Это было в Краснодоне

Наконец через связную коммунистического подполья Налину Георгиевну Соколову Жене удалось узнать решение партийного центра: ничего не предпринимать и ждать указаний…

Внимательно следившие за положением на фронте Филипп Петрович Лютиков и Николай Петрович Бараков точно рассчитали силы, и преждевременное выступление молодогвардейцев могло сорвать намеченные планы.

Снова потянулись дни томительного ожидания.

…Всего этого не знали фашистские прихвостни, когда за кражу новогодних подарков схватили Женю Мошкова, Виктора Третьякевича и Ваню Земнухова. Не знали они и того, что в момент ареста Жени Мошкова за кулисами находился Сережа Тюленин. Он видел, как Соликовский свалил с ног Женю, связал и бросил в сани…

Выскочив в окно, Сережа со всех ног помчался к Туркеничу. По дороге встретил свою старшую сестру Надю, на ходу шепнул: «Беги к нашим, передай всем, кого встретишь: «Мошков арестован!»

Весь день Сережа метался по городу. Он успел сообщить страшную весть Ване Туркеничу, Олегу Кошевому, Вале Борц, Толе Попову, Уле Громовой.

Вечером первого января 1943 года в доме Виценовских состоялось последнее заседание штаба «Молодой гвардии». Вел его Олег Кошевой. Единогласно было принято решение: всем членам организации разобрать оружие и немедленно оставить город, укрыться в соседних хуторах.

Утром следующего дня на квартире Толи Попова собралась первомайская группа. Уля Громова обвела взглядом присутствующих.

– Все собрались?

– Нет Геннадия Почепцова, – сообщил Демьян Фомин. – Ходил к нему – нет дома.

– Начнем без него, – негромко сказала Уля. – Сообщаю решение штаба. Гитлеровцы что-то пронюхали. В этот решительный момент рисковать мы не имеем права. Штаб постановил: без паники, небольшими группками всем пробираться к линии фронта. Если не удастся пробраться через фронт – уходить к родственникам, знакомым в ближайшие села и без вызова в городе не появляться.

Всего этого не знали гитлеровцы. И они наверняка так бы ничего и не узнали, если бы в подпольной организации не оказался один человек с подленькой, трусливой душонкой…

– Мы тогда еще многое не знали, – медленно говорил Подтынный. – Захаров долго бился с арестованными, затем на помощь ему пришел следователь Кулешов. Вдвоем они сильно избивали Мошкова, Земнухова и Третьякевича. Те категорически отрицали свое участие в краже немецких подарков. Наконец Соликовский сказал Захарову: «Черт с ними, выпори их еще хорошенько и гони в шею. Сейчас не до них…»

В тот самый день, когда Захаров собирался выпустить Мошкова, Земнухова и Третьякевича, я был в городской полиции и видел, как к Соликовскому прошел немецкий жандарм с пакетом. Через минуту Соликовский выскочил из кабинета страшно возбужденный и, сунув какую-то бумажку дежурному полицаю, приказал ему: «Беги по этому адресу и приведи его сюда немедленно!»

Вскоре полицай привел к Соликовскому молодого парня, бледного, испуганно смотревшего по сторонам. Это он выдал полиции «Молодую гвардию», назвал всех ее участников.

ПРЕДАТЕЛЬ

В пакете, который немецкий жандарм принес Соликовскому, был всего один листок. Маленький листок из школьной тетради с неровными рваными краями. Расплывчатые, наспех написанные строчки разбегались по нему волнистыми, гнутыми линиями:

– Господин гауптвахтмейстер приказал немедленно заняться этим, – сказал жандарм, вручая пакет.

Соликовский читал и не верил своим глазам. Лицо его покрылось густыми багровыми пятнами, ладони рук вспотели…

Несколько раз он нетерпеливо выглядывал в коридор, спрашивал, не пришел ли Давыдов, выбегал даже на улицу. «Самому надо было пойти, – мысленно ругал он себя, – этот бирюк пока доплетется… Неужели упустим?»

Когда в кабинет вошел юноша с бледным, нервным лицам и безвольно опущенными руками, Соликовский обрадованно бросился к нему:

– Ты Почепцов?

Тот кивнул.

– Твое? – Соликовский указал на стол, где лежало заявление.

Почепцов снова кивнул.

– Ну, выкладывай все. Быстро! И смотри мне… – Соликовский взял со стола ременную плеть, поднес ее к самому лицу Почепцова.

– Нюхал?

Почепцов отшатнулся, на лбу его выступила испарина.

– Сейчас… Сейчас я все расскажу. Я не виноват! Я ничего не делал… Я только так вступил, просто так… – шаря непослушными руками по карманам, забормотал он. – Я все расскажу. Это они все делали! Они все… Вот…

Вынув из кармана скомканную бумажку, он поспешно протянул ее Соликовскому.

– Вот тут… Тут все записаны… Третьякевич, Кошевой, Туркенич, Шевцова, Тюленин, Левашов… Все! А вот тут первомайская группа, у них Попов главный… Я вам все расскажу… У них и оружие спрятано. Я вам их склад покажу, я видел…

Через час Соликовский знал все.

Вызвав к себе Захарова и Подтынного, он отдал им списки, составленные Почепцовым, приказал:

– Сегодня же ночью арестовать! Всех!

В сером бараке тревожно захлопали двери, коридор наполнился гулким топотом кованых сапог. Патрульные отряды полицейских спешно отправлялись в город.

Окинув взглядом съежившуюся, дрожащую фигуру Почепцова, Соликовский усмехнулся:

– Можешь идти домой. Батьке привет передай. Только никуда не отлучайся. Еще понадобишься…

Почепцов испуганно затряс головой.

– Н-нет, домой мне нельзя… Они… Они меня…

– Ладно, – усмехнулся Соликовский. – Переночуешь в камере. А завтра тебе некого будет бояться…

В пустой темной камере Почепцов присел на холодный земляной пол, уткнув голову в колени. Спутанные, лихорадочные мысли беспорядочно замелькали в воспаленном мозгу. Будто в калейдоскопе, завертелись перед глазами, поплыли в розовом туманном мареве какие-то фантастические видения…

Откуда-то из мрака выплыло печальное женское лицо. Ласковые, грустные, давно поблекшие глаза, вокруг губ – мелкие частые складки. Губы чуть заметно шевелятся, шепчут: «Жалкий ты мой, единственный…» Мать. Она еще ничего не знает, ждет дома сына, как всегда, скорбно подперев кулаком щеку, думая какую-то свою невеселую вечную думу…

Вдруг настойчивый скрипучий голос прошипел над ухом: «Пока не поздно, сообщи кому следует все… Немцы щедро заплатят. Проси корову, а может, и дом подарят…» Маленькие глазки воровато бегают по сторонам, на худой длинной шее жалко бьется острый кадык… А как отчим испугался, когда увидел на столе немецкие сигареты! Он все время допытывался: с кем ходишь, чем занимаешься? И всегда радовался, когда Геннадий приносил домой найденную в степи вещь – солдатский ремень, противогаз, зажигалку… А тут испугался…

Уляша… Когда она злится, у нее сразу белеет кончик носа и руки быстро-быстро начинают перебирать свисающие на грудь косы. «Ты, Геннадий, просто хотел соригинальничать. Какой же Печорин герой? Он эгоист и думал только о себе, а на окружающих ему наплевать. И ты такой же Печорин…» После того памятного сочинения на тему «Твой любимый герой» его все в школе стали называть Печориным. И Димка Фомин, друг, тоже после этого фыркал: «Тоже мне нашел героя… Ну, я понимаю, Чапаев, Суворов, Чкалов… А то – Печорин!» Сейчас к Димке уже, наверное, пришли… А Уляшу он все-таки не выдал. Не мог, не поднялась рука написать ее фамилию…

Внезапно бешеная пляска мыслей и воспоминаний разом оборвалась, и Геннадий представил себе яркую картину: в маленькой комнатке с плотно занавешенными окнами сидят его сверстники, товарищи по школе, и Виктор Третьякевич, строгий, необыкновенно серьезный, смотрит прямо ему в глаза: «Повторяй за мной: «И если я нарушу эту священную клятву… то пусть меня покарает суровая рука моих товарищей…» Словно эхо, торжественно звучат десятки голосов: «Пусть покарает!»