Последняя радиограмма

Эту записку я передам комиссару Сергею Самарину. Это верный, настоящий человек. Если сможет — он отыщет тебя.

Постарайся быть счастливой. Я знаю, это очень трудно, но постарайся. Я очень хочу, чтобы у тебя было много детей… Когда они подрастут, расскажи им обо мне…

Помни, я любил тебя, как никто, никогда, никого…

15 февраля. Боюсь, что делаю последние записи в дневнике. Об этом никто не говорит, но думаю, что каждый в душе готовит сейчас себя к самому страшному. И ни одного спасовавшего перед опасностью. С гордостью смотрю на своих товарищей по походу.

Сейчас раннее утро. Над морем висит густой туман, такой плотный, что его, кажется, можно попробовать на ощупь. Этот туман надежно нас прикрывает. Мы вновь получили недолгую передышку.

Всплыли на поверхность, подзарядили аккумуляторы, а главное, вдохнули свежего воздуха.

Последние часы пребывания под водой были невероятно тяжелыми. Мы задыхались. Только помогали машинки для регенерации воздуха.

Люди теряли сознание, а всплыть было невозможно. Кругом стоял кромешный ад. Немецкие корабли циркулировали вокруг нас и засыпали градом глубинных бомб. Старпом считал взрывы, перекладывая спички из кармана в карман. Ему не хватило двух коробков. Не знаю, как выдержали эту бомбежку наши акустики.

Океан превратился в кипящее месиво. А мы, пользуясь каждой возможностью, скрытно, толчками, под шум винтов противника меняли место и тут же вновь пытались контратаковать…

В разгар бомбежки попросил разрешения пройти в центральный пост лейтенант Сердюк. Появившись в нашем отсеке, он торопливо зашептал что-то на ухо Газиеву. (Мы все говорили шепотом, опасаясь даже слишком громким словом привлечь внимание акустиков врага.)

Газиев жестом подозвал меня.

— Послушай, что предлагает этот джигит… Повтори, Сердюк.

— Нельзя допустить, чтобы наша лодка попала в руки фашистам, — взволнованно зашептал минер.

Газиев нетерпеливо мотнул головой.

— Давай дальше…

— Я предлагаю заложить парочку подрывных патронов в запасную торпеду… И при необходимости…

— Понял? — спросил Газиев.

— Самоубийство не подвиг! — сказал я. — Драться надо до последнего.

— Но я предлагаю только на случай, — запротестовал Сердюк.

— Не будет случая! — резко оборвал Газиев. — Правильно комиссар сказал. Драться будем до последнего. Зубами гадам глотки грызть… Еще выкарабкаемся! Идите на свое место, лейтенант!

Минер вышел из отсека.

— Не знаю, как политически, — сказал мне Газиев в промежутке между двумя разрывами бомб, — но практически ты решил правильно.

— И политически тоже, — возразил я. — У людей нервы натянуты до предела. Подкинуть сейчас им мысль о возможном самоубийстве — преступление… — Я помолчал. — А патроны… Что же, патроны всегда положить успеем…

…Самое страшное случилось около 16 часов. В дизельном отсеке начался пожар: от короткого замыкания загорелась подстанция. Командир отделения мотористов Василий Каманин не растерялся, накинул на себя подвернувшийся полушубок и бросился в огонь. Он сумел выключить рубильник подстанции. Это спасло лодку. Но сбить пламя мотористам не удалось. Отсек заполнился едким дымом. Нельзя было дать распространиться дыму по лодке — атмосфера и без того была отравлена. Мы бы все задохнулись.

В машинном отделении были инженер-механик Богунов, главный старшина Семенцов и мотористы. Газиев приказал им покинуть отсек и наглухо закрыть переборку. Он рассчитывал, что без доступа воздуха огонь сам загаснет.

Командиру пришлось повторить приказ дважды, прежде чем мотористы ушли из дизельного отделения. Богунова вытащили без сознания.

Загерметизированный отсек рассек лодку. Пройти в кормовые помещения было невозможно. Связь с ними поддерживалась только по телефону…

Через час машинный отсек открыли. Богунов бросился туда с аварийной командой. Затухающее пламя удалось погасить. Сейчас мотористы приводят в порядок свое хозяйство после пожара…

Повреждений масса. Но нам удалось сохранить плавучесть, ход. Торпедные аппараты в порядке… Так что разговор еще далеко не окончен, пираты адмирала Редера!

Газиев только что отдал мне исписанный листок.

— Спрячь хорошенько, — сказал он. — Это для Ольги. Если что — передашь…

Я не стал спорить. Знаю, если останется жив Фахри, он то же самое сделает для меня — передаст этот дневник моей семье… Только кому? Где вы, мои родные? Что с вами сейчас?..

…Не забыть записать разговор с Шуховым, случившийся вчера, когда мы отлеживались на предельной глубине.

Мы с фельдшером обходили отсеки, перевязывали раны, раздавали сухой паек.

Бой боем, а аппетит у наших ребят не пропадает. Все, как волки, накинулись на галеты и консервы.

Шухов лежал на койке. У него был странный, отсутствующий взгляд.

— Константин Петрович! — тихо окликнул я.

Шухов не отозвался.

— Товарищ Шухов!

Он лежал неподвижно и смотрел как будто сквозь меня. Я тронул его за плечо. Слегка тряхнул.

— Костя!

Шухов встрепенулся. Взгляд его стал осмысленным. Но он тут же отвел глаза.

— Примите сухой паек! — с шутливой официальностью сказал я. — Подкрепляйтесь!

— Спасибо… — с трудом проговорил Шухов. — Я потом…

Он закрыл глаза. Я встревоженно присел на койку.

— Что с тобой?

— Ничего… Сейчас пройдет…

— Рана?

— Царапина… Пустое…

— Я позову фельдшера.

— Ни в коем случае.

Шухов с усилием поднялся, сел.

Постепенно менялось выражение его лица. Становилось привычно строгим, пожалуй, даже ожесточенным.

— Сорок лет назад, — криво усмехаясь, проговорил он, — на английских подводных лодках держали в клетках белых мышей… Когда у них портилось настроение, командир приказывал всплывать. Вот и я вроде белой мыши…

Шухов вынул из кармана пустой мундштук, засосал.

Я заглянул ему в глаза:

— В чем дело, Костя?

— Нервы… — Шухов снова усмехнулся. Пододвинулся вплотную ко мне и, не отводя взгляда, еле слышно произнес: — Ты никогда не тонул в подлодке, Сергей?

Я невольно вздрогнул. Мне приходилось слышать об этом и раньше. О тяжелых психических нарушениях у подводников, переживших аварии. Часы, проведенные на дне моря в ожидании конца, не проходят даром. Некоторые после этого вообще никогда не смеют опуститься даже на самую малую глубину.

Я знал отличного парня, командира-подводника, храброго до отчаянности, совершавшего самые дерзкие походы… Однажды его лодка легла на дно на рейде, возле самого причала. Ее удалось поднять с помощью водолазов и плавучего крана. Люди остались живы. Но они пробыли на дне десять часов. Мой приятель был вынужден списаться из подводного флота, перейти на берег…

Я понял, что испытывал бывший командир «Щ-612» во время похода. Какую надо было иметь силу воли, чтобы ни разу не выдать себя.

Когда я возвращался из кормовых отсеков, Шухова на койке уже не было. Я нашел его в центральном отсеке. Он спокойно стоял у горизонтальных рулей. Никто бы не мог даже подумать, что с ним было всего несколько минут назад…

…Туман рассеивается. Открылись просветы неба. Сигнальщики обеспокоенно оглядывают горизонт. Газиев стоит на корме. Там у рулей в ледяной воде возятся двое матросов в легководолазных костюмах.

— Воздух! — кричит сигнальщик.

Появились самолеты. Они ищут нас.

Быстро подымаются на борт водолазы. Последний глоток свежего воздуха… Срочное погружение…

Противник оказывает отчаянное сопротивление. Кроме погибшего в первый день эсминца, торпедировано сторожевое судно… Глубинными бомбами уничтожены по крайней мере две субмарины противника.