Война

— Меня ранило, — сказал один.

— Куда?

Он схватился за грудь и вытащил пулю, которая не проникла глубоко, потому что была уже на излете.

Ружейная стрельба стала затихать, артиллерийский огонь — тоже, и вскоре наступила тишина.

— Что это было? — пробормотал кто-то.

Мы залезли в наше логово. Я прислонился к стене. А ноги вытянуть не мог, потому что кто-то улегся поперек.

— Не наступи мне на мордуленцию! — раздался чей-то голос.

— А ты не подставляй ее мне под ноги.

— Мой нос прекрасно служил мне все это время.

Я проснулся к полудню. Выход был завешен мешковиной, и сквозь щель проникало немного дневного света.

В глиняные стены землянки были воткнуты колышки, на которых лежали хлеб, колбаса и сигареты.

— Ну и вонища у вас! — ругался Зейдель.

— Да, к тому же еще и холодина!

Я вылез наружу. Солнце освещало поляну. Мы решили проветрить немного нашу берлогу — запустить свежего воздуха, но я вскоре запротестовал:

— Только-только стало тепло и уютно, как вы все упустили!

Мы не спеша позавтракали, пригреваемые солнечным теплом. Потом я написал письмо невесте Гартмана.

Пополудни два снаряда пронеслись над нами и ударили в железнодорожную насыпь. Затем опять все стихло.

Через некоторое время пришел взводный и рассказал, что сегодня поутру чернявые атаковали соседний полк и все до единого полегли, вроде как стрелковая цепь, перед нашей линией огня.

Три дня стояли мы на позициях. Потом отступили за Шайи, а через три дня вернулись обратно. Наш блиндаж все усовершенствовался, обрастал полками для походных котелков и гвоздями в потолке, к которым подвешивали колбасу и хлеб, чтобы они не достались крысам.

Так как блиндаж полностью закрывал проход из траншеи, мы прорыли обходную канаву и ходили теперь по ней… Начали строить и отхожее место, чтоб можно было оправляться и днем.

Между тем прибыло пополнение. Это были вполне внушительные вояки из ландвера [5], в большинстве своем унтер-офицеры и ефрейторы. Поэтому, разумеется, я не мог уже оставаться командиром отделения.

Лейтенант Эгер построил нас по росту. При этом Зейдель оказался крайним на левом фланге, а я, как самый высокий, попал в самую гущу пополнения.

Лейтенант распустил нас и не сказал, куда мы станем на квартиры. Люди бранились, так как попривыкли друг к другу, а теперь оказались в разных частях.

По улице проходил ротный фельдфебель. Я передал ему список состава отделения, который он от меня требовал, и пожаловался, что лейтенант рассортировал всех людей.

— Так дело не пойдет! — воскликнул он. — Ведь состав бывших четырех рот обеспечен питанием, жалованьем и всем прочим раздельно! Не могу же я повзводно перебирать всех людей как малину! Сейчас пойду к господину лейтенанту.

Я обрадовался: фельдфебель выложит ему все напрямик. Но не помогло. Поступил приказ: расквартироваться по-новому. Мне пришлось перебраться к бородатым ландверовцам. С окопной жизнью они быстро освоились и следили друг за другом — чтобы дежурства и все работы выполнялись точно. Поначалу мне это даже нравилось. Но потом я крепко с ними заскучал. С серьезным видом они говорили только о своих женах. Всех их уже потрепала жизнь.

Нас сменили, и мы отошли за Шайи.

Однажды распространился слух, что прибыло новое пополнение — много офицеров и добровольцев.

Этой ночью в нашей комнате стало по-настоящему холодно. Два стекла в окнах были выбиты, а вместо них кое-как вставлены картонки.

Взяв треснутый таз, в котором все мы мылись и брились, я пошел утром за водой. Было еще туманно, но солнце уже начало пригревать.

Я помылся.

Быстро вытерся и выбежал наружу. Пополнение выстроилось вдоль улицы перед домом, где квартировал командир полка; офицеры стояли перед строем, и третьим стоял лейтенант Фабиан. Я волновался — увидит ли он меня. Он похудел, побледнел и казался серьезным.

Вышел из дома полковник, обошел строй и приказал распределить пополнение. Потом подразделения разошлись. Фабиан со своей частью шел прямо на меня.

— Ренн! — воскликнул он. — Вот кого из старой шайки еще можно здесь встретить! — Он протянул мне руку.

— Получит ли господин лейтенант снова нашу роту?

— А вы будете рады?

— Все будут рады, господин лейтенант! — воскликнул я.

Я побежал к Зейделю и сообщил ему новость.

— А не мог бы я остаться в вашей роте? — печально спросил он.

— Как тебя понять?

— Так нынче же четыре роты снова переформировывают, и я, боюсь, никого уже и не увижу из моих старых товарищей.

— Знаешь! Попроси-ка нашего фельдфебеля, чтоб тебя к нам зачислили, только не тяни! При неразберихе с новым переформированием это вполне может выгореть.

Он убежал.

Мы выстроились перед нашей квартирой. Кроме двух человек, все отделение попало в роту Фабиана. Вместо них к нам зачислили одного вольноопределяющегося и Зейделя. Вольноопределяющийся оказался милым черноволосым малым с испуганными глазами.

Нам снова пришлось перебраться на другую квартиру.

Вольноопределяющийся никак не думал, что нужно самому подыскивать себе место для спанья, и удивился, когда я сказал ему об этом. Фамилия его была Кайзер. Мне неловко было спросить, кто он по профессии. Но скорее всего он только что окончил школу.

Вдруг, откуда ни возьмись, появился Цише.

— Откуда ты взялся? — спросил я.

— Да я-то все время был тут. А вот где были твои глаза? Не мог же я в строю из ружья палить, чтобы ты меня заметил!

Я посмотрел на его палец. Только на кончике остался небольшой шрам.

— Далеко ли от нас идут бои? — спросил Кайзер.

Я даже не понял — о чем это он? Кайзер смутился.

— Ты что — не в себе? — спросил Цише. — Должен же ты знать, где наши позиции!

— А, ты вот о чем! Километрах в трех отсюда.

— Ну тогда уже вблизи была бы слышна стрельба.

— Ах, вы, значит, считаете, что стрельба не утихает ни на минуту? Нет, там и стрелять не по чему! — засмеялся я.

Он недоверчиво поглядел на меня.

— Истинный бог! Вы там ничего не увидите перед собой кроме луга — светлого, когда сияет солнце, и зеленого, когда идет дождь. Там стоят в дозоре, подметают траншею и строят блиндажи. А днем пролетают четыре снаряда, точно в одиннадцать часов, и всегда ложатся в одно и то же место.

У Кайзера был растерянный вид. Меня так и подмывало разыгрывать его еще и еще.

— Брось! — сказал Цише и потянул меня за собой. — Что с тобой стряслось? — спросил он. — Ты же всегда был добрым малым.

Конечно, лейтенант Фабиан был не таким командиром, как Эгер. Он повсюду бегал, вникал во все мелочи и вскоре снова стал здоровым и толстым, как прежде. Он охотно пил вино и шнапс, а вообще жил с нами весьма по-простецки.

Однажды ночью стена блиндажа обрушилась прямо на него. Он выполз из-под завала, вытянул оттуда свое одеяло и, не сказав никому ни слова, улегся в траншейную нишу, прикрытую сверху от дождя гофрированным железом, но открытую со стороны траншеи. Утром денщик принес ему кофе, увидел засыпанный блиндаж и ну стараться — вместе с ординарцем откалывать лейтенанта.

Кончилось тем, что они обнаружили его в нише, — он лежал и безмятежно позевывал.

— Где велите строить новый блиндаж, господин лейтенант? — спросил ординарец.

— Он у меня уже есть, — лениво отвечал Фабиан.

Эту историю рассказывали и пересказывали в роте каждый день. Людям она пришлась по душе. Только они воспринимали Фабиана слишком уж упрощенно. В нем удивительно сочетались деятельность и медлительность. Ему надо было, чтобы всегда что-то происходило. Но в тылу, в Шайи, не происходило ничего. Тогда он становился грустным и каждый вечер напивался.

Я тоже не любил однообразно текущих дней. В квартирах было тесно и сквозило. Всюду валялись ранцы и сапоги. Маленький стол служил всем и для мытья, и для еды, и для игры в карты. Захоти я почитать, пришлось бы сидеть на полу на своем ложе. Но читать было нечего. Цише и Зейдель были туповаты. С Кайзером мне уже давно не о чем было говорить. Он хотел стать теологом. Но когда я его о чем-либо спрашивал, он всегда говорил: «Я этого еще не знаю».