Эхо в тумане

Немного сзади в полной форме, с оружием шел другой «немец». Не обращая внимания на грузовик, он закрыл шлагбаум, перепрыгнул через ровик и очутился в окопчике, вырытом у самой дороги.

— Во артист! — не удержался Метченко. — Во дает! Это же Усиссо, товарищ политрук. Наш эстонец.

Хефлинг деловито подошел к грузовику, заглянул в кузов и только после этого заговорил с фельдфебелем. Тот показывал пальцем на часы, Хефлинг показывал на дорогу.

Огненно-рыжий принес воду, через задний борт передал ведро в кузов. Фельдфебель и Хефлинг, нетрудно было догадаться, о чем-то спорили. Фельдфебель хватался за кобуру, Хефлинг поднимал шмайсер. Наконец немцы уселись в кабину, и грузовик, расстилая дым, вырулил на дорогу.

Хефлинг поспешил в дот.

— Товарищ политрук, там раненые.

— Пусть следуют своим маршрутом… Насколько я понял, их сопровождает фельдфебель?

— Так точно. Пообещал доложить коменданту гарнизона Хюрсюль, чтоб меня наказали. За неряшливый внешний вид.

Метченко хмыкнул:

— Во дает!

— Вы ему грозили оружием?

— Чуть-чуть, — сдержанно усмехнулся Хефлинг.

— Узнали, откуда раненые?

— Так точно. Это их наша авиация… И еще, товарищ политрук, фашисты готовятся к наступлению.

— Вам что — доложил фельдфебель?

— Санитар, который набирал воду. Говорит, войска вскоре будут в Петрозаводске. А его с командой раненых отправляют в тыл. Он жалеет, что ему не достанется трофеев.

И тут политрук запоздало подумал: «Ох, нужно задержать их! В грузовике могли оказаться медикаменты». Но поздно, время упущено. Грузовик скрылся из виду.

Слушая политрука и Хефлинга, лейтенант Лобода высказал предположение:

— А может, они все поняли?

Смысл сказанного дошел и до пулеметчика Метченко. Боец, поскучнев, раскрыл рот, и на его крупные мясистые щеки глубокой тенью легли морщинки: не дал политрук бойцу отличиться. А теперь, наверное, и сам не рад.

— Насчет Петрозаводска натурально брешут. Это мы наступаем. Верно, товарищ политрук?

— Верно, — подтвердил Колосов, думая о том, что новые сведения нужно срочно передать командиру, а заодно обсудить обстановку.

— Проследите, чтобы никто не покидал укрытие. Не исключено, немцы догадались, что мы захватили узел.

Сидя за аккуратно сработанным столом, лейтенант поднял улыбчивое лицо.

— Что вы, товарищ политрук! Они слишком самоуверенны. Вы заметили, они даже как следует не организовали оборону. Спасибо, хоть доты соорудили. Теперь нам тепло и удобно — сиди и отбивайся. Вы, товарищ политрук, обратили внимание: оба дота, по сути, прикрывают только одну, восточную дорогу. Западная и северная — открыты. Мы ударили от озера — вот и получилось.

В рассуждениях командира взвода прослеживалась важная мысль: фашисты могли нас ожидать с востока. Но местность Карелии — озерная, лесная, гористая — тем и хороша, что сплошной линии фронта установить невозможно — вот и нападай с любого направления, особенно — откуда не ждут.

Продержаться бы до завтра, до прихода наших! Не дать фашистам безнаказанно отойти и закрепиться! Думая о предстоящем бое и о том, как облегчить участь раненых, политрук говорил, обращаясь к Сатарову:

— Дождитесь сводку Информбюро. И с ней — прямо к сержанту Лукашевичу. Почитайте раненым. А заодно пусть сержант посмотрит вашу рану.

— А как же вы? — Сатаров готов был, сцепив зубы от боли, сопровождать политрука куда угодно. Как истый ординарец, он считал: без него начальнику не обойтись, тем более под пулями.

— Товарищ политрук, разрешите быть с вами?

— Выполняйте приказание, — жестко сказал политрук и тут же позвал: — Петраков!

Из блиндажа выглянул весь в ремнях старшина.

— Сатаров идет ухаживать за ранеными. Кто из разведчиков свободен?

Петраков сдержанно ответил:

— Всех свободных, товарищ политрук, я посадил. Диски набивают, — и, зная, о чем спросит политрук, с ходу принялся возмущаться: — Безобразие! Пятнадцать минут воевали, а сожгли полбоекомплекта. Разве это дело?

Петраков, конечно, перегибал. И в этом политрук усматривал хитрость, но хитрость наивную: политруку всего-навсего нужно было кем-то заменить Сатарова, лучше всего разведчиком. А разведчик не просто боец — универсал. Начальник себя чувствует уверенней, когда при нем инициативный и смелый боец, товарищ.

— Во всех взводах такая же картина, — напомнил политрук. — Так кто меня будет сопровождать?

— Боец Гулин. — Старшина показал на долговязого разведчика, это он захватывал немца в малиннике.

Услышав свое имя, Гулин молча поднялся на бруствер, поправил на груди трофейный автомат. На нем ладно сидела форма. Из-за голенища кирзового сапога, не иначе как для шика, выглядывала костяная ручка финки. Этой финкой он убил немца, когда тот, надеясь на свою силу, попытался освободиться. Гулин стройный, как танцор, и в броске — это видел политрук — стремительный, как рысь.

17

Верхний дот, при взятии которого погибло пять бойцов из взвода лейтенанта Иваницкого, немцы соорудили на восточном склоне горы. Она возвышалась над лесом серой горбатой глыбой, похожей на гигантский дирижабль. Трещины как стропы, а редкие корявые сосенки, чудом державшиеся на продутом ветрами и вымытом дождями камне, казались людьми, ползающими по дирижаблю.

Гора, довольно высокая и крутая, господствовала над зеленым простором. Справедливы оказались слова лейтенанта Лободы: оба дота своими амбразурами были нацелены на восточную дорогу. Значит, немцы меньше всего опасались нападения с тыла. «А теперь они пойдут нашей тропинкой», — думал политрук, поднимаясь по оголенному склону.

Еще недавно этот склон преодолевал взвод лейтенанта Иваницкого. Здесь от огня пулемета погибли товарищи.

— Надо было подняться повыше, чтоб ударить с тыла, — высказал он свою правильную, но запоздалую мысль.

— А вообще-то можно было прямо со склона, — отозвался Гулин. Этот все замечающий разведчик думал о том же… Отозвался и тут же себя поправил: — Видите, товарищ политрук, верхний дот прикрывает и подступы к нижнему, а нижний — к верхнему. На этом камушке человек, как на щеке бородавка: только слепой не заметит… Хорошо бы предупредить лейтенанта — пусть на всякий случай посматривает.

— А вы, Гулин, наблюдательны.

— У нас дома, в Сталинграде, — продолжал разведчик, — такой же вид с Мамаева кургана. Волга и Заволжье — как на ладони. А уж город… За два километра я узнавал знакомых. Утром каждая улица просвечивается солнцем, а вечером, наоборот, еще солнце катится по степи, а над Волгой — уже сумрак. Но все равно на воде пароходики — будто нарисованные. — Тронутый воспоминанием, Гулин вздохнул и закончил: — Здесь белая ночь — как у нас вечер…

Ему хотелось говорить, и политрук это чувствовал. Из рассказов бывалых людей он знал, что человеку, открывшему личный счет уничтоженным врагам, не терпится похвалиться. Видимо, хотелось похвалиться и Гулину. Далеко не каждый, даже отчаянно смелый, может вот так — стремительно-сильным рысьим прыжком — свалить врага наземь.

Об этом политрук не спрашивал, а разведчику, наверное, молчать было невмочь. И он рассказывал о городе, в котором родился и вырос и на виду которого несет свои вольные воды лучшая река в мире. Эту реку Гулин переплывал с товарищами-одногодками в ночь сразу же после выпускного вечера. Девчонки смотрели на него изумленно-восторженными глазами, и среди них была та, которую он уже называл своей любимой. Собственно, он плыл ради нее, Ларисы…

Девчонки разложили костер на пустынном холодном пляже, и ребята, мокрые и продрогшие, грелись у костра. Его майкой с эмблемой «Волгарь» Лариса растирала ему уже загорелую до черноты спину…

Вопреки ожиданию о своем первом уничтоженном фашисте Гулин терпеливо умалчивал — показывал характер. И тогда спросил политрук:

— Вы лучше расскажите о немце, как вы его…

— Вы же видели.

— Другим объяснить сумеете?

— Я лучше покажу. На следующем…