Бой без выстрелов

— Да, не обходит.

— Нет, в сторону.

— Есть еще один: не местный, из раненых. Лечился и замещал начмеда в госпитале… Только крут очень и кулакаст.

— Что значит — кулакаст?

— Все в кулак забирает, не дает простора.

— Так это в данном случае хорошо. Врач?

— Хирург. Только вот — у женщин успехом пользуется.

— Бабник?

— Да нет вроде. Не столько он, сколько за ним ухаживают. Беспартийный. В тридцать седьмом сидел.

— За что?

— Так, по недоразумению, разобрались — и выпустили.

— Разыщи. Я хочу встретиться с ним.

— Трудно, но постараюсь.

Доктор направился к двери.

— Возьми моего коня! — разрешил Николай Николаевич.

Командование госпиталя, размещенного в военном санатории, готовилось уехать рано утром. На дворе стоял большой автобус. Мотор его работал на малых оборотах, сотрясая кузов мелкой дрожью. На две подводы укладывали последние чемоданы.

Ковшов пришел, когда почти все места уже были заняты. Он сел на заднее сиденье. Вскоре явился и начальник госпиталя. Шофер захлопнул дверцу и двинул машину к воротам.

Пока автобус петлял по горбатым улицам, Ковшов наблюдал, что творилось в городе. Улицы оживились. Многие жители шли к выходу из города — в сторону гор. Женщины и старики тащили наспех связанное в узлы имущество. Вот подросток катит детскую коляску, тяжело нагруженную скарбом, а рядом идет мать, на ее руках ребенок.

Большой продовольственный склад около товарной станции горит. Над ним медленно расплывается черное облако. Ветер несет от пожарища густой кухонный запах — горелого хлеба, мяса, масла… Горожане выхватывают из огня все, что еще можно спасти — мешки и ящики, тюки и коробки…

Ковшов видел много эвакуации и отходов. И всегда было больно и тяжело, но сегодня все воспринималось особенно остро. За время лечения и работы здесь, в глубоком тылу, притупились воспоминания об оставленных городах и селах Смоленщины, а теперь все поднялось в памяти, больно ударило по сердцу.

Автобус выбрался за город. На неровной дороге подбрасывало и раскачивало его, как утлую лодчонку в бурном море.

И все же Ковшов ухитрился задремать. Сказались многие бессонные ночи и крайняя усталость. Проснулся он тотчас, как только автобус остановился. Дорога узкая, слева — гора, справа — высокий обрыв. Впереди, перед машиной, стоит автоматчик.

К дверце автобуса подошел лейтенант. Козырнув, обратился:

— Товарищи командиры, ваши документы! — Заученно сослался на какой-то приказ.

Его право проверять документы никто не оспаривал. Лейтенант не спеша просматривал служебные удостоверения. Удостоверение Ковшова прочитал, но не вернул. Закончив проверку, сказал:

— Вас, товарищ военврач, прошу остаться.

— В чем дело? — спросил начальник госпиталя.

— Военврачу Ковшову нужно задержаться здесь, — сухо заметил лейтенант.

Автобус ушел без Ковшова.

— За вами придут, — сказал лейтенант.

— Долго ли ждать? — спросил Ковшов.

— Обещали быть часа через полтора.

Ковшов отошел в сторонку, сел на землю, прислонившись к камню. На дороге было тихо. Бойцы переговаривались вполголоса. На Ковшова навалился сон. Он пытался отогнать его, двигая то одной рукой, то другой, но движения были вялые. С мыслью о том, что спать нельзя, Ковшов уснул.

Проснулся от громкого разговора на дороге. Не сразу память восстановила прошедшее и связала с настоящим. Встал, потянулся, отряхнул приставшую к брюкам траву, зябко передернув плечами.

Было совсем светло. Только теперь заметил Ковшов, что здесь скопилась значительная группа раненых. Одни сидели, другие лежали. Все угрюмо молчали, недружелюбно рассматривая Ковшова. Он чувствовал эти взгляды даже спиной.

— Что произошло, лейтенант? — спросил Ковшов.

— Послушайте, что рассказывают раненые.

Ковшов посмотрел на отдыхавших. Заметил знакомое лицо. Где видел он этого солдата? Припомнил, что месяца два назад в одном из госпиталей он консультировал операцию — у солдата осколком мины было раздроблено плечо. Спросил:

— Как левая рука после операции?

Солдат посмотрел на левый рукав, плотно обтянувший повязку, безнадежно махнул правой:

— До руки ли, товарищ военврач, когда и голову скоро потеряю…

— Зачем же паниковать? Все будет хорошо!..

Раненые зашевелились. Лежавшие поднялись с земли.

— Хорошо? Кому хорошо? Может быть, тем, кого бросили на станции? — зло спросил боец в тельняшке, видимо, морячок.

— Ему, конечно, будет хорошо!

— Он здоров, как вол… И пешком до гор доберется. А костыльникам как? — небритый солдат оперся на костыль и встал. — Как же, товарищ военврач, мне от фашиста уходить? На карачках ползти?

— Далеко ты уползешь? Много ли прошел, а уж язык на плече! — ответил небритому солдату другой, с правой рукой на перевязи.

Лейтенант не вмешивался в разговор, он хмуро смотрел на Ковшова и тоже, как видно, осуждал его.

— Я-то еще ползу. А носилочные с вокзала куда ползти будут? В яму?!

— Товарищи, не пойму вас, — мягко сказал Ковшов. — Какие носилочные? Куда ползти? Объясните толком.

Лейтенант подошел ближе к Ковшову:

— Раненые рассказывают, что в городе на станции стоят два эшелона с больными и тяжелоранеными. Эти тоже были в эшелонах, но после ночного налета бомбардировщиков выбрались из вагонов и дотащились сюда. В вагонах большинство — носилочные больные, совершенно беспомощные. Очевидно, враг уже отрезал дорогу, пути эшелонам нет.

— Эшелоны? — изумился Ковшов. — Да ведь сегодня ночью они ушли.

— Должны были уйти, но не ушли, — жестко сказал моряк.

— Как же так? — взволновался Ковшов. — Не знал я… Не верить вам не могу, а поверить — трудно.

Подошла группа раненых. Среди них Ковшов заметил еще одного знакомца — Вадима Колесова. У него тяжелое ранение челюсти.

— Вы, Колесов, тоже ушли?

— Все уходят, кто может, товарищ военврач. Я местный житель. Мать умоляла: «Оставайся, куда пойдешь перекошенный». А я у фрица жить не согласный…

— Как рана? — спросил Ковшов, взглянув на покрасневшую повязку.

— Худо. Кровоточит, очень больно…

— А что в городе? Эшелоны стоят?

— Когда уходил, эшелоны были на станции.

Ковшов тяжело вздохнул, задумался. Его невеселые думы прервал командир:

— Товарищ военврач, за вами пришли.

Ковшов увидел врача, у которого в качестве консультанта не раз бывал на операциях. Тот улыбнулся и устало вздохнул.

— Все-таки перехватили! Успел. — И крепко стиснул руку Ковшову.

— Так это вы меня задержали?

— Да. Вас просят возвратиться в город.

— Зачем?

— А этого и я не знаю. Вам скажут.

Козырнув всем, они скорым шагом пошли по дороге, которую Ковшов недавно проехал в автобусе. Навстречу им попадались все новые группы людей. Шли раненые, поддерживая друг друга, шли старики, дети, женщины. Само горе шло по этой дороге. Многие сидели на обочине, на жесткой выгоревшей траве, припудренной пылью. Сидели, не имея сил двинуться вперед и страшась возвращаться обратно.

3

Николай Николаевич пытливо глядел на Ковшова глубоко запавшими глазами. Перед ним стоял рослый, широколицый человек. И хотя его рассматривали молча и долго, он держался спокойно, а потом усмехнулся: «Смотрите, мол, разглядывайте — мне не жалко». Стоял невозмутимо, даже с ноги на ногу не переступил.

— Садитесь, — наконец сказал Николай Николаевич. — Я теперь в городе единственная власть, — начал он. — Времени у нас мало, но все же расскажите о себе. Без лишних подробностей, но и не торопясь.

— Родом с Кубани. — Говорил Ковшов коротко, точно отдавая рапорт. — В царской армии ротный фельдшер.

В советское время окончил мединститут. В армию мобилизован перед войной. В тридцать седьмом году арестовывался, но через несколько месяцев был освобожден. Женат. Рана поджила.

— В партии?

— Нет. Готовился, но арест помешал.