеске, который так и не успел никуда пальнуть из своего «вальтера» и теперь лихорадочно шарил дулом впотьмах.

Майор, дернув его за плечо, помешал.

— Не стреляй, выдашь! — пригнул он парнишку к земле. — Отходим к месту сбора. Если кто ушёл, то там будут…

Условленным на такой случай местом сбора были руины консервного завода им. Л. Кагановича поблизости селения Коккоз. Сначала пробирались незамеченными, а потом, когда рассвело, напоролись на жандармский разъезд. Отстреливаясь, Боске и Родриго вышли к заводу первыми. По тому, что несколько раз в стороне и позади вспыхивала перестрелка, можно было понять, что не все десантники погибли этой ночью, но на их подмогу надеяться не стоило…

Страшным было начало диверсионной операции для испанцев. Троих, как мы позже узнали, расстреляли ещё в воздухе, под куполами парашютов. Пулемётчика сбросило взрывом гранаты с утёса, он, весь изломанный, ещё был жив, но к рассвету, когда его нашли румыны, уже умер от потери крови. Троих загнали и убили в лесу — одного подранили и попытались взять живым, но компаньеро предпочёл выдернуть чеку последней гранаты. И только троим, раненым и измученным, неслыханно повезло: оторвались от горных стрелков, проскользнули через оцепление, избежали «самооборонцев» и на третьи сутки натолкнулись на того, кого надо: на дозор Южного соединения.

Долина была обставлена лесистыми горами и глухими стенами скал, и спуск в неё был довольно крут и небезопасен. Снизу карабкались вспять, на верх осыпи разновеликих валунов. Вслед за осыпями, опасливо сторонясь их, вилась гравийная дорога, трамбованная кремневым щебнем.