У войны жестокие законы

Борис Щенников

У войны жестокие законы

Бои местного значения

Каждому война запомнилась по-своему. Кому как досталось. Но каждый фронтовик на вопрос: «Что такое война?» — ответит, наверное, одинаково: война — это

прежде всего тяжелый, изнурительный, нечеловеческий труд в условиях постоянной смертельной опасности, недоедания, недосыпания и лишений. Война сразу высвечивает все положительные и отрицательные стороны людей, сближая одних и разделяя других. Трусы, лодыри и всякого рода приспособленцы (мы их звали там придурками, то есть людьми, готовыми сапоги другим лизать, лишь бы прожить войну около каша) составляли ничтожество и пребывали в одиночестве. Основная масса честных и смелых людей представляла то монолитное фронтовое братство, которое шаг за шагом, день за днем приближало победу.

Наш Волховский и Ленинградский фронты были, как считают поенные специалисты, самыми трудными из-за бездорожья и сплошной заболоченности. Поэтому сейчас, когда слышишь фронтовые песни, перед глазами встают прежде всего болота, снега, дожди, непрерывная постройка укрытий для боевых машин, лежневых дорог и настилов, доставка на себе по болоту тяжелых реактивных снарядов.

Нашему брату связисту, как правило, приходилось работать в одиночку, вдали от начальства и товарищей, рассчитывать на чью-либо помощь или совет в трудную минуту мы не могли: вблизи — ни одной живой души. Случалось, идешь по линии связи устранять обрыв, как в атаку (бьет немец или не бьет, идти надо: без связи нельзя управлять боем). Темень непроглядная, пули свистят, снаряды рвутся, ледяная вода по колено, а ты как назло никак не можешь отыскать внутренний обрыв в колючей проволоке, натянутой вместо телефонного кабеля для того, чтобы сбить с толку немцев. Руки все в крови, сам взмок от дождя и пота, з связи все нет. Хоть реви! Подключишься, комбат кричит: «Где связь?! Расстреляю, так твою мать!». (Бывали такие деньки, когда не только без крепких слов, по и без трибунала не обходилось. Приказ Верховного Главнокомандующего — расстреливать на месте за невыполнение приказов — действовал неумолимо. А как же иначе? У войны законы жестокие!)

Наконец находишь этот проклятый внутренний обрыв в заржавелом узле «колючки». Есть связь! Покурить бы! Жаль, нельзя. Да и огня не добыть. Как пьяный, плетешься обратно, через каждую сотню метров подключаясь и проверяя линию, «Слава богу, работает связь!» Вдруг оглушительно грохочет все окрест, огненные шлейфы прочерчивают Небо. Это наша «катюши». Текут счастливые слезы: успел-таки дать связь! В расположение батареи возвращаешься как человек, честно исполнивший свой долг. Но комбат встречает с Пистолетом: «Где связь?! Срочно на линию!» И все начиналось сначала…

Да, каждому война досталась и запомнилась по-своему. Иногда одни какой-нибудь случай воскрешает в памяти целый ворох событий, Мне, например, врезался в память один эпизод, когда я лишился своего солдатского котелка. А какой же ты солдат без котелка?

Было это в холодную осеннюю пору сорок второго под Званкой. Есть такой населенный пункт на Новгородчине. В истории он известен по «Путешествию» Радищева, а еще тем, что когда-то здесь находилось родовое имение поэта Державина. Расположенная на высоком берегу Волхова, Званка занимала господствующее положение над позициями наших войск. С высокой колокольни монастыря фрицы видели все. Ни пройти, ни проехать!

Но дело было не только и не столько в Званке. Мы очень нуждались в расширении захваченного нами Волховского плацдарма, а блокадный Ленинград — в отвлечении от себя хотя бы части гитлеровских войск. С этой же целью в феврале сорок третьего проводилась грандиозная демонстрация подготовки к штурму Новгорода, в которой принимал самое активное участие и весь наш полк. Надо было ввести в заблуждение противника и оттянуть его силы от города Ленина. На военном языке это называется «вызывать огонь на себя». Все это стало известно только после войны. Мудро управляла войсками Ставка нашего Верховного Главнокомандующего, иначе не скажешь!

Наша батарея получила задание обеспечить огнем прорыв частями 59-й и 4-й армий обороны противника и взятие Званки.

Под деревню Дымно, по которой проходил наш передний край перед Званкой, за ночь понагнали столько техники и народу, что по траншее пройти было невозможно. В одном из блиндажей расположилась разведгруппа нашего полка. Эту разведгруппу я и обеспечивал связью с батареей, которая стояла в леске, километрах в трех, за заболоченной «поляной смерти».

Еще за несколько суток до наступления немцы, почуяв неладное, начали нещадно обрабатывать наш передний край. Связь ежечасно рвалась, и я почти не уходил с линии. Со стороны батареи ее обслуживали сержант Безукладников, наш командир отделепия, и связист Гусев. Но сержанта в тот день ранило, потом убило Яшу Гусева, и я практически остался один на всю линию.

По брустверу прохода, ведущего к передней траншее, в которой разместились командные и наблюдательные пункты всех прибывших частей, телефонных проводов тянулось великое множество. Попробуй разберись ночью, который кабель твой! Фонарик не включишь, спичку не зажжешь: местность открытая. За деревней, на «полипе смерти», почти такая же петрушка.

В одну из ночей мое внимание привлекли светящиеся в темноте гиилушкп. Набрал я этих гнилушек полную каску, а днем привязал их к своему проводу через каждые сто — двести метров. Какая стала благодать! В кромешной тьме видишь, где твоя линия.

В ночь перед наступлением случилась все же передышка. Немцы, окаянные, замолчали. Линия работала бесперебойно. Но вернулся я к разведчикам еле живой.

Телогрейка вся в дырах, в шапке тоже осколки, а сам, на удивление, целехонек. Страшно хотелось пить. Но воды ни у кого не осталось. Выпили, черти, за день. Колодцы в деревне оказались все заваленными, и взять воду можно было только на нейтральной полосе, в низине, из воронки, и, понятно, ночью. Идти туда со мной согласился разведчик Крюков.

Когда стемнело, двинулись. Договорились С боевым охранением пехоты, «братьями-славянами», как мы их дружески называли, что только наберем воды и сейчас же вернемся обратно. Но не успели доползти до воронки, как немцы начали бешеный артобстрел. Головы не поднять! Вполголоса окликаю Крюкова. Тот не отзывается. Что же делать? Неужели немцы сцапали? А пить хочется до смерти!

С трудом нахожу эту воронку, немецким кинжальным штыком, который был всегда при себе, расширяю ледовую прорубь, досыта напиваюсь, набираю воды во фляжки и в котелок. Возвращаться надо, а немцы не унимаются. Что же с Крюковым?

Медленно, осторожно, чтобы не расплескать воду, подползаю к своим. И в то самое. время, когда до передней траншеи осталось совсем ничего, со стороны Званки застрочили немецкие пулеметы. Котелок мой вырвался из руки и с громом покатился вниз. В ту же секунду раздались автоматные очереди из нашей траншеи. Кричу, что я свой, что ходил за водой, но стоящий в дозоре казах знать ничего не хочет. Строчит, и все. Наконец, появляется еще кто-то в траншее, и мне приказывают ползти. Таким манером меня и доставили к нашим, на НП.

Рисунки С. Копылова

Вид у меня был такой, что ребята покатились со смеху, а мне было не до этого: вернулся без Крюкова и без котелка. Смотрю, а Крюков как ни в чем не бывало дрыхнет в углу. Мне бы обозлиться на него, а я, наоборот, обрадовался: живой, слава богу! Завтра, думаю, потолкуем. А назавтра, чуть свет, началось такое, что всех родных можно было вспомнить.

Всех родных вспоминать, конечно, не пришлось, а пот маму я все же вспомнил, когда разорвавшимся поблизости крупнокалиберным снарядом меня так швырнуло, что я лишился памяти. Когда очнулся, смотрю — лежу в свежей воронке, которая уже начала заполняться водой. Подумалось, что спал, но в голове звенело, из ушей текла, кровь, небо и земля поменялись местами. «Оглушило, черт!» — решил я. И вдруг четко, как наяву, услышал далекий голос мамы: «Какой еще из тебя вояка?!»