Внимание: «Молния!»

Толстый полицейский-офицер, провожая взглядом Гопкинса, тихо говорит своему соседу офицеру:

— Если бы я встретил этого господина на окраине Лондона, честное слово, принял бы его за бродягу.

— Мистер Гопкинс большой оригинал. Он носит одну и ту же шляпу двадцать пять лет, но зато меняет каждый день галстук и рубашку.

Хлопают дверцы лимузина. Он сразу набирает скорость. Гопкинс, осматриваясь по сторонам, говорит Бракену:

— Когда я нахожусь в вашем городе, невольно вспоминаю стихи одного поэта: «То Лондон, о мечта! Чугунный и железный».

— Но мы отправимся за город. Черчилль ждет вас на своей вилле. — Брендан Бракен открывает крышку карманных часов. — Дело в том, что врачи прописали ему одночасовую горячую ванну. Пришлось рядом установить телефон. — Слегка усмехаясь: — Теперь Уинстон из ванны отдает распоряжения морскому флоту.

— Это забавно, — роняет Гопкинс.

Премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля они, действительно, застают за лечебной процедурой.

На пороге ванной комнаты появляется элегантный Брендан Бракен.

— Прибыл мистер Гопкинс, — докладывает он.

— А, Гарри! — восклицает премьер-министр. Он расстается с телефонной трубкой, шумно плещет водой и говорит во весь голос: — Входите, мистер Гопкинс, входите! — Черчилль взмахивает руками и, усмехаясь, продолжает: — Я хочу, чтобы союзники знали: у меня от них нет никаких секретов. — Он скрывается за ширмой и через несколько минут приглашает Гопкинса позавтракать.

В маленькой столовой старая женщина-служанка ставит на стол свежий салат, сыр, холодное мясо, бутылки шотландского виски, портвейна, шампанского.

Круглый, краснолицый, улыбающийся Черчилль в коротком черном пиджаке, в полосатых брюках. Он говорит мягко, почти ласково:

— Гарри, я налью вам легкого вина. — Черчилль наполняет рюмку Гопкинса портвейном. — А себе чего-нибудь покрепче... В потреблении шотландского виски я могу состязаться с богами Олимпа.

Посланец Рузвельта держится непринужденно. Гопкинс пьет, закусывает и оживляется. Он быстро побеждает дорожную усталость. Теперь это энергичный, проницательный собеседник.

Черчилль поднимает полный бокал:

— За ваше здоровье! — И, как бы между прочим, замечает: — Я уважаю вас, Гарри, за то, что вы, пожалуй, единственный американец, который не желает растаскивать остатки Британской империи.

— Доверие — это основное.

— А еще знаете за что? — Премьер-министр пьет. В упор смотрит на Гопкинса. В голосе шутливый тон. — У нас одинаковая судьба... Мы семимесячными младенцами появились на свет. Вы, Гарри, в кладовой хижины, я — в раздевалке Бленхеймского дворца. На шубах и шапках съехавшихся на бал гостей. — Снова пьет, продолжает в упор смотреть на Гопкинса. — Вашего отца, Гарри, донимали репортеры, когда он выигрывал в кегли сотню долларов, — шутливый тон Черчилля переходит в нарастающее презрение. —Моих предков, привозивших на фрегатах несметные сокровища в Лондон, очернили в своих сочинениях Свифт и Теккерей, — с циничной откровенностью. — Но мне наплевать на это, — с гордостью, с видом превосходства. — Часто говорят: Черчилль — воинственный. Да, Гарри, это так! В моих жилах течет кровь морских пиратов. Но не простых разбойников, а кавалеров рыцарских крестов, которым покровительствовала английская королева, — он тянется к нераскупоренной бутылке.

Гопкинс откидывается на спинку кресла.

Черчилль сквозь дым сигары:

— Вы знаете, Гарри, что я дал вам прозвище — «Корень вопроса»?

— О’кей... Я начну с корня. Надо всеми силами форсировать второй фронт. Советские войска уже у Днепра. Они готовятся штурмовать Киев. Я хочу передать вам слова президента: «Дальше Америка не может ждать и Англия медлить».

Черчилль раскупоривает бутылку шампанского. Хлопает пробка, летит в потолок и падает на стол.

— Сегодня ночью, Гарри, я получил совершенно секретную информацию: Гитлер прибыл в свою ставку под Винницей, чтобы удержать Днепр.

— Он надеется на господствующие над рекой стометровые кручи?

Черчилль берет сигару, затягивается, энергично дымит и снова кладет ее в медную пепельницу. На лице усмешка.

— Сама Германия, Гарри, уже не господствующая страна. — С откровенной ненавистью: — Большевистская Россия выходит вперед. Я боюсь ее мощи, коммунизм угрожает Европе. Я даже готов взорвать антигитлеровскую коалицию. — Но эти слова не вызывают у Гопкинса сочувствия, специальный помощник президента пристально, с удивлением смотрит на премьер-министра. Черчилль понимает: в своей ненависти к союзной державе он зашел слишком далеко. Сейчас нет надобности выдавать сокровенные мысли, и он изворачивается. — Но все это фантазия. Наши народы симпатизируют Советской России. А нам с вами прежде всего надо спешить. — Он загибает пальцы на левой руке. — В Афины, в Белград, в Будапешт, в Прагу и Варшаву...

— Вы пропустили главный город... Берлин, — настораживается Гопкинс.

— Я буду чувствовать себя одиноким без войны, — уклончиво отвечает Черчилль. Его лицо становится печальным.

— Нет, так можно опоздать в Берлин. Затягивать открытие второго фронта нельзя. — Гопкинс встает. В его голосе оттенок торжественности. — Господин президент пожелал, чтобы я напомнил в Лондоне стих из Евангелия от Матфея: «Просите — и дано будет вам, ищите — и найдете, стучите — и отворят вам».

Черчилль тоже встает. Наливает шампанское Гопкинсу, себе — виски. Поднимает бокал.

— Для похода на Берлин нам нужна ваша щедрая помощь — больше самолетов, десантных судов и танков. — Тучный Черчилль отодвигает кресло, выходит на простор. — В послании Иакова сказано: «Всякое даяние — благо. — Он довольно улыбается. Гопкинс подхватывает стих, и они заканчивают вместе в один голос: — Будьте же исполнители слова».

5

Манштейн прилетел в ставку Гитлера под Винницу омраченный. В самолете он на какую-то минуту смежил глаза. И снова — один и тот же преследующий его неприятный сон: будто в степи под вой снежного бурана с радиатора тяжелого «майбаха» слетел золотой щит — знак крымской победы — и фельдмаршал, как пес, рылся в сугробах, тщетно стараясь нащупать пропажу окоченевшими руками.

Манштейну было чуждо суеверие. Но перед встречей с Гитлером дурной сон наполнял душу тревогой. В автомобиле он молчал, стараясь вернуть спокойствие. За спиной так же молча сидел Шульц-Бюттгер с портфелем, набитым картами, готовый, как всегда, мгновенно дать фельдмаршалу необходимую справку по любой операции.

До Винницы осталось двенадцать километров, когда шофер свернул с главной магистрали на узкую асфальтовую дорогу. Справа и слева проволочные заграждения. В молодом ельнике — башни «тигров» и стволы зенитных орудий. Дорога перекрыта пятнистыми шлагбаумами. Эсэсовцы очень медленно поднимают их. Они не спеша, с особой настороженностью, пропускают даже машину фельдмаршала.

Ставка расположена недалеко от того места, где степная речушка Десна сливается с Южным Бугом. Под кронами сосен притаился целый городок, построенный из отборных скальных пород и лучшего железобетона. Он имеет собственное водоснабжение, мощную электростанцию, радио и телеграф.

Кодовое название ставки — «Вервольф» [1]. Но Манштейн знает и другую ее тайну. Двенадцать тысяч советских военнопленных под плетками от зари до зари строили это убежище. Разбивали цветники. Утрамбовывали дорожки. А потом их всех эсэсовцы расстреляли.

Машина спустилась в туннель, вошла в подземный гараж. Командующий группой армий «Юг» и его начальник оперативного отдела зашагали по бетонному коридору. Личные охранники Гитлера пропускали Манштейна беспрепятственно. Но Шульц-Бюттгер проходил проверку за проверкой. Ему предложили сдать даже крохотный перочинный ножичек.

Адъютант с коротким поклоном, пропуская фельдмаршала в кабинет фюрера, сказал Шульц-Бюттгеру: