Наш добрый друг

– А ну, Профессор, подойди поближе, переведи, что этот молодчик брешет… – кинул Самохин.

– Так он же без сознания. А ну-ка, ребята, – сказал Ашот, – откройте форточки, нечем дышать… Гад испортил начисто воздух…

Он снял баклажку, откупорил ее и хлюпнул немного воды на немца.

– Скорее проснись, не придуривайся!

– Брызни еще немного! – кинул Шика Маргулис. – Кажется, жив…

– Да, хорошо Джулька его обработала. На всю жизнь запомнит, – добавил Васо. – Вот это у нас «санитар» – настоящий! Ну и Джулька!

Саша Филькин опустился на колени возле немца, приложил ухо к его изодранной Джулькиными зубами груди и поднялся:

– Жив, сволота, жив, мои дорогие, мои славные синьоры. Сам черт его не возьмет!

Санитар стал хлестать фельдфебеля по щекам, приводить его в чувство. Приподнял, прислонил к стенке, поднес к его губам консервную банку с водой.

– Пей, пей! Гут пей! – сказал Самохин, глядя на оживающего фельдфебеля. – Пей! Нам нужен живой фриц, а не дохлятина. «Язык» нам нужен до зарезу. Понял?

– Гут… гут… – промычал немец и стал жадно пить из банки воду.

Санитар и Саша Филькин приводили немца в божеский вид. Они вытерли тряпкой кровь с лица, причесали его взлохмаченные, грязные патлы, кое-как перевязали, помыли и сделали его немного похожим на человека.

Надо сказать, что мы еще никогда так не старались, как в те минуты, спасти немца. Взводный по телефону передал комбату о нашем неожиданном трофее, а тог передал выше, и стали звонить телефоны: начальства требовало чем поскорее доставить пленного в штаб, только живого, целого. Не приведи бог, если тот отдаст черту душу. А воинам взвода объявлялась благодарность за то, что захватили фельдфебеля.

Самохин все это выслушал с улыбкой, не зная, как быть: рассказать начальству о фельдфебеле, поведать всю правду, как к ним попал этот эсэсовец, или лучше умолчать?

И Самохин умолчал, ни словом не обмолвился о необычном происшествии. Выделил двух бойцов-автоматчиков, которые отведут пленного в штаб. Он приказал ребятам ничего не говорить о том, как поймали фашиста. Сдать под расписку и немедленно назад. Ясно?

– Конечно, ясно. Приказ есть приказ.

Санитар и Профессор облегченно вздохнули, когда мы поползли с пленным к штабу батальона. Они стали приводить в порядок Джульку, мыть, смазывать ей раны йодом, перевязывать. Остальные пытались накормить ее, отдавая последние куски, которые приберегли для себя на всякий случай. А она постепенно успокаивалась, стала свободнее дышать. Заметив, как ребята выволокли пленного фельдфебеля из траншеи, из последних сил вскочила на ноги, бросилась к нему, норовя схватить за штанину, но ребята ее удержали. Только этого нам не хватало, чтобы Джулька доконала насмерть перепуганного фельдфебеля и чтобы мы не добрались с ним до штаба.

Да, сегодня Джулька выросла в наших глазах. Все толки и пересуды, споры, – нужно ее держать или прогнать, – прекратились окончательно.

Надо собаку беречь и не позволять ей самовольничать.

Тем временем огонь со стороны немецких окопов усилился.

Визжали мины, свистели пули, осколки. Видимо, кое-кто из немецких разведчиков все же уцелел и добрался к своим, рассказал начальству, что произошло. И немцы засыпали нас минами, бушевали, никак не могли примириться с провалом операции. Они вели сильный огонь еще и по той причине, что под прикрытием стрельбы пытались подобраться к зеленой балке, дабы перетащить трупы своих солдат. Но наши пулеметчики тоже не дремали, снайперы тем паче, и каждая новая попытка оканчивалась для противника ничем.

Да, нельзя сказать, чтобы фельдфебель, который так нежданно-негаданно попался в наши сети, был в большом восторге оттого, что ему кивнули многозначительно, указав при этом на автоматы, и приказали ползти по-пластунски вперед. Мы дали ему понять: при первой же попытке скрыться он получит несколько пуль, а если будет себя прилично вести, ему подарят жизнь и свободу после войны. Не очень понравилось ему и то, что запихнули ему кляп в рот. Он кривился и жестами показывал, мол, это не по правилам, не гуманно. Он не согласен: как же это с ним, фельдфебелем гитлеровской непобедимой армии, к тому же обладателем железного креста и прочих жестянок, обходятся так сурово. Но ему пришлось-таки ползти туда, куда ему указывали.

Когда мы вытолкнули его из траншеи и на него снова хотела наброситься Джулька, лежавшая на своей плащ-палатке и не сводившая с него грозного, свирепого взгляда, он обомлел, весь съежился, задрожал, что-то промямлил, но мы его успокоили: в обиду, мол, не дадим – пусть ползет спокойно. А Джульке кивнули, что ей нечего больше волноваться, ее пленник – в надежных руках, она может мирно отдыхать, приходить в себя, так как свое дело исполнила блестяще, сработала чисто, аккуратно, дай бог и дальше не хуже, и большое-пребольшое ей спасибо за труды. Под воем мин и осколков мы ползли, укрываясь то и дело в воронках, которые зияли на нашем пути, во впадинах, канавках, опасаясь, возможно, не так за свою жизнь, Как за жизнь этого верзилы в изодранном и окровавленном мундире.

Он все время махал руками, мимикой просил остановиться, где-то спрятаться от огня. Стреляют хотя и свои, – считал он, – но пуля дура, она не разбирается и может его убить. А у него дома, мол, жена и теща, и они даже еще не видели его креста, который он только недавно заслужил. К тому же ему обещало начальство, что, если хорошо проведет эту операцию по захвату «языка», получит второй крест и будет произведен в офицеры. Так на тебе! Беда обрушилась на его голову, попался, как кур в ощип и потерял весь свой бравый вид!

Он, смертельно напуганный, заплакал, что-то мычал сквозь кляп, был до предела жалок.

Фельдфебель полз, лихорадочно дрожа от страха, сокрушался, посматривая на небо, где сверкали нити трассирующих пуль, вспыхивали ракеты, то и дело оглядывался в ту сторону, где виднелась наша траншея.

Он уже не так сильно боялся осколков, как Джульки. Ему все время мерещилось, что она вырвется из траншеи и помчится сюда, снова бросится на него и доконает, как она уже это сделала с другим его коллегой, который шел выполнять боевую операцию по захвату «языка».