Живым приказано сражаться

Осторожно, боясь поранить, он стащил Марию в колодец и усадил, прислонив ее к стене напротив пролома.

— Абдулаев, Абдулаев… — тихо прошептала она. — Не оставляй их. Я… я сейчас.

«С этими словами она ушла из отсека, — понял Громов. Искать его, Громова, искать Крамарчука… струйку воздуха».

— Он с ранеными, — сказал Громов. — Посиди здесь. Я скоро вернусь.

— Ты, Андрей? Где мы? Почему темно? — она коснулась пальцами его лица, и Андрей почувствовал, как к горлу подступил уже иной комок — нежности и жалости.

— Потерпи, милая, потерпи. Я — к раненым… Там беда.

Лейтенант на ощупь добрался до энергоотсека и позвал Каравайного. Ответа не было. Дышать теперь стало легче, но все равно, ступив в отсек, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Воздух там был тяжелым, угарным.

— Эй, моряк!

— Я уже разведал, — раздался за спиной голос Крамарчука. — Это он стрелял. Не ходи в отсек, лейтенант.

Громов включил фонарик и повел лучом по отсеку. Каравайный лежал за машиной, Андрей увидел только его ноги. Подойти поближе не решился. Да и какой смысл?

— Немного поспешил, — вздохнул Крамарчук. — Зато по-солдатски…

— Дрянные мы с тобой командиры, сержант, — мрачно произнес Громов, принимая из рук Крамарчука автомат. Хотя и не понял, зачем сержант прихватил его. — Не сумели сохранить людей. Грош нам цена.

— Так сложились обстоятельства. Мы-то здесь при чем?

— Обстоятельства… Это не оправдание. Ну да что уж тут? Пробирайся к Марии. Еще бы один фонарик…

— Я прихватил свечу. Попытаемся пробиться через колодец в пещеру?

— Иного пути пока не существует.

Присвечивая себе, Громов добрался до санчасти. Там он подошел к каждому бойцу, осмотрел, мысленно попрощался. Уже уходя, наткнулся на зажатую в руке Абдулаева гранату. Очевидно, боец припас ее на тот крайний случай, когда фашисты ворвутся в дот, да так и умер, боясь расстаться с ней.

Громов разжал пальцы, осторожно забрал гранату. Абдулаеву она больше не нужна. Приказ сражаться до последней возможности касался только живых.

Уходя из командного пункта с четырьмя гранатами, он вдруг услышал зуммер телефона. «Интересуются, живы ли», — понял он. Хотел поднять трубку, но вовремя остановился. Пусть немцы считают их погибшими. Они не должны догадываться, что часть гарнизона все же спаслась от удушья.

Громов уже не помнил, как добрался до колодца. А когда с помощью Крамарчука и Марии пролезал через пролом в стене, то делал это словно во сне.

— Слышишь, сержант, — сказал он уже по ту сторону пролома, теряя сознание, — пока мы живы… Приказ один: сражаться.

— Ясно, командир. Живым приказано сражаться — что здесь неясного?

19

Очнулся Громов от толчка в грудь.

— Командир, командир, — услышал долетающий откуда-то справа от него, из темноты, голос. И не сразу понял, что он принадлежит Крамарчуку. — Очнись. Надо отползти. Я заложил две гранаты.

— Что? — едва слышно отозвался лейтенант. — Какие гранаты? Где Мария?

— Надо отползти, — порывисто сопел ему на ухо сержант. — Я их тесьмой подорву. А Мария отдышалась. В пещерке она. Ну здесь, рядом, в пещерке.

Огромным усилием воли Громов заставил себя оттолкнуться спиной от влажного известняка и, где поддерживаемый, а где бесцеремонно подталкиваемый Крамарчуком, тоже пополз за выступ.

— Две гранаты, командир. Козырные. Или — или… — почти хрипел над ним Крамарчук. — Но, думаю, прорвемся.

— Где остальные? Остальные бойцы где?

— Какие остальные? Бредишь, что ли? Трое нас осталось. Лучше помолись гранатам. Только бы хорошо рванули, ни любви им, ни передышки.

— Да рванут они. Должны, — бесшабашно как-то ответил Громов, почувствовав наконец, что к нему возвращается сознание, а вместе с ним и уверенность. — Действуй, сержант, действуй. Не тяни.

В голосе лейтенанта вдруг настолько четко зазвучала командирская нотка, что Крамарчук не сдержался и ответил: «Есть!» Хотя субординацию он не очень-то соблюдал даже в первые дни их службы в доте, когда Громов по-настоящему нажимал на дисциплину.

— Только надо за пролом… Здесь нас иссечет.

Громов пролез первым и уже затем помог пробраться Крамарчуку. Теперь Андрей чувствовал себя неловко за то, что на несколько минут умудрился потерять сознание. А ведь не должен был. Физически он в общем-то крепче Крамарчука. Это все ранение в голову… Ранение и удушливые отсеки. Они сделали свое дело.

Слабая струйка воздуха, поддерживавшая их в той, большой пещере, сюда, за пролом, теперь уже почти не доходила. Наверно, мешали вставленные в трещину гранаты. Дышать сразу же стало тяжелее.

— Мария! Где ты?

— Здесь… — то ли вздохнула, то ли простонала медсестра. Но лейтенант так и не понял, откуда исходил этот стон.

— Во спасение души, командир. Отсалютуем напоследок.

Взрыв показался Громову таким мощным, словно взорвались не противопехотки, а двухсоткилограммовая бомба. Вместе с воздушной волной сотни каменных и металлических осколков ударили в выступ, за которым они притаились, в своды их укрытия, смертоносным смерчем пронеслись над головой.

— Живы? — первым опомнился лейтенант, когда пыль и гарь немного развеялись.

— Во спасение души, командир. Мария, ты где?

— Вроде легче… — тихо ответила медсестра. И только теперь Громов понял, что она пряталась чуть дальше от них, в небольшой нише. — …дышать легче. Может, это кажется?

— Сейчас посмотрим, — поднялся Громов. Но как только тронулся с места, сразу ощутил боль в икре левой ноги. «Неужели осколок?! — почти с ужасом подумал он. — Когда ж он успел, сволочь? Да нет, — успокоил себя, — не должен был. Царапина, обычная царапина. Порода здесь на редкость мягкая, не то что в районе дота. Это нас и спасло: осколки почти не рикошетили».

— Погоди, комендант, свечу зажгу.

Однако ждать Громов не мог. Скользя по каменной крошке, он на ощупь пробирался к новому пролому, на который его выводила струя все того же сыроватого, отдающего прелостью, воздуха. Вот и стена. Споткнувшись о камень, лейтенант буквально упал на нее, но успел ухватиться руками за рваные края пролома. И раны-ссадины на пальцах не в счет. Лихорадочно ощупал проход. Узкий, слишком узкий! Вряд ли в него можно будет протиснуться, но все же…

— Что там? — возник у него за плечом Крамарчук.

— Не пройдем. Но дальше вроде посвободнее. А вообще-то нам «везет»: из одного склепа в другой.

— Давай попробую, — взволнованно зашептал на ухо сержант. — Авось проползу. По-змеиному.

— Неплохо бы…

Однако после третьей попытки прорваться через пролом сержант зло выругался и осел у ног лейтенанта.

— Еще бы одну гранату. А лучше бы — лом. Ведь слой-то небольшой: взломать его — и прорвемся. Но лом остался где-то там, позади. Искать надо.

— Может, мне попробовать? — Громов даже не заметил, когда Мария успела подойти к ним.

— Не торопись. Еще неизвестно, что там, за проломом.

— Неизвестно? Значит, нужно узнать, — лейтенанта Мария буквально оттолкнула, Крамарчуку приказала не путаться под ногами и начала осторожно ощупывать пролом.

Мужчины напряженно молчали, ожидая ее решения. Она была потоньше их обоих и, конечно, могла бы разведать, что скрывается за этой стеной спасения.

— Ну что? — не выдержал наконец Крамарчук. Молчание Марии казалось ему пыткой. — Рискнешь?

— Можно попытаться. Только жаль, одежду изорву.

— Ага, на танцы не попадешь. Не в чем будет. Пробуй, красавица, пробуй, платье мы тебе потом подберем.

«Автомат… Где автомат? Нужно попытаться короткими очередями сбить эти выступы», — лихорадочно соображал Громов, понимая, что даже если Мария пройдет через пролом, это проблемы не решает. Они-то останутся по эту сторону. Ну, а думать о том, что, этот пролом ведет в еще одно небольшое намертво закрытое подземелье, что это пролом в никуда, ему просто не хотелось.

— Что там у тебя? Чего застряла? — доносились до него вместе со струей живительного воздуха хриплые слова Крамарчука. — Ага, бедра, говоришь?! Кто ж виноват, что ты такая бедрастая? У меня такая же… была, — с грустью добавил он. — Кормил, кормил, а она только в бедрах и раздавалась.