Девственники в хаки

По ночам болото шевелилось и стонало, совсем как человек, которого одолевает дурной сон. Оно окружало лагерь в Баксинге с трех сторон. С четвертой стороны, за узкой изогнутой полоской пляжа, лежало море. Покрытая спекшейся глиной дорога вела на север, к небольшому поселку, расположенному в пяти милях от лагеря; извилистая тропа вела на юг, к малайской деревне, стоящей на берегу кишащей крокодилами реки.

Лежа рядом с оружейной пирамидой в палатке, служившей караульным помещением, Бригг время от времени подносил руку к болезненно-желтому свету карбидной лампы и любовался тенями, возникавшими на буром брезентовом пологе. Больше всего ему понравилась тень сжатого кулака с оттопыренным кверху большим пальцем.

– Ну, – спросил он самого себя, потому что Синклер и двое малайских солдат, находившихся с ним в палатке, крепко спали, – что мы здесь видим?

Бригг помолчал и, оглядев палатку изнутри, сам себе ответил:

– Это – Большой Палец Британской армии. Посмотрите-ка на него как следует. Старый добрый британский Большой Палец! Эй парни, палец вверх, хвост морковкой – мы идем на войну! Палец вверх, парни – от Гибралтара до Пешавара мы побьем и немцев, и бонго, и всех, кто нам попадется! Только держите пальцы торчком, хвост пистолетом. Покуда наши большие пальцы глядят вверх, с нами ничего не может случиться.

Обо всем этом Бригг думал и раньше, и мысли эти не давали ему покоя, печалили, влекли и пугали. Столько больших пальцев, столько Томми [7] здесь и там… С самого детства Бригг помнил многочисленные снимки, на которых солдаты в одинаковых шинелях тянули к объективу фотоаппарата сжатые кулаки с оттопыренным большим пальцем, лихо и беззаботно загибающимся чуть назад. А ведь они отправлялись во Фландрию, чтобы погибнуть под пулями или сгинуть среди болот. Одному Богу известно, сколько больших пальцев осталось в той грязи. Порой Бриггу даже казалось, что он в состоянии представить каждый такой большой палец в отдельности, все еще задорно и дерзко торчащий, всем своим видом показывающий, что ни массовые убийства, ни массовые самоубийства не остановят Британский Большой Палец.

Почему солдатам так полюбился этот жест? Вот они идут на следующую войну – бравые, лихие, самоуверенные большие пальцы. Они торчат вверх на десантных кораблях, у хвостовой турели бомбардировщика, на палубе судов арктического конвоя. Молодцы, ребята, так и надо! Покажите всем, что наш дух высок. Эй там, на носилках – поднимите-ка повыше большие пальцы, у кого они еще остались!

Лагерь в Баксинге был старым. Когда японцы катились на своих велосипедах по Малайскому полуострову, здесь произошло маленькое сражение, и две дюжины больших пальцев осталось лежать под спекшейся глиной – в могилах на узком участке земли к северу от лагеря. Неподалеку оттуда приютилась на берегу рыбацкая деревушка. Дома в ней стояли на сваях, и со стороны казалось, будто они вот-вот шагнут в море. В отлив рыбаки ставили сети и ловили рыб, которые беззаботно шныряли в неглубокой воде, вплывая и выплывая в ослепшие иллюминаторы тяжело осевших на песчаное дно линкора «Принц Уэльский» и канонерки «Отпор». Обе посудины лежали здесь с 1942 года, и в каждой из них тоже было полным-полно мертвых больших пальцев.

Дело было даже не в том, что Бригг боялся, хотя, по правде говоря, он действительно некого трусил. Просто он возненавидел армию еще в Англии, когда увидел, как новобранцы из соседнего взвода выносят на плац одного из своих товарищей. К этому времени Бригг прослужил уже целую неделю, однако разыгравшееся у него на глазах загадочное и жалкое представление подействовало на него так сильно, что следующую ночь он почти не спал, а ворочался с боку на бок и думал.

Солдата вынесли на плац на неуклюжих носилках, сделанных из каких-то деревянных обрезков. Дело близилось к вечеру, и на асфальтовых площадках строился караульный наряд. Бригг смотрел на все это, как на какую-нибудь церемонию племени мумбо-юмбо, и вся важность происходящего дошла до него далеко не сразу. Но потом рядом с ним остановился какой-то незнакомый новобранец с бледно-серым лицом. Он тоже наблюдал за построением и молчал, но Бригг чувствовал, что соседа буквально распирает от гордости.

– Что это с ним такое? – поинтересовался Бригг, кивком головы указывая на солдата, возлежавшего на носилках, как какой-нибудь раджа. – Если он повредил ногу или заболел, нужно было просто сказать офицеру… Уж конечно его бы освободили от наряда.

Серолицый оглядел Бригга с неодобрением, словно священник, услышавший богохульство из уст прихожанина.

– Ты что, не понял? – фыркнул он. – Его выносят, чтобы он не дай Бог не запачкался. С ним все в порядке, просто ни одна пылинка не должна…

Бригг, наконец, догадался.

– Ты хочешь сказать – его несут на носилках, чтобы он не запылился! – переспросил он на всякий случай.

– Вот именно, – чопорно ответил бледный. – Тогда его поставят на самый главный пост, к знамени, а мы заработаем еще двадцать баллов в соревновании взводов. Кстати, мы и так уже опередили всех на сорок очков.

– Потрясно! – ахнул Бригг. – Стало быть, вы всем взводом полировали и чистили его ради того, чтобы заработать еще два десятка очков и получить в конце подготовки почетный вымпел?

– Ага. И не забудь про сорок восемь часов увольнительной, – напомнил молодой солдат.

– Двое суток вместо тридцати шести часов, которые получат все остальные? – уточнил Бригг. – Бог мой, да вам, наверное, потребовалось часов двенадцать, чтобы привести его в такой вид!

И он в благоговейном ужасе стал смотреть, как одетое в хаки изваяние несут к краю парадной площадки. Там носилки опустили на газон с такой осторожностью, словно на них сидел сам принц крови. Лицо молодого солдата было суровым и серьезным, форма вычищена и отглажена, стрелки отутюжены, волосы смазаны бриллиантином. С помощью товарищей живой манекен поднялся и теперь стоял совершенно неподвижно, а остальные хлопотали вокруг, нанося последние штрихи.

Бригга поразило, что никто из новобранцев не дурачился, не смеялся, напротив – все относились к делу с величайшей серьезностью. Каждый выполнял свою бесполезную работу старательно и со знанием дела, словно тихо-помешанный, возводящий стену из воды. В каждом движении щетки или клочка замши чувствовались безграничное воодушевление и восторг. Одни слюнявили пальцы и в последний раз проходились по стрелкам на брюках и гимнастерке, другие проверяли, правильно ли расположены свинцовые грузики, заставлявшие штанины красиво нависать над гетрами, третьи выискивали пропущенные при бритье волоски на подбородке и тусклые пятна на отдраенных башмаках, однако все их усилия были тщетны.