Крылатое племя

Я убрал газ и с высоты тысячи восьмисот метров нырнул, как с вышки. Машина словно окунулась в

белесый туман.

Уже тысяча метров, но ничего не видно. Девятьсот — и тоже ничего. Восемьсот... Семьсот...

Люди прильнули к стеклам окон. Сквозь облака мелькнул лед, а мы не успели его разглядеть. Шестьсот

метров... Наконец, словно сжалившись над нами, облачная пелена разорвалась.

Внизу, насколько хватал глаз, тянулись ослепительные ледяные поля с голубыми прожилками разводьев.

Казалось, беспредельная поверхность океана вымощена плитами самых разнообразных форм и размеров.

Своими очертаниями они напоминали причудливые геометрические фигуры, вычерченные неуверенной, детской рукой. Среди них надо выбрать самую внушительную, гладкую и крепкую — для посадки.

— Михаил Васильевич, вот замечательная площадка! — неистовым голосом кричит мне кто-то.

— Здесь их много! — улыбаясь, отвечаю я.

Недалеко от разводья мне бросилось в глаза ровное поле. На глаз — метров семьсот длиной, метров

четыреста шириной. Сесть можно. Вокруг нее огромное нагромождение льдов. Судя по торосам, лед

толстый, многолетний.

Развернувшись, снова прошелся над площадкой.

Штурман открыл нижний люк и приготовился бросить дымовую ракету, чтобы определить направление

ветра. Горит она всего полторы минуты. За это время надо успеть сделать круг и идти на посадку. Тут уж

медлить нельзя.

Ракета сброшена. Развернулся против ветра и иду на малой высоте. Под самолетом мелькают торосы, вот-вот задену их лыжами. Но все кончается благополучно. Самолет мягко касается снега.

Итак, мы завоевали полюс. Молча обнимаем друг друга. А через минуту в беспробудной вековой тишине

раздается громкое «ура!». [59]

О. Чкалова. Призвание

1

Как-то Громов сказал:

— На земле он ничем не выделялся...

И это действительно так. Валерий Павлович не был ни красивым, ни стройным. Но сквозь немного

нахмуренные брови и взгляд исподлобья проглядывалась необыкновенная доброта его большого сердца.

По существу своему он был лириком и очень нежным человеком, любил семью. Слово «мать» для него

являлось священным словом. Сам он лишился матери в шестилетнем возрасте, я тоже осиротела рано, и

это нас как-то сближало.

Помню весенний погожий день. Почти по-летнему грело ленинградское солнце. Деревья начали

покрываться листвой, а под ногами зеленела пробившаяся из земли травка. Мы пришли на

Серафимовское кладбище, где была похоронена моя мать. Молча постояв над могилой, Валерий

Павлович вдруг склонился ко мне и тихо сказал:

— Лелик, обещаю никогда не обижать тебя, любить и быть твоим другом до конца жизни...

Все время, как я его знала, а познакомились мы в 1925 году, мечты и планы Валерия Павловича были

связаны с воздухом и полетами. Авиация наша переживала тогда период своего становления. Не все

понимали Чкалова. Часто его дерзания принимали за лихачество и нарушение летного устава. Сколько по

этой причине довелось пережить ему тяжелых и грустных минут.

По-моему, догматизм и начетничество свойственны всем профессиям, в том числе и летной. Иногда, если

человек хочет поломать устаревшие рамки и нормы, ему ставят препоны. Так было и с Валерием

Павловичем. [60] За 250 петель подряд на недозволенной высоте его посадили на гауптвахту и

отстранили от полетов.

После этого он стал каким-то невменяемым. Приходил на аэродром и чуть не со слезами в глазах просил

командира «разрешить подлетнуть». Тот, конечно, отказывал. Как-то, не выдержав, Чкалов нагрубил ему.

Такая недисциплинированность, да еще после «губы», повлекла новое наказание. Суд лишил Чкалова

звания военного летчика и приговорил к шести месяцам тюремного заключения. К счастью, ему удалось

освободиться месяца через три.

Во всем этом деле меня утешало одно. Было видно, что неприязнь начальства не могла повлиять на

отношение к Чкалову товарищей. Молодые летчики по-прежнему уважали его за простоту, смелость, за

исключительную преданность авиации.

В части долго и с восхищением вспоминали о знаменитых чкаловских петлях и упорно спорили о том, что помогло ему: физическая выносливость или высокая техника. А потом сошлись на мысли, что в нем

сочетались в полной мере и то, и другое.

Рискованные полеты Чкалова не были бесцельными и безрассудными, а являлись творческими поисками

летчика-новатора. Он разведывал новые пути в авиации, предвидя ее будущее.

В октябре 1927 года Валерий Павлович полетел в Москву для участия в параде. Там во время подготовки

и репетиций ему удалось отвести душу. В письме он писал: «Мне было разрешено здесь делать любую

фигуру и на любой высоте. То, за что я сидел на гауптвахте, здесь отмечено особым приказом, в котором

говорится: «Выдать денежную премию старшему летчику Чкалову за особо выдающиеся фигуры

высшего пилотажа».

После этого, ободренный такой оценкой его работы, Чкалов продолжает совершенствовать свое

мастерство. Он привык использовать все возможности машины. Поэтому, проверяя маневренность

самолетов, пролетает под мостом, со снижением на бреющем полете проходит между деревьями.

В 1935 году, испытывая машину Н. Поликарпова И-16, он приводит в восхищение всех наблюдавших его

длительный полет вверх колесами. К этому Валерий [61] Павлович начал готовиться еще с лета 1927

года. Мы жили тогда в Гатчине. Как большинство семей пилотов, поселились вблизи аэродрома, и жизнь

его была нашей общей жизнью. Помню, однажды по секрету от домашних Валерий Павлович сообщил

мне:

— Приходи сегодня в поле. Я буду летать вниз головой.

Не помню, как и до аэродрома дошла. Резкий звук мотора заставил очнуться от тревожных мыслей, и я

увидела приближающийся перевернутый самолет. Он летел довольно низко и, к сожалению, опять на

недозволенной высоте.

Чкалова снова постигло наказание. Но сколько восторга было в его глазах, когда он вернулся после

полета домой.

— Ну как, здорово?

И я, вместе с ним переживавшая наказание, должна была сознаться:

— Да, здорово!

Жизнь сложилась так, что Валерию Павловичу пришлось одно время работать в Осоавиахиме. Он очень

тосковал тогда по скоростным самолетам. На обороте своей фотографии того времени он с юмором

писал: «Скучно и грустно смотреть на вас, Валерий Павлович. Вам бы теперь машинку вроде

истребителя! Ну что ж, катайте пассажиров, и то хлеб!»

Хорошо, что этот период длился недолго. Вместе с молодыми летчиками поклонником таланта Чкалова

был командующий ВВС Баранов. Он-то и распорядился в 1930 году возвратить его в военную авиацию на

должность летчика научно-исследовательского института.

В институте Валерию Павловичу удалось облетать не один десяток машин, от тяжелых

бомбардировщиков до скоростных истребителей. Здесь же он впервые встретился с известным пилотом

Александром Фролычем, которого в авиации знали как Сашу Анисимова. Этот высокий, стройный

летчик был первоклассным мастером высшего пилотажа. У Анисимова и у Чкалова находились свои

болельщики, которые каждый раз приходили на аэродром, когда те вели между собой «воздушный бой».

[62]

В 1933 году Валерий Павлович получает приглашение работать летчиком-испытателем авиационного

завода. С этого дня начинается самый яркий период в его жизни. Коллектив конструкторов, инженеров и

рабочих большого завода действует благотворно на Чкалова — летчика и человека.

Оправдывая доверие коллектива и сознавая свою ответственность за создание хорошего самолета, Чкалов

как-то заметно внутренне подтягивается, становится сдержанным и осторожным. Теперь он строго и

критически относится к полетам, не допускает напрасного риска.

Известную роль в этом сыграло отношение к Валерию Павловичу конструктора Поликарпова. По тому, как часто он заходил к нам на квартиру и до поздней ночи засиживался за разговорами, я видела, что