Великий перелом

— В определенной степени дело обстоит именно так, — согласился Мойше.

Это было наилучшее приближение к пониманию его характера, к которому когда-либо приходили ящеры, и куда более предпочтительное, нежели приравнивание его действий к измене.

— Если нож ломается из-за того, что его использовали вместо лома, разве виноват нож? — продолжил Атвар. — Нет, это ошибка того, кто пользовался инструментом. Ввиду того, Мойше Русецкий, что ваша служба дала лучшие результаты, когда вас стали использовать правильно, я склоняюсь к тому, чтобы пересмотреть прошлые прегрешения. Когда переговоры между Расой и тосевитами закончатся, возможно, мы возвратим вас на территорию, где вы были повторно захвачены…

— Благородный адмирал имеет в виду Палестину, — добавил от себя Золрааг. — Названия, которые вы даете разным местам, создают нам значительные трудности, в особенности когда к одному и тому же месту относятся несколько названий.

Атвар продолжил:

— Мы поселим вас там, как я сказал, с вашей самкой и детенышем и при необходимости будем консультироваться с вами по тосевитским делам. Для нас будет лучше признать с настоящего времени пределы вашей деятельности и не заставлять вас добывать информацию или вести пропаганду, которую вы считаете неприятной. Вы принимаете такое предложение?

Они хотят вернуть его в Палестину — на Святую Землю — вместе с семьей? Они хотят использовать его как эксперта по человечеству без принуждения и унижений? Он осторожно сказал:

— Благородный адмирал, единственно, что меня беспокоит: все это звучит слишком хорошо, чтобы быть истинным.

— Это истина, — ответил адмирал. — Вы когда-нибудь видели, Мойше Русецкий, чтобы Раса нарушала обещания, которые дала?

— Я не видел такого, — ответил Мойше. — Но я видел, как Раса приказывает, вместо того чтобы попробовать прийти к согласию.

Атвар вздохнул совершенно по-человечески.

— На Тосев-3 это оказалось куда менее эффективным, чем мы бы желали. И в связи с этим мы пробуем здесь новые методы, какими бы неприятными они нам ни казались. Когда сюда прибудут самцы и самки флота колонизации, они, несомненно, выскажут немало отрицательного в отношении нашей практики, но мы зато сможем предложить им значительную часть поверхности живой планеты, на которой можно поселиться. Принимая во внимание то, что могло бы случиться здесь, это решение кажется мне приемлемым.

— Я не вижу причин не согласиться с вами, благородный адмирал, — сказал Мойше. — Временами не каждый может получить все, что он хотел бы, используя конкретную ситуацию.

— С Расой такого еще никогда не случалось, — сказал Атвар, снова вздохнув.

От мировых проблем Мойше перешел к личным, сформулировав их одним предложением:

— Когда вы поселите меня и мою семью в Палестине, то мне хотелось бы еще кое-чего.

— Что же это? — спросил адмирал.

Русецкий задумался, не слишком ли далеко он заходит в погоне за удачей, но тем не менее рискнул:

— Вы знаете, до захвата немцами Польши я учился на врача. Я хотел бы продолжить эту учебу не только с людьми, но и с самцами Расы. Если будет мир, то нам надо будет так многому научиться у вас…

— Одна из моих главных забот в поддержании мирного сосуществования с вами, Большими Уродами, это чему вы можете научиться у нас, — сказал Атвар. — Вы уже узнали слишком много. Но я не считаю, что в медицине вы создадите нам большую опасность. Очень хорошо, Мойше Русецкий, пусть будет так, как вы сказали.

— Благодарю вас, благородный адмирал, — сказал Мойше. В каком-то американском фильме прозвучало выражение, почему-то запомнившееся Русецкому: «У этой сделки аромат розы». — Роза, — пробормотал он. — Точно как роза.

— Мойше Русецкий? — спросил Атвар с вопросительным покашливанием: Золрааг не смог перевести бормотание тосевита.

— Мы заключили сделку, благородный адмирал, — сказал Мойше, надеясь, что у розы будет не слишком много шипов.

Страха отклонился от микрофона и снял наушники, которые плохо прилегали к его слуховым перепонкам.

— Еще одна радиопередача, — сказал он, поворачивая один глаз в сторону Сэма Игера. — Я не вижу необходимости продолжать их, когда переговоры между Расой и вами, Большими Уродами, идут так успешно. Вы не можете себе представить, как вы должны были напугать этого тяжеловесного старого Атвара, чтобы вообще заставить его пойти на переговоры.

— Я рад, что он наконец уступил, — сказал Сэм. — Я сыт войной. Весь этот мир сыт войной по горло.

— Полумеры любого вида на Тосев-3 не приводят к успеху, — согласился Страха. — Если бы в раскраске главнокомандующего флотом был я, мы привели бы вас, тосевитов, к покорности быстрее и жестче.

— Я знаю, — кивнул Игер.

Беглый командир никогда не делал секрета из того, что предпочитает кнут, а не пряник. Сэм вспомнил об американской атомной бомбе, спрятанной где-то здесь, в Хот-Спрингсе, не более чем в нескольких сотнях ярдов от этой душной маленькой студии. Конечно, он не мог рассказать Страхе об этой бомбе: проговорись он — и генерал Донован приколотит его скальп к стене. Поэтому он заговорил о другом:

— Три не-империи, способные делать атомные бомбы, стали бы серьезной проблемой даже для вас.

— Истинно так. Конечно, это так. — Страха вздохнул. — Когда наступит мир — если он наступит, — что будет со мной?

— Мы не вернем вас обратно Расе, чтобы они отомстили, — сказал Сэм. — Мы уже поставили в известность ваших представителей в Каире. Это не очень понравилось им, но они согласились.

— Я уже знаю, — ответил Страха. — Значит, я буду жить всю жизнь среди вас, тосевитов США? И как же я буду проводить время?

— О! — Сэм начал понимать, к чему клонит беглец. — Некоторые самцы Расы прекрасно устроились у нас. Весстил научил нас удивительно многому по ракетной технике, а Ристин…

— Превратился в Большого Урода, — ядовито сказал Страха.

— А как вы полагаете, что он должен был делать? — спросил Сэм.

— Он — самец Расы. Он должен иметь достоинство помнить об этом, — ответил Страха.

Через секунду Сэм сообразил, кого вдруг ему напомнил ящер: английского сноба, который свысока смотрит на соотечественника, «ставшего местным» в Танганьике, в Бирме или где-нибудь еще. Он видел немало кинофильмов о джунглях с подобными персонажами. Беда в том, что он не мог объяснить это Страхе без риска оскорбить его еще сильнее.