Внимание: «Молния!»

— Ставка бережно относится к резервам. — Рыбалко барабанит пальцами по столику. — Танковая армия Катукова только заканчивает формирование, сейчас мы ее не получим.

— Человек всегда верит в лекарство, которое трудно достать. А пока придется остановить фронт и крепко подумать. — Ватутин прощается с командармами и выходит из блиндажа.

За открытым вездеходом на Переяславском шляху вихрится пыль. В степи появляются и исчезают курганы. Ватутин не замечает дороги. Он погружен в свои мысли.

«Командармы правы... Ни Ходоров, ни Ржищев нам удачи не принесут... Что нас там ждет? Опять этот бесконечный штурм бесчисленных безымянных высот. Штурм... Штурм... А вот на Лютежском плацдарме командные высоты за Днепром перешли в наши руки. У нас там выгодные позиции... Как нам нужна еще одна танковая армия. Ударом с севера она сможет решить битву за Киев. Без такой силы не обойтись, другого решения я не вижу». У него учащенно, гулко билось сердце и от нарастающей тревоги сохли губы. Сейчас он как никогда был в ответе за судьбу фронта. «А если Ставка не сможет помочь... Что тогда делать?» Как ни напрягал мысль, но на этот вопрос ответа не находил. Оставалось одно: снова вернуться к Букринскому плацдарму. Перегруппировать силы и в конце концов разбить там противника. Но он тут же отбросил этот шаблон.

Возвратясь на КП фронта, он тотчас же склонился над картой и потребовал метеосводку. Фронтовые синоптики предсказывали перемену погоды. Уходила поздняя сухая осень, и наступало ненастье с дождями, грязью и густыми туманами.

«Букрин и Лютеж... — прохаживаясь по хате, увешанной рушниками, думает Ватутин. — На юге надо штурмовать высоты, а на севере они в наших руках». Эта мысль все время не дает ему покоя.

За окном порывы осеннего ветра. Они усиливаются. «Да, синоптики правы, погода уже меняется». Ватутин снимает телефонную трубку.

— Соедините с Рыбалко. — После короткой паузы: — Павел Семенович, мне нужен совет опытного танкиста. Можно ли под Лютежем по-настоящему, со всего размаха стукнуть танковым кулаком?

— Можно, Николай Федорович. Пятачок плацдарма будет горячим. Но местность там позволяет навалиться на врага не отдельными ротами, как в букринской излучине, а всей танковой армией.

У телефонного аппарата командарм Москаленко. Он говорит:

— Мой совет: ослабить малозначительные направления и создать сильный кулак для внезапного удара. Лютеж, Николай Федорович, для этой цели подходит.

Ватутин вешает трубку. Он думает: «Лютеж подходит... Но для прорыва необходим перевес в силах и нужна внезапность. Что делать? Крепче сжимать свой кулак. Конечно же, надо снять некоторые части с малозначительных направлений. Однако это только первый шаг к усилению Лютежа. У противника там три танковых и семь пехотных дивизий. Четырнадцатикилометровая полоса укреплений, а за ней еще лесной массив с минными полями и завалами. На севере без танковой армии нам не обойтись. Нет, никак не обойтись»...

Ватутин выходит на крыльцо. Часовой отступает в тень.

Ветер гнет верхушки высоких тополей. Яркая луна то спрячется, то выглянет из-за туч. Накрапывает дождь. «Да, погода меняется». Ватутин ходит по тропке над крутым обрывом. Внизу темнеет глубокий овраг.

«Конечно, нужна еще одна танковая армия. Но на Ставку надейся, а сам не плошай... — Задумывается. — А что, если Верховный откажет? — Стоит над самым обрывом. — Тогда... Надо надеяться только на собственные силы. Смело, решительно перегруппировать войска фронта... Вывести из букринской излучины танковую армию... Перебросить ее вместе с артиллерийским корпусом прорыва, мотопехотой и конницей на Лютежский плацдарм... Совершить скрытый маневр, — продолжает думать он, — обходной. — Осененный этой мыслью, он стоит неподвижно. — Изменить направление главного удара. — Ватутин делает шаг. — Только так, изменить! — Ускоряет шаги. Открывает калитку. — Скрыто перебросить под Лютеж ударные силы фронта! — Быстро идет через крестьянский двор. — Все собрать на плацдарме в кулак». Он взбегает на крыльцо. Стремительно входит в хату и несколькими штрихами наносит свой замысел на карту. Потом уже старательно слева направо переносит флажки с номерами дивизий.

«Легко переставить флажки... А как незаметно для противника перебросить такую силу на новый плацдарм? Тут все уже зависит от штаба».

Обычно после полуночи с Ватутиным по ВЧ разговаривал Верховный Главнокомандующий. Вот-вот должен быть звонок из Москвы. И когда он раздался, Ватутин рывком снял трубку.

В хате слышен негромкий, медлительный голос с характерным грузинским акцентом:

— Ватутин, в букринской излучине неудача. Мы еще не наступали как следует, а уже остановились. Вашему соседу Коневу тоже трудно, но Второй Украинский фронт стремительно вышел за Днепр. — В трубке легкое покашливание. — Что вы собираетесь делать? Каким образом можно исправить создавшееся положение?

— Я прошу подкрепить наш фронт новой танковой армией.

— Помочь ничем не могу. Резервная армия еще не готова. Нужно атаковать собственными силами.

— Тогда я прошу разрешить фронту перенести направление главного удара с юга на север, где мы овладели грядой командных высот. Лютеж — основной плацдарм. Букрин — вспомогательный.

— Это хорошо, что на севере командные высоты наши. Но сможет ли новый плацдарм принести нам успех?

— Сможет. Я убежден, товарищ Сталин, скрытый маневр обеспечит внезапность. Мы будем иметь перевес в силах на месте прорыва и без подкреплений. — Ватутин ждет ответа.

Тишина.

— А если противник обнаружит переброску войск, что тогда? Пустая затея! Надо все взвесить. Ставка и Генштаб подумают. Вы получите директиву. — Негромкий, медлительный голос смолкает.

Ватутин опускает на рычажки трубку.

— Какой она будет? Верховный нами недоволен. А мы наступали как следует в трудной излучине, — задумчиво произносит он.

Ночью Ватутин ворочается в постели, не может уснуть. Два плацдарма не выходят из головы, так и вертятся, словно крылья ветряков. Тревожит и ожидаемая директива Верховного. Вспомнилось, Сталин сказал: «Это хорошо, что на севере командные высоты наши». Очевидно, Ставка и Генштаб учтут обстановку, и Лютежский плацдарм станет главным. Он старательно подсчитывал в уме необходимое для переброски войск время и пришел к убеждению, что на всю подготовку к операции потребуется шесть суток. Это был самый предельно сжатый срок. И постепенно в душу закрадывалось сомнение: сможет ли такое огромное количество боевых машин, пушек, пехоты и кавалерии в самой строгой тайне занять на Лютежском плацдарме свои позиции. Не приведет ли этот смелый оперативный план вдруг к новой неудаче? Хотелось хоть на минуту чем-то отвлечься, уйти от мучительных раздумий. Он взял с тумбочки найденную где-то ординарцем старую книгу. Внимание привлек пожелтевший титульный лист:

«СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ Н. И. КОСТОМАРОВА. РУИНА.

ИСТОРИЧЕСКАЯ МОНОГРАФИЯ».

Он с интересом принялся листать толстую книгу, прочел: «В открытых украинских равнинах свирепствовали бури и вьюги. Тогда от трех до четырех тысяч шведских воинов погибло от невыносимой стужи. Сам король приморозил себе нос и должен был долго тереть его. Пока не возбудил правильного кровообращения».

Ватутин представил себе, как в вихрях снежного бурана движутся шведские латники, вооруженные копьями. С трудом переваливают через сугробы повозки. Едва тащатся пехотинцы. Они укрываются от бьющего в лицо снега за толстыми придорожными вербами и даже залазят в дупла. Конные шведы окоченели, сидя верхом на лошадях, пехотинцы примерзли к деревьям, к повозкам, на которые они облокачивались в последние минуты борьбы со смертью. Только конная группа продолжает путь. Закутанный в меха король усиленно трет рукавицей нос.

За окном сильные порывы осеннего ветра. Льет дождь.

Он перевернул страницу, и она словно высекла искру: «Обходной маневр казачьих полков заставил короля укрыться в укрепленном городке. В Зенькове Карл встретил новый, тысяча семьсот девятый год».