Три жизни Юрия Байды

Кругом устоявшаяся тишина, осенняя… Никакая лесная живность не нарушает ее, и вдруг знакомый удивленный голос:

— Юрка?

Юрась вскочил, повернулся на голос. Возле высокого куста лещины стоял человек в выгоревший армейской форме с автоматом в руке и с тощим вещевым мешком за плечами. Юрась пристально всмотрелся в заросшее щетиной лицо.

— Илья! — закричал он радостно, бросаясь к нему. — Вот так встреча!

— Что, не ожидал увидеть? — спросил Афанасьев, устало улыбаясь.

Юрась схватил его за руку, притянул к себе, обнял.

— Ну, дружище, встреча!.. — воскликнул он, хлопая опять его по спине.

— А ты куда с лопатой? Никак ищешь клад?

Юрась оглянулся на лопату, лежащую позади, сказал, замявшись:

— Клады до меня повыкапывали, а я… за мыльным корнем. Баба Килина велела, мыла для стирки нету.

— Что ж, дело нужное. А я думал, ты воюешь.

— Не взяли меня…

— Не взяли? Гм… Ну, ладно, как моя мама?

— Сегодня видел, живет.

— Здорова?

— Перебивается…

— А что творится в нашем богохранимом селе? Кто-нибудь из наших есть? Что делают?

— Что делают… живут пока… кто как умеет.

И Юрась принялся рассказывать о соседях, о знакомых, которым не удалось эвакуироваться и они застряли в Рачихиной Буде, про то, как фрицы выкачивают у населения продукты, а Тихон Латка им усердно помогает. С ним теперь не шути, вылез, ворюга, в начальство, старшим полицейским заделался. Агния Данилкова служит телефонисткой на почте, ну а он, Юрась, по-старому в дядиной кузне ишачит. О том, что Куприян стал старостой, умолчал.

— Эй, выходи! Здесь свои! — крикнул Афанасьев через плечо.

Из зарослей высунулся человек неопределенного возраста с автоматом на изготовку. Подошел, поздоровался. Его глаза неопределенного цвета смотрели на Юрася с добродушным любопытством.

— Попутчик мой, Кабаницын, — представил его Афанасьев и поглядел на него с укоризной. — Видишь, я был прав, когда опасался идти к матери, как раз бы втюрился. Мой соседушка, оказывается, старший полицай!

Кабаницын, шмыгнув простуженным носом, пробормотал:

— Так я ж насчет харчишек, а то конечно… — И проглотил слюну.

— Вот и я насчет харчишек… — И, повернувшись к Юрасю, пояснил: — Изголодались мы — сил нет идти дальше.

Юрась кивнул понимающе, покосился на Кабаницына.

— А по нему не скажешь… вроде матрац стеганый…

— Это у нас порода такая, у Кабаницыных, — стал было оправдываться тот, но Юрась перебил:

— Куда ж теперь путь держите?

Афанасьев махнул рукой:

— На восток, куда ж еще!

— Вот здорово! Меня возьмешь с собой? Возьми, Илья! — Юрась схватил его за локоть и, весь напрягшись, подался вперед в ожидании.

— Я еще не ухожу, видишь ноги? — Афанасьев показал на свои сапоги с подошвами, привязанными обрывками веревок. — В село мне являться — сам понимаешь… Ты уж, будь добр, зайди к маме, шепни — пусть принесет сюда мои юфтовые чеботы да хлеба. Хлеба побольше. Мешок. Добре?

— Это можно, только вряд ли она принесет…

— Почему?

— Гады развелись… попадется на глаза полицаю, тот сразу смикитит, кому в лесу хлеб понадобился…

— Верно. Как же быть?

— Что-нибудь придумаю. Жди завтра в полночь. Договорились?

— Спасибо за помощь, Юра, не забуду.

— Ну, ты, Илья, даешь! Что мы, чужие? Говори, что еще нужно? Сделаю. И… уйду с тобой. Здесь я долго не проживу. Не знаю, кто кого раньше, но скорее — они меня…

Афанасьев что-то невнятно пробормотал и, уходя, предупредил:

— Мы с тобой не встречались, понял?

— Понял, — кивнул Юрась. — Мне мой кочан на плечах еще не мешает…

Вернувшись домой, он сказал дяде, что ходил в лес, проверил воровской тайник. В нем ничего нет. Куприян насмешливо покачал головой:

— А я тебе что говорил? Эх ты! Все правду ищешь, добиваешься, а правда, гы-гы, вот! — показал он на увесистую дубину, стоявшую в углу возле печки.

Дядя был явно не в духе, чем-то расстроен. После ужина, когда бабка Килина ушла в сени мыть посуду, дядя сказал, что запахло дрянью и что Юрасю надо спасаться. Ему грозит отправка в Германию.

— Откуда вы это взяли?

— Кормыга зря болтать не станет. Акция немецких властей под названием… — Куприян полез в карман, вынул листок бумаги, прочитал по складам: — Акция «Аус-флюг ум нэб-лих» [6]. Всех молодых будут вывозить на работу в рейх. Что ждет их на чужбине, догадаться нетрудно. Но если таких, как ты, вывезут, то кто же на Украине хозяевать будет, когда придет наш час? Нет, Юрась, в Германию ты не поедешь. Черта им! Есть выход. Спасибо Панасу Гавриловичу Кормыге, надоумил: устроим все так, что комар носа не подточит.

— Что это за выход?

— Надо срочно поступить в полицию. Из полиции никого не забирают.

Юрась стукнул ложкой об стол.

— Ну нет! Я коваль и ковалем останусь.

— Вот еще! Кто ж говорит, что ты не коваль? Как работал, так и работай на здоровье. Зарабатывай грошики, они тебе нужны. Мне что? Все в могилу с собой не заберу. По-пустому не тревожься, останешься ковалем, а полицейским так, для вида. По совместительству, так сказать… Я договорился с Кормыгой, ни на какие дела и на облавы посылать тебя не будут.

— Нет, дядя, и не говорите, в полицию я не пойду. Лучше в лес убегу!

— Ага… так тебя там и ждут. На плечах твоих голова или бурак? Что ты мелешь?

Дядя снял суконный пиджак и повел пространную речь про то, что разумный человек думает в первую очередь, как устроить собственную жизнь, вперед заглядывает, прикидывает на все стороны, чтоб не ошибиться. Но сегодня положение такое, что думать не приходится. Красные войска разбиты, а у немцев сила. Не подчинишься — скрутят, и каюк.

Тягостное чувство безысходности овладело Юрасем, но он тут же вспомнил встречу с Ильей и ободрился. «Есть светлое окошко», — подумал он и решил от споров с дядей воздержаться. Раз дело зашло так далеко, Илья не оставит его на съедение врагам, возьмет с собой.

Дядя принял молчание племянника за привычное послушание и остался доволен. Чего хотел, того и достиг: даровой работник останется дома, да к тому ж еще жалованье будет приносить за службу в полиции. Главное — положить начало, а дальше дело развернется. Со временем кузня будет преобразована в большую мастерскую, рабочие сами прибегут с поклоном, чтобы взял на работу, потому что другого такого предприятия в округе нет. О-о! Господин староста Темнюк еще покажет, кто он такой! Долго выжидал, долго терпел, теперь держитесь!

Когда Юрась рассказал Афанасьихе про Илью и что он просил сапоги и хлеба, она всплакнула от радости, что скоро увидит сына, и тут же захлопотала у квашни. Бралась то за одно, то за другое, суетилась и опять плакала.

Юрась выудил из дядиного тайника изрядный кусок сала и отнес его незаметно в сарайчик, где обычно спал. Вечером, когда село уснуло, он положил в мешок сало, пробрался к Афанасьихе, взял у нее несколько ковриг хлеба, а она — котомку картошки, и задворками, известными Юрасю, глухими тропками они направились в лес.

…Юрась домой вернулся на рассвете расстроенный. Илья подтвердил, что возьмет его с собой через линию фронта, но дорога туда неблизкая и нелегкая. Нужно собраться с силами, запастись харчами. Пусть Юрась готовится. Через неделю они встретятся опять на этом же месте и договорятся обо всем подробно.

Юрась решил харчей в день ухода взять побольше из спрятанных дядей запасов, теплую одежду и обувь принес загодя в чулан и через неделю, как велел Илья, ночью прибыл на место встречи. Промаялся до утра, но Афанасьев почему-то не явился. «Возможно, что-то помешало», — подумал Юрась и отправился на следующую ночь опять. Утром вернулся домой почерневший, с запавшими глубоко глазами. Не появился Афанасьев и на этот раз. «Ушел без меня», — подумал с горечью Юрась.

ПАРТИЗАНЫ ПОНЕВОЛЕ

Хлеба, сала и картошки, доставленных Юрасем и Афанасьихой, хватило проголодавшимся десантникам на один раз. Изнуренные боями и длинными переходами, они отсыпались несколько суток в чащобе. От одежды остались лоскутья, от сапог — голенища. Дед Адам на скорую руку сплел десять пар лаптей, в них и топали десантники да еще пошучивали: дескать, для диверсанта обувка в самый раз, абсолютно бесшумная…