Внимание: «Молния!»

«Обходной маневр! Да, только обходной...» В эту минуту окончательно укрепляется вера в эту операцию. Он вскакивает с постели. Прислушивается к шуму дождя и освещает электрическим светом карту, думает вслух:

— Если придется перебрасывать войска, то трудно будет на марше. Грязь. Дождь. Но нет худа без добра. Пасмурная погода поможет маскировать войска на марше. — Всматривается в заштрихованный красным карандашом Лютежский плацдарм. — Да, он не так уж велик... Если там сосредоточить танковую армию с артиллерийским корпусом, то куда девать конницу? Придется разместить ее на левом берегу... Вблизи мостовой переправы. А КП штаба фронта придвинуть к переднему краю.

Он ложится в постель только перед рассветом и видит во сне сына и дочь.

«Как выросли вы, повзрослели». Он обнимает детей.

Лена просит: «Папа, помоги мне решить задачу». Она взбирается к нему на колени.

Он берет карандаш, проверяет шеренги цифр. Они тут же под рукой превращаются в треугольные флажки, жирные пунктиры, заштрихованные ромбики и стрелы будущих ударов.

«Мне бы решить свою...»

Ватутин просыпается от звонкого петушиного крика. Поднимает брезентовую штору, глядит в окно. Петух на плетне бьет крыльями. Он такой же рыжий, как диск туманного солнца. Митя, охраняющий хату, бросается к нему, взмахивает автоматом, петух перелетает на соседний плетень. Звучит победное «кукареку».

Утренние сводки говорят о наступившем затишье. На плацдармах все притихло, притаилось. Только изредка вспыхивает короткая перестрелка. Ожидая директивы, Ватутин продолжает до мельчайших подробностей продумывать план рокировки войск с левого фланга на правый. Штаб фронта в наивысшей готовности ждет распоряжений командующего. Директива приходит поздно вечером. Ватутина окружают генералы Гречко, Иванов, Крайнюков, Кальченко и Шатилов. Он отрывает взгляд от директивы:

— Ставка Верховного Главнокомандования указывает, что неудача наступления на Букринском плацдарме произошла потому, что не были своевременно учтены условия местности, затрудняющие здесь наступательные действия войск, особенно танковой армии. Нам приказано перегруппировать войска с целью усиления правого крыла фронта, имея ближайшей задачей разгром киевской группировки противника и овладение Киевом. Третьего ноября мы должны нанести главный удар с Лютежского плацдарма. — Командующий смотрит с надеждой на своих помощников. — Время летит, а дел у нас много. — Он делает жест в сторону Иванова. — Быстро — маршруты и график. Вы должны обеспечить беспрерывность движения и усилить охрану фронтовых дорог. Пусть передовые отряды задерживают всех подозрительных лиц. Враг вблизи Днепра наверняка оставил своих лазутчиков. А вы, Андрей Андреевич, — обращается Ватутин к Гречко, — поезжайте к Рыбалко, помогите ему ночью или при густых утренних и вечерних туманах вывести из букринской излучины танковую армию с артиллерийским корпусом и обеспечьте скрытый марш-маневр под Лютеж.

Командующий берет карандаш и, что-то быстро подсчитав на клочке бумаги, смотрит на Кальченко.

— Никифор, дорогой мой Никифор. Надо сделать все возможное и невозможное. Но сделать! За четыре дня подвезти боеприпасы — двести пятьдесят вагонов! И разгрузить, и переправить за Десну и Днепр. Помни, обеспечиваешь всю огневую мощь фронта.

— Подниму весь транспорт, учту каждое колесо. Военные советы армий помогут.

Ватутин тут же распорядился, чтобы днем и ночью на его рабочий стол поступали сводки о передвижении войск. Штабисты докладывали ему о состоянии дорог, мостов и паромных переправ. Но это не удовлетворяло Ватутина. Дождь лил и лил. Дороги на лугах раскисали, низины превращались в болото. Он должен видеть сам войска на марше, проверить лично всю трассу и убедиться в том, что отданные им приказы выполняются точно.

Непогода накинула на все Приднепровье косую холодную сетку дождя. Войска по скользким тропам спускались с крутых холмов, месили на луговых и лесных дорогах чвакающую грязь, тянули ее за собой, шли то под проливным дождём, то назойливо моросящим, сохраняя полную готовность к бою. С рассветом ни один луч зари не пробивал густую завесу тумана, и даже в полдень солнце не могло рассеять его и проглянуть сквозь тучи.

Ночью «мессершмитты» часто посвистывали над дорогами. Они словно плакали оттого, что не могли разглядеть землю. Сброшенные ими желтые осветительные шары, так и не раздвинув ночной мрак, текли по небу, как бессильные слезы.

Ветер, дождь и туман были постоянными спутниками советских солдат на марше. Выехав на фронт, Ватутин убедился в том, что вся важная трасса охраняется надежно, войска на стоянках и в походе соблюдают светомаскировку и образцовую дисциплину. За Переяславом с Днепра налетел шквальный ветер, и брезентовый верх на вездеходе захлопал и затрепетал, как парус.

Ватутину вспомнилась знакомая с детства побасенка деда Григория, которую любил старый кавалерист и часто повторял: «Шел солдат с фронта, а ему навстречу солнце, ветер и мороз. Солдат поклонился ветру. Солнце сказало: «Я тебя сожгу». А ветер: «Я тебя не допущу». Мороз молвил: «Я тебя заморожу». А ветер: «Я тебя отдую».

На козинском мосту как-то по-особому беснуется низовой. Волны с неистовым шумом разбиваются о деревянные сваи.

Ватутин следит, как с букринских высот на малом газу спускаются танки. Идут по мосту как положено, без единого сигнала, с потушенными фарами, не переключая скорости и строго соблюдая стометровый интервал.

Из артиллерийских окопов-карманов, замаскированных сетками, солдаты проворно выкатывают орудия, грузят в кузова машин снарядные ящики.

В тех же артиллерийских окопах саперные команды устанавливают вместо настоящих пушек деревянные. Они тянут на веревках фанерные макеты танков.

Ватутин по тропке поднимается в гору. Останавливается. Откидывает брезентовый полог, заглядывает в штабной блиндаж.

— Рации все работают?

— Так точно, товарищ командующий.

— Противник?

— Пока все спокойно. Ведем усиленную разведку.

— Сколько пушек заменили?

— Полностью четыре полка.

— Танков?

— Полностью пять бригад.

Ватутин опускает полог. В густом сумраке движется к понтонным мостам пехота, к паромам — артиллерия.

— Давай ходу пароходу!

— Ходу, ходу...

Солдаты вкатывают на паром пушки.

Убедившись в том, что переправа войск идет на Букринском плацдарме слаженно и быстро, с соблюдением самой строжайшей маскировки, Ватутин встретился с Рыбалко и Гречко и потребовал от них все же повысить на левом берегу Днепра темп марша. Потом он посетил КП Трофименко и, выслушав доклад о подготовке повторного отвлекающего удара в букринской излучине, сказал, чтобы Двадцать седьмая армия находилась начеку и смогла бы начать вспомогательную атаку в любое время.

Возвратясь в штаб фронта, Ватутин с присущей ему энергией и распорядительностью занялся Лютежским плацдармом. Наступил шестой, последний день скрытной переброски войск. Ватутин склонился над картой будущего сражения. Почти все уже подготовлено к удару на севере.

Скрипит дверь. В хату стремительно входит встревоженный начальник штаба Иванов:

— Николай Федорович, Манштейн зашевелился. Разведкой установлено: из букринской излучины он выводит танки.

— Куда? В каком направлении?

— Неизвестно, пока сосредоточиваются в селах вблизи Большого Букрина.

— Поручить воздушной разведке неустанно наблюдать за Большим Букрином. И, как только двинутся танки, проследить, куда их перебрасывают: на юг или на север.

— Север тревожит Манштейна. На коростенском шоссе замечены танковые колонны. На Лютежском плацдарме появилась двадцатая мотодивизия. Возможно, это предосторожность. А если идет переброска войск тоже под Лютеж?

Ватутин встает из-за стола, ходит по хате:

— Конечно, противник мог заметить какую-то переброску наших войск. Но понял ли Манштейн наш замысел? — Ватутин задумывается. — А если да? Тогда севернее Киева мы получим второй Букрин. Все усилия войск, вся работа штабов, весь этот трудный марш-маневр пойдут насмарку. — Поворачивается к начальнику штаба. — Бить, немедленно бить в букринской излучине! И, пожалуйста, сейчас же распорядитесь: пусть воздушные разведчики и партизаны выяснят, куда Манштейн перебрасывает танки. От этого зависит все.