Внимание: «Молния!»

— Ждите. Понадобитесь — вызовут.

В кабинете хозяина «третьей империи» висел большой старинный гобелен. Белокурая девушка с полуобнаженной грудью и крепкими икрами протягивала древнегерманскому воину гроздь винограда.

На длинном письменном столе лежала оперативная карта, а рядом стоял макет неприступного Восточного вала с вьющимся Днепром, с кручами, селениями, курганами и ветряными мельницами.

Сравнительно небольшая фигура с непропорционально короткими ногами двигалась вокруг макета. Гитлер в коричневой форме с нарукавной свастикой, в галифе и сапожках-дудочках. Он бросает недовольный взгляд на макет. За хозяином «третьей империи» почтительно следует «длинноногий журавль» — фельдмаршал Манштейн.

Секретари Гитлера держат наготове блокнот. Манштейн, показывая рукой на макет, осторожно начинает развивать свою мысль:

— Мой фюрер, это все-таки ящик с песком... Живая реальность требует иных принципиальных решений... В качестве главнокомандующего, несущего ответственность за огромный участок фронта, я считаю своим долгом обратить ваше внимание на то, что в этой обстановке — после нашего отхода за Днепр необходимо сократить линию фронта на Таманском полуострове, высвободить там войска. И за счет «голубой линии» превратить Восточный вал в совершенно неприступную крепость.

— Я не уйду с Тамани. У меня свои планы. Не сбивайте!

Словно испарилась обычная фельдмаршальская величавая медлительность и гордая осанка. Сейчас Манштейн поворачивается быстрей флюгера.

— Я не сбиваю вас, только советую...

— Нет, я не оставлю Тамань.

— Тогда я прошу вас дать мне оперативную свободу. Успех следует искать в маневренном ведении войны.

— Господин фельдмаршал фон Манштейн, мне кажется, что штаб группы армий «Юг» всегда только хотел придавать боевым действиям маневренный характер. Едва я, скрепя сердце, согласился уйти из Белгорода и Орла, как мне немедленно заявили: надо оставить Харьков, а затем Левобережную Украину. Теперь вы советуете покинуть Тамань. А дальше что? Крым? — С озлоблением: — Нет, я не отдам ни то, ни другое.

— Мой фюрер, мы удерживаем сверхрастянутые фронты недостаточными силами. Это особенно сказалось на действиях Гота, который сражался как лев.

— Резиновый лев... — Опускаясь в кресло, Гитлер прячет за спину судорожно подергивающуюся левую руку и продолжает: — Гот нуждается в отдыхе. Я учитываю его годы и напряженность событий.

— Кто же преемник Гота?

— Раус.

Манштейн покорным поклоном выражает согласие. Он ни единым словом не возражает против смещения своего давнего друга.

— Господин фельдмаршал фон Манштейн! — резко произносит Гитлер. — Я не выношу, когда мне советуют выравнивать линию фронта. — Немного помолчав, он говорит доверительным голоском: — Близится день, интуиция меня не обманывает... Скоро мы сможем вздохнуть с облегчением и сказать: благодаря нашим заокеанским друзьям и лондонским единомышленникам, союз России, Америки и Англии разваливается. Важно не отдать Днепр! Затянуть войну, и второй фронт станет в Европе мифом. — С яростью: — Не отдать Днепр! Не отдать!

Манштейн спешит успокоить:

— Днепр глубок, широк. Его течение быстрое. Правый берег высокий и обрывистый. Мы превратим днепровские горы в крепость.

Гитлер вскакивает.

— Я требую укреплять Восточный вал. Население должно работать даже ночью при свете автомобильных фар. На Днепре сражаться до последнего вздоха. Я приказываю стоять! — Неожиданно его голос срывается, переходит в хриплый вопль. — Само провидение подсказывает мне: отныне граница Германии проходит по Днепру.

6

Жаркий сентябрьский день. Солнце широко раздвинуло одинокие желтеющие стога. Около распахнутого окна над лиловыми мальвами гудят маленькими бомбардировщиками пушистые шмели. Изредка повеет с луга ветер и чуть заколышет на стене горницы рушники: с петушками, с красными розами, с тонкими узорами.

В крестьянской хате идет заседание Военного совета. Председательствует Ватутин. Оп улыбчив. Его глаза напоминают два василька. Густые темно-русые волосы аккуратно зачесаны. У правого виска крутые завитки. Он крепок, коренаст. На нем ладно пригнанный походный мундир с орденами Ленина и Суворова.

— Сегодня Военный совет принимает «Воззвание к украинскому народу», — говорит он командармам. — Члены Военного совета написали его вчерне и попросили находящихся на фронте украинских поэтов внести в это благородное дело и свою лепту — отшлифовать каждое слово. Воззвание зачитано поэтом Андреем Малышко. Какие будут замечания?

— Я одобряю, — приподнимается и снова садится на лавку начальник штаба генерал Иванов.

— Я тут с товарищами посоветовался... Ну, что ж, пожалуй, можно утвердить, — замечает генерал Москаленко.

Ватутин встает, перелистывает бумаги, которые лежат перед ним:

— Командармы поддерживают. Отлично. У меня есть только одно замечание. В новой редакции «Воззвания...» появилась фраза: «Немцы, возвращайтесь на свою родину. Нам ваша земля не нужна, нам дорога наша земля до последнего села и хутора, до последнего шага на ней». Это написано с огоньком, но, извините, товарищ поэт, не точно. — Командующий задерживает взгляд на невысоком кареглазом майоре, на лбу которого от напряжения появилась глубокая складка, и продолжает: —Мы воюем за свою землю, но не остановимся на старой пограничной полосе. Мы пойдем дальше, доберемся до Берлина и добьем фашистов в их логове. Нам не будут безразличны судьбы освобожденных народов и земли, политые нашей кровью во имя братской дружбы и свободы. — Он берет со стола листки. — Поправка сделана. Будем голосовать. Кто за? — Дружно поднимаются руки. — Единогласно. Теперь мы можем сказать: «Даешь Киев!»

После заседания Ватутин выехал на горячий участок фронта. Как и в битве под Прохоровкой, в решающий момент на помощь Воронежскому фронту из резерва Ставки пришла новая ударная сила — Третья гвардейская танковая армия генерала Рыбалко. Она протаранила гитлеровские укрепления на берегах мутного Псла и прозрачной Ворсклы. С боями форсировала болотистый Хорол и глубокую Сулу. Ее танковые корпуса не смог задержать извилистый Удай, и вниз по течению Трубежа и Супоя они спустились к древнему городу Переяславу.

«Когда-то здесь в единоборстве славянский юноша сбросил с седла на землю печенежского богатыря... Отрок русский «перея славу от печенегов», — вспомнились Ватутину слова старинной летописи, и он подумал о том, что в этих краях и нашим воинам придется «выбивать из седла» потомка древних псов-рыцарей Манштейна вместе с его группой армий «Юг».

Вражеский фронт был прорван. Крупная группировка противника, дрогнув под Полтавой, откатывалась к Днепру. Она отступала, расчлененная на отдельные группы: пятнадцать дивизий на Киев, пять на Канев и девять на Кременчуг.

Ставка своей директивой обязала Ватутина: «На плечах отступающего противника форсировать Днепр и на его западном берегу захватить плацдармы».

Ватутин был согласен с этим решением. Сила наступательного порыва воодушевляла войска и влекла их за Днепр. Он сам ощущал небывалый подъем, но старался спокойно смотреть на успех. На войне удача бывает мимолетной, за ней всегда скрывается горькое разочарование, если командующий фронтом переоценивает свои силы и возможности. Теперь все зависело от быстроты и натиска. Только стремительность в действиях могла принести войскам успех.

Готовясь к форсированию Днепра, Ватутин хотел упредить гитлеровцев. Время на войне — великое оружие. И сейчас вражеские дивизии лишились его. Переправляясь у Канева, они, конечно, не могли сразу же планомерно занять оборону на Правобережье. Казалось, судьба дарила Ватутину выгодный момент, когда его войска с ходу могли преодолеть в букринской излучине сильно пересеченную местность и, как говорят штабисты, «овладеть грядой днепровских высот, своей вершиной обращенной к востоку, выйти за рекой на оперативный простор».