Люди войны. Донбасс, южное направление

Лежу с открытыми глазами в полной темноте и улыбаюсь: эх, товарищ Сталин, если бы вы знали, что я видел во сне, вы досмотрели бы его вместе со мной, а уж потом занялись генератором.

Так я потерял веру в способность Брата проникать в мое сознание без помощи инъекций и особых инструментов в подвалах кабинета 101. Лет через пятьдесят – всё будет возможно. И Океанию победить окончательно, и стирать из памяти навечно увиденное и услышанное за день. Появится возможность снами управлять на спящем экране головного мозга, показывая бесконечную картину рая без дерева и яблока познания. И змей не искусит заснувшего, и не прогонит прочь «начальник штаба».

О многом я не написал, о чем черкнул в своем блокноте. «Зарубок» - более трехсот, разве обо всех напишешь. Не потому, что они потеряли глубину, не потому, что «Сталин просит». Я просто многое не понял, а то, что понял, возможно, завтра всё пойму иначе. Не хочется спешить судить, спешить рядить события и факты в костюмчики своих определений.

Пусть остаются в отделах подсознания, как женщина без одеяния, что не успела мне сказать о главном.

ДОМОЙ

Ветряк там крутится, но все снаряды - мимо. Хотя там каждый знает, что на его верхушке - НП за перемещением украинских сил. Как он уцелел? Так это совместное имущество немецко-украинских олигархов.

"Такая тут война", - дал объяснение Скрипа.

Война войной, а я - домой.

Единственно, что пожелаю всем воюющим - сказать однажды то же самое: домой!

"Пока рано", - считает Виктор Скрипченко.

Не мне судить, не мне давать приказы.

И всё-таки, домой - как радуется сердце. Граница, самолет, мой Кольский переулок - быстрей, скорее, ну, когда!

Останьтесь живы все, кого снимал фотограф, а не снайпер. Пусть вас не "ушатает" тот, кто сделал выстрел первым.

И пусть вернется Бульба к своей семье с раскрытыми ладонями для объятий близких.

Удачи вам и, как ни странно - мира!

Настал прощальный день моей «войны». Пересчитал деньги в кошельке – ровно 10 тысяч. Должно хватить, чтобы в Тюмень вернуться. Снимаю «галифе», стою в тельняшке и трусах. «Тельняшку оставь себе – это мой подарок», - Виктор стоит рядом. Я готов его обнять в знак благодарности. Но – рано. «Возьми и деньги, пригодятся», - он протягивает какие-то купюры.

От купюр отказываюсь: на свои приехал, на свои уеду – дело принципа и чести.

А хотелось взять, чего скрывать. А кому бы не хотелось?

Последний раз иду мимо часового. Он здоровается, а я прощаюсь. Машина, Виктор жмет мне руку, я его обнял – всё. Теперь - домой.

Дорога, пункты пропуска, шлагбаумы, люди с автоматами – когда это закончится? Мою котомку просвечивают, руки просят поднять, водят по спине рукой, за ремень глядят, между ног щупают – как хорошо, что послушался совета Скрипы и нигде не спрятал сувениры – гильзу или патрон, чтоб любоваться по приезду. Нашли и вытащили бы из тайника в кишках, хоть сверху туда сувенир засунь, хоть снизу.

Машина вновь трогается, ребята, говорю парням на переднем сидении, когда же, наконец, будет Россия? А ты уже – в России, отвечает мне водитель.

- Ура! – зачем-то кричу я. И понимаю, что кричать не следовало: парни то с Донбасса, зачем было так демонстрировать мою радость, что я покинул их родные села.

Я много раз бывал за границей, но радость встречи с родной страной умел скрывать от посторонних. А тут чего-то не сдержался.

Но потом инцидент загладил долгим обниманием каждого на площади у аэропорта. Мы очень тепло простились, очень. И парни напомнили, что ждут меня летом на морском пляже – просто отдыхать.

- А на баркасе покатаемся? – вспомнил я о старом деревянном судне, что видел под навесом на песчаном берегу.

- Обязательно! Трохи его починим, и спустим на волну, не пожалеешь.

- Лишь бы меня в нем не ушатало, - перепутал я слово, столь похожее на «укачало», но имеющее совсем не пляжный смысл - оно из лексикона рядовых бойцов и снайперов.

- На море не ушатают, на море - безопасно, - ребята улыбаются, то есть, давят лыбу.

Вот я один – обычный пассажир в пальто. В аэропорту понял, что соскучился по супу или каше. Скрипа он готовить не любитель, я тоже, поэтому обходились бутерами или армейской тушенкой вперемешку с нарезанным кусками репчатым луком. Пища ядреная, но здесь, в Ростове, - можно бы и чуть помягче.

В аэропорту буфета с супом нет. Есть кафе поблизости – пошел туда. Там два зала, в одном сидел клиент. Я чуть замешкался, раздумывая, почему все столы на шесть персон, если на весь зал один клиент. Меня поняли так, что я ищу полного одиночества, поэтому завели в другой зал, совершенно пустой. «Суп есть? – спрашиваю девушку, которая меня водила и столы показывала. Есть солянка. Сколько стоит? 200 рублей. «Подавайте», - смело даю согласие на солянку – у меня останется восемьсот рублей свободных денег. Билет в кармане, на чай и кофе в Москве и такси в Тюмени – хватит.

Милая официантка мило спрашивает: «Может, мяска немного принести, селедочки?». Ведь подумал же: зачем мне закуска, я водку заказывать не собираюсь, но девушке ответил: «Чуть-чуть – можно».

И принесла то она чуть-чуть мяса и немного селедки, но счет – 957 рублей. Отдал тысячу, сказал девушке: «Сдачи не надо», - как учил Мимино.

Во Внуково сидел без чая. Самый дешевый – 120 рублей. Самый зачуханный пирожок – 250 рублей. А как ты хотел, это – Родина, она дешевой не бывает.

Такое ощущение, что общепит во Внуково - исключительно для иностранцев. А народ на лавках обычный, как говорится, – мужики и бабы. Поэтому все столики во всех кафе и там свободны. Не сезон, зима, но цены хрен кто сбросит.

Тюмень – как много в этом звуке… Но в кармане – копеек десять, как у Мимино. Сейчас те копейки рублями называются. Таксисты встречают, как в Ростове, куда поедем? Я отвечаю: в центр города - и становлюсь им не интересен. Выхожу на площадь, 5 утра. Ряд таксомоторов на парковке – машин пятнадцать. Громко обращаюсь к ряду: кто повезет в центр на остановку «станкостроительный завод»? Завод станкостроительный и тут никому не нужен. Блин, и нет бумажки сиреневой, чтобы «пятихаткой» помахать.

На хату хочу! Ну, нет у меня «морковки», нет 5 тысяч в розовой одежке без застежек. Кто поможет?

Парень в одной из машин опускает стекло: поехали. Я ему, уже в салоне, когда в город въехали, сообщаю, что денег у меня с собой нет, но я быстро сбегаю и из квартиры принесу. «Нет проблем, - отвечает парень, - вы человек приличный». Да-да, я буду «вести себя прилично» – вспоминаю фразу из записки родителей Скрипы, которую они использовали, оставляя маленького сына с наганом на базе одного. Я не мальчишка, привыкший жить в тайге, но у меня есть борода, а этот атрибут мужской внешности намекает на некоторую серьезность обещаний расплатиться.

Ну, а о доме писать нет смысла. Дом это дом. О родном доме много знает каждый.

Лучше – о тыкве, о «благостном» продукте, о круглом «солнце», что дожидалось меня в комнате у окна с востока.

Свет лета, свет тепла и мира. Привет, посланница лучей чудесных. Сначала обниму супругу, а потом – тебя!

ЭРМИТАЖ

Вернувшись, каждый день включал телевизор, смотрел репортажи с Донбасса, слышал знакомые названия поселков, переживал. Потом пошли какие-то странные сообщения: актеры и писатели взялись за автоматы. Не в 2014 году, когда шла бойня, и были сотни погибших, и когда за оружие брался и профессионал военной «работы», и человек мирного труда. Но сейчас, когда растет желание заключить долгожданный мир не только у жителей прифронтовых поселков, но и у многих россиян, живущих в тысячах верстах от границы с Украиной.

Сейчас это зачем?

Зачем писателю оружие войны? Зачем оно актеру? Вживаться в образ героя гражданской войны? Их что, "Сталин просит"? Тоже мне, Гойко Митич современности. Чингачгук Большой Змей.