Избранное в двух томах. Том II

После концерта домой отправляемся не сразу: я уговариваю приехавших со мной на одной бричке пройти по улицам пешком, посмотреть, что это за город такой — Курск. Все же и мы его в какой-то степени обороняли.

Но эта экскурсия не радует нас: дома выглядят неприглядно, у многих стекла выбиты во время бомбежек; в городе голодно — встречается немало изможденных лиц, магазины закрыты, рынок нищенский. Мы решаем прервать осмотр города и возвратиться в Куркино.

…Уже холода — последние дни октября. Полк полностью укомплектован, мы готовы к новым боям. Приходит приказ: грузиться в вагоны на ближайшем к Куркино разъезде. Под полк будет подано два состава, я назначен начальником штаба одного из них. Незадолго до этого я приколол на свои погоны третью звездочку: теперь я уже старший лейтенант.

Серым, холодным утром уходим из Куркино на погрузку. Куркинские жительницы стоят у калиток, провожают нас. У некоторых на глазах слезы. Не только у тех, кто расстается с новонайденным другом. Просто жалеют нас — ведь снова отправляемся на фронт. Глядя на нас, вероятно, думают эти женщины о своих близких.

И вот мы снова в пути. Проезжаем Курск — от него, как и следовало ожидать, поворачиваем на запад, к фронту. Маршрут нам известен только до узловой станции Ворожба, но и так ясно, что едем в сторону Киева, а мы знаем, что наши войска подходят к нему.

Ночью прибываем в Ворожбу. На станции затемнение. Иду разыскивать коменданта станции, чтобы узнать дальнейший маршрут. Нахожу его в глубоком блиндаже вблизи путей и узнаю: мы должны следовать на Конотоп. Ну, ясно, как и думал — едем на Киев.

Конотоп. Маршрут на Нежин. Это уже совсем близко к Киеву. Неужто будем освобождать мать городов русских?

Нежин. Почему-то стоим чрезвычайно долго. По приказу Ефремова из вагона в вагон ходит патруль офицеров нашего полка, выискивают: нет ли посторонних? Оказывается, по пути Ефремов узнал, что с некоторыми из наших лейтенантов решили разделить все фронтовые невзгоды девушки из Куркина — они согласны быть хоть санитарками, хоть рядовыми солдатами, лишь бы не расставаться со своими избранниками, лишь бы быть вместе. Но суровый Ефремов строжайшим образом запретил пополнять полк таким незаконным образом; и молодые офицеры решили провезти своих подруг тайком, в расчете, что на фронте все отрегулируется, каждой девушке в полку найдется дело. Но секрет сохранить не удалось.

И вот финал: на перроне станции Нежин, под охраной солдат местной комендантской службы, тесной кучкой стоят плачущие девчата — их около десятка. А эшелон уже трогается. Девчата стоят со скорбными лицами, глядят, как их милые уезжают без них. Так выполняется приказ Ефремова: всех посторонних высадить и до той минуты, пока эшелон не двинется, не отпускать, чтобы не успели сесть на ходу. Суров этот приказ, жаль отважных куркинских девчат, но как же иначе? Мало ли что нам предстоит, нельзя же без острой необходимости подвергать девушек военным опасностям. Да и ради дисциплины в полку надо расстаться с ними: что же это было бы, если один лейтенант обзавелся боевой подругой, а другой бы ему завидовал, — началось бы соперничество, ревность и вообще бог знает что. Жаль, но иначе нельзя.

…Холодный день, небо свинцово-серое, похоже, что скоро выпадет снег. Выгружаемся на маленькой станции перед Киевом. Дальше поезда уже не ходят: Киев еще в руках немцев. Походной колонной идем по лесным дорогам, вокруг стеной стоит оголенный, по-осеннему угрюмый черный лес. Уже в сумерках по понтонному мосту переходим Днепр. Киев где-то южнее и, если верить карте, не очень далеко. Снова углубляемся в лес. Наконец, останавливаемся в том же лесу, в сосняке. Здесь несколько землянок, судя по тщательности, с которой они оборудованы, недавних немецких. Как и все, я устал от долгого марша и намереваюсь соснуть. Но не успеваю я закрыть глаз, как меня находит Ильяшенко.

— Послушай, — говорит он мне, — может, завтра за Киев воевать, так надо во всех подразделениях провести беседы о нем — что за город, какова история, что значит он для нас, для хода войны. А подготовленных для такой беседы агитаторов нехватка. Будь время — собрал бы, проинструктировал. Но нет его, времени. Так что выручай. Ты же филолог, с высшим… Проведи такую беседу! Сначала в одной роте, потом — в другой.

Как не хочется подыматься! Но надо.

Я выхожу вслед за Ильяшенко.

Возвращаюсь довольный. Сначала не знал, как и начну. А потом огляделся, собрался с духом, вдохновился — откуда и слова взялись. Видел — тесно сидящие под соснами бойцы слушают меня не только в порядке дисциплины, а с интересом.

Вот теперь можно будет соснуть с сознанием исполненного долга. Сейчас заберусь в землянку…

Но меня прямо на ходу перехватывает связной:

— Вас начальник штаба вызывает!

Спускаюсь в землянку, где обосновался Берестов. Он сидит у дощатого стола, на столе — телефон и коптилка. Говорит, по привычке слегка наклонив голову и глядя на меня внимательными, с доброй хитринкой глазами:

— Поздравляю с повышением.

— С каким?

— Будешь пээнша один. Карзова забирают в дивизию, в оперативный отдел.

Я несколько ошарашен: с одной стороны — лестно, это действительно повышение. С другой — страшновато: справлюсь ли? Ведь пээнша один — это первый заместитель начальника штаба полка. С начальником штаба дивизии, с комдивом случается разговаривать, ответственные поручения выполнять. Да у Карзова и опыт какой — еще с Северо-Западного! А у меня?

Чистосердечно говорю о своих сомнениях Берестову. Но он отвечает полушутя-полусерьезно:

— А приказы, как известно, не обсуждаются. — И добавляет: — Что же касается опыта — так набрался ведь еще под Тросной. Действуй!

Так началась моя служба в новой должности, которую мне суждено было исполнять до самого конца войны.

Мы ждали, что наутро — это будет утро пятого ноября — мы войдем в число частей, предназначенных выбивать немцев из Киева.

На рассвете я вышел из землянки, увидел, что с одной стороны меж соснами на всю высоту, от крон до земли, просвечивает светло-пепельное небо. «Внизу Днепр!» — догадался я. Было известно, что мы остановимся близ берега, но ночью его нельзя было разглядеть.

Пошел туда, где между соснами светлело небо. Вот я уже на опушке. А за нею — береговая круча, темная, подернутая белесым туманом вода внизу, Днепр! Когда воевали в орловской степи, разве думали, что так быстро дойдем до Днепра?

Я остановился у самого края кручи, глянул вдаль, за реку. Противоположный берег скрыт туманом. Но выше тумана вдалеке просматривается неровная узкая синевато-серая полоса, в верхнем краю которой угадываются крыши зданий, под нею тянется лента черного дыма, — наверное, какой-то пожар, а под этим дымом торчит тонкая темная черточка. Да это же колокольня Киево-Печорской лавры! Киев! Я вижу Киев!

Но идти в бой за Киев нам не пришлось: стало известно, что он уже в наших руках. Мы получили другой маршрут — не заходя в Киев, двигаться на запад, к Житомиру. Снова леса, необъятные сосновые леса… С ходу вступили в бой: немцы начали наступление, стараясь вернуть Киев себе. Лесной бой самый трудный, когда противник обнаруживается лишь тогда, когда с ним сходишься вплотную.

В этом бою враг атаковал нас превосходящими силами. Мы удержались на своих рубежах. Но где-то на флангах немцам удалось прорваться. Мы — вся дивизия оказались в окружении. В окружении — наступая. Было неясно, придет ли нам выручка и когда. Поступил приказ готовиться к прорыву. Но при прорыве может случиться всякое. Поэтому приказано было сжечь документацию штаба, карты, кроме тех, что на руках, списки. А затем выяснилось, что наши разведчики в кольце окружения нашли какую-то лазейку. И было принято решение — попытаться выскользнуть из кольца через эту лазейку. Мы начали выходить скрытно, соблюдая полнейшую тишину, цепочкой, в затылок друг другу.

Помнится, шагая вдоль цепочки, в голову ее, я вдруг обратил внимание на одного из бойцов: чем-то его фигура показалась мне необычной. Боец как боец, в шинели и в шапке, с винтовкой на ремне, но что-то даже в походке его не мужское. Присмотрелся внимательнее, глянул в его лицо — да ведь это девушка! Нетрудно было догадаться: та, из куркинских! Вот отважная курянка! Все-таки сумела спрятаться — вернее, сумел ее спрятать милый, и бойцы об этом знали, да не выдали. И вот воюет она вместе со своим любимым. Не он ли вот этот, идущий в цепочке впереди нее высокий лейтенант?