Высота

Генерал дал адъютанту знак, чтобы он размотал обмотку на голове пленного. Адъютант сделал это с таким проворством и ловкостью, словно полжизни только и занимался тем, что развязывал глаза пленным.

Командарм сделал шаг в сторону майора и пристально посмотрел ему в глаза. Голубоглазый, светловолосый, с румянцем во всю щеку…

Командарм кивком дал переводчику знак, чтобы тот садился за стол, на котором лежали чистые листы бумаги и несколько заточенных карандашей. Догадливый лейтенант Русман на лету понял мысль генерала, поспешно сел за стол, пододвинул к себе листы бумаги.

Ростом пленный был почти на голову выше командарма.

Генерал невольно подумал: «Да… такого трудно было брать лейтенанту Казаринову… А взгляд-то!.. Один взгляд чего стоит!.. Ведь знает, стервец, что перед ним не средний офицер, а генерал! Ну что ж, посмотрим, какая тебе цена, майор, и зачем тебе понадобилось прыгать с парашютом перед линией фронта моей армии».

— Вы готовы? — спросил командарм, обращаясь к переводчику.

— Так точно! — привстав, отчеканил лейтенант и, присаживаясь, поправил обеими руками сползающие на нос очки.

— Сколько вам лет, майор? — задал вопрос генерал.

Не дожидаясь, пока переводчик переведет вопрос командарма, пленный на русском языке, с типичным для немцев акцентом, четко ответил:

— Двадцать шесть, господин генерал.

— Вы говорите по-русски?

— К сожалению или к счастью — да!

Переводчик, судорожно сжав в пальцах дужки очков, удивленно смотрел на пленного. Он понял, что работы для него не будет и показать себя перед командармом в деле ему на этот раз не придется.

— Где вы учились русскому языку? — поинтересовался генерал.

— Мой дед был дальновиден. Еще до прихода Гитлера к власти (мой дед был одним из основателей и лидеров партии национал-социалистов)… он предвидел, что в первой половине нашего века Германии придется вести войну с Россией. И поэтому для меня, своего единственного внука, — мне тогда было тринадцать лет — он нанял опытного педагога.

— Кто был этим педагогом?

— Профессор-лингвист, эмигрировавший из Одессы. Для моего обучения дед денег не жалел.

— И сколько времени вы изучали русский язык?

— Около пяти лет. С шестнадцати лет я уже свободно читал Льва Толстого, Достоевского и Чехова.

— А Горького вы читали?

— У Горького мне нравятся только ранние рассказы.

— Ваш дед жив?

— Нет, он три года назад погиб в автомобильной катастрофе.

— Кем он был?

— Он был известный коммерсант.

Командарм повернулся в сторону адъютанта:

— Снимите с майора ремень, расстегните шинель и распахните полы. Хочу посмотреть, есть ли что на груди у «козырного» майора.

— А это обязательно? — в тоне, каким был задан этот вопрос, в улыбке, скользнувшей по слегка вздрогнувшим губам майора, отразилось отчетливо выраженное чувство непогрешимости перед теми, кто сейчас будет решать его судьбу.

Адъютант снял с пленного ремень, бросил его на стоявший у стены ящик из-под патронов, расстегнул шинель и широко, так что обнажилась вся грудь майора, распахнул ее полы. На фоне мышиного цвета сукна кителя отчетливо выделялись два немецких ордена.

— Что за ордена у вас?

— Железные кресты.

— За что вы их получили?

— За храбрость и доблестное служение великой Германии!..

— Назовите часть, в которой вы воюете. Полк, бригада, дивизия?..

— Берите выше, господин генерал.

— Штаб армии?

— Еще выше! — как издевка прозвучал ответ майора, в насмешливой улыбке которого командарм прочитал или упорное нежелание по-деловому отвечать на вопросы, или нечто такое, что пока не поддавалось определению.

— Кончайте спектакль, майор!.. У нас слишком мало времени!..

— На ваши вопросы я отвечаю точно, господин генерал!

— Так все-таки в каком соединении вы служите? — с трудом скрывая раздражение, произнес командарм.

— В генеральном штабе главнокомандующего сухопутными силами германской армии, — все тем же ровным и спокойным голосом ответил пленный. Со стороны могло показаться, что своим спокойствием и уравновешенностью он хотел или расположить генерала к себе, или, наоборот, еще сильнее взвинтить его.

— У генерал-полковника Гальдера? — Командарм впился взглядом в глаза пленного.

— Совершенно верно.

— В какой должности вы состоите в генеральном штабе?

— Чтобы для вас было достовернее, об этом вы можете узнать из документов, которые были изъяты у меня и у моей охраны вашими разведчиками и которые сейчас лежат на вашем столе.

Командарм просмотрел все три удостоверения. То, на котором была фотография пленного майора, передал переводчику:

— Напишите по-русски все, что здесь значится.

Не успел переводчик написать и двух слов, глядя в удостоверение пленного, как майор, словно идя на подмочу допрашивающим, проговорил:

— Не тратьте время на перевод. В генеральном штабе главнокомандующего сухопутными силами германской армии я состою в должности офицера связи по особо важным поручениям. А те двое, что были со мной и погибли при схватке на болоте, состояли при мне как охрана. Оба — унтер-офицеры.

— Охрана оказалась неопытной? В настоящем деле себя не оправдала? — Генерал с каждой минутой убеждался, что перед ним стоит человек, который с молоком матери впитал фанатическую уверенность в праведности всего того, во имя чего он с оружием в руках пошел на захват чужих земель.

— Нет, господин генерал, охрана была надежной, проверенной в деле. Оба унтер-офицера были отчаянными парнями. С ними я выполнял задания куда более сложные. Нас предал летчик. Выбросил на болото, в стан врага, и улетел.

Командующий обернулся в сторону переводчика:

— Успеваете?

— Успеваю.

— Напишите слово в слово все, что значится во всех трех удостоверениях. Только не сейчас, потом, после допроса.

— Слушаюсь, товарищ генерал! — четко ответил переводчик, не отрывая головы от листа, по которому быстро и уверенно скользил грифель карандаша.

— Вы довольны своим служебным положением, майор?

— Вполне!

— Каковы были у вас перспективы по службе?

Майор улыбнулся, впервые обнажив ровный ряд белых с голубым отливом зубов.

— Меня ожидала неплохая карьера.

— А если конкретно, коль вы решились на полную откровенность?

— Перед последним заданием я со дня на день ждал назначения на должность помощника начальника штаба 17-й пехотной дивизии 4-й полевой армии фельдмаршала фон Клюге, которая, как вам, очевидно, известно по данным вашей разведки, на сегодняшний день занимает рубеж где-то на стыке вашей армии и армии генерала Рокоссовского.

— Вы бывали в этой дивизии?

— Не приходилось.

— Кто командует этой дивизией?

— Генерал Лох. Но в штабе главнокомандующего сухопутными силами фельдмаршала Браухича, как мне достоверно известно, уже есть решение о назначении генерала Лоха командиром одного из корпусов, действующих под Ленинградом.

— Какого корпуса?

— Вот это мне неизвестно. Мой старый друг из штаба генерал-полковника Гальдера мне об этом не сказал. Пока это тайна.

— А в штабе фельдмаршала фон Клюге вы были?

— Тоже нет. Несколько раз мне приходилось выполнять задания по связи со штабом командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока. Других командировок на восточный фронт у меня не было. Чаще мне приходилось держать связь со штабом командования группы армий «Юг».

Генерал хотел задать несколько вопросов, связанных с группой армий «Юг», но тут же подумал: «Подробности об этой группе армий у него спросят в штабе фронта, может быть, в Генштабе в Москве, если пленный им вообще понадобится. Нужно сначала разобраться в вопросах, связанных с группой армий «Центр». И тут же, как бы для разрядки напряжения, решил задать вопрос, не относящийся к конкретным делам, связанным с положением на фронте:

— Вот как она, судьба-то, шутит с нами, майор: не случись ошибки или предательства пилота, не исключено, что в ближайшем будущем нам с вами пришлось бы встретиться не в ситуации сегодняшнего мирного, хотя и неприятного для вас, диалога, а грудь в грудь, как смертельные враги. — Командарм повернулся в сторону члена Военного совета: — Как вы думаете, Петр Федорович?