Избранное в двух томах. Том II

Где-то возле города Дмитриева-Льговского нас вывели в резерв — необходима была передышка, как и всем частям, воевавшим на Огненной дуге. Мы раскинули свой, выражаясь по-старинному, бивак в лесу, ласково осенившем нас мощными кронами старых берез.

С отрадой узнали мы, что по фронту Курской дуги противник, после нескольких мощных наших ударов, окончательно прекратил сопротивление и начал массовый отход.

В эти дни мы жили в состоянии необычайного подъема, радости завершенного труда: из газет мы уже знали, что враг отброшен на таком огромном протяжении фронта, на каком с самого начала войны мы еще не одерживали побед. Курская и Орловская области, сердцевинные земли России — вырваны из хищных когтей гитлеровского орла. Прошел лишь месяц с небольшим со дня, как грянул первый выстрел этого великого сражения. Сражения, в котором германская армия за такой короткий срок понесла колоссальные потери: сто двадцать тысяч убитыми, свыше четырех с половиной тысяч танков, две с половиной тысячи самолетов, более полутора тысяч орудий, одиннадцать тысяч автомашин…

Теперь на западе замалчивают значение наших побед вообще и победы на Курской дуге — в особенности. Но вот что сказал по этому поводу в то время Черчилль: «Три огромных сражения за Курск, Орел и Харьков, все проведенные в течение двух месяцев, ознаменовали крушение германской армии на Восточном фронте».

Крушение!

Именно благодаря этому крушению Муссолини был свергнут своим народом, ослаблен весь Западный фронт и потерпел крах разработанный шайкой Гитлера план захвата нейтральной Швеции под кодовым названием «Песец», — значит, мы и Швецию спасли? — резко пал дух населения Германии, с новой силой поднялось антифашистское движение там, да и по всей Европе, ослабли связи разбойничьей империи с ее прислужниками-сателлитами.

Гитлеровский фельдмаршал Манштейн, так много усилий положивший, чтобы на Курской дуге совершить поворот в войне в пользу Германии, напишет потом с величайшим прискорбием: «Операция «Цитадель» была последней попыткой сохранить нашу инициативу на востоке. С ее прекращением, равнозначным провалу, инициатива окончательно перешла к советской стороне. В этом отношении операция «Цитадель» является решающим, поворотным пунктом войны на восточном фронте».

Битый гитлеровский фельдмаршал, стиснув зубы, вынужден был признать ту истину, которая со всей определенностью выражена в словах маршала Малиновского: «Курская битва по ожесточению и упорству борьбы не знает себе равных… в этой страшной схватке был сломлен становой хребет гитлеровской армии и фашистская Германия, окончательно потеряв надежду на успех, реально увидела перед собой поражение в войне».

Не знает себе равных… Как справедливо это сказано!

Глава 9

КОГДА МЫ СЛЫШИМ СОЛОВЬЕВ

Входим в лес. — Позиция «Хаген». — Память сорок первого. — В партизанском крае. — Лишь на карте осталось… — В чужих мундирах. — Рваные рельсы. — Неожиданный поворот.

За те дни, что мы стоим в березовом лесу близ Дмитриева-Льговского, мы обжились в шалашах и шатрах, сделанных из ветвей и плащ-палаток, привели в порядок оружие и снаряжение, малость отоспались после тревожных фронтовых ночей. Здесь по ночам до нашего слуха доносятся не пулеметные очереди, а соловьиные трели, в березняке вокруг нас соловьев великое множество — тех самых знаменитых, курских. Они, конечно, водятся и в тех местах, где мы воевали. Но что-то не припоминается, чтобы их было слышно хоть где-нибудь в роще или в кустах в тогдашние ночи, — то ли распугали их бои, то ли нам было не до соловьиного пения.

Настроение у нас отличное, и не только потому, что отдыхаем. Радуют сводки Совинформбюро: по всему фронту Курской дуги противник отступает, уходит на запад, ведя только арьергардные бои, спешит оторваться — видно, уже расстался с надеждой остановить, отбросить нас. Ждем, что вот-вот и нашему полку поступит приказ выступать — не отвоевались же мы совсем, если весь наш фронт движется вперед.

Но вот и приказ. Солнечным утром колонна полка вытягивается по лежащей меж зеленых полей и рощ дороге. Давно ли мы делали переходы только ночами, а если приходилось двигаться днем, то и дело поглядывали на небо: не летит ли немец? Сейчас эти опасения остались в прошлом, хозяева неба теперь — наши летчики.

Идем на северо-восток, параллельно железной дороге от Курска на Брянск — она где-то левее нас. В сводках Совинформбюро теперь уже нет Орловского и Белгородского направлений, с шестого августа появилось уже новое — Брянское. Как положено, вперед нами выслана разведка, но противника она пока обнаружить не может: он отошел. Следы его отступления все время попадаются на нашем пути: мусор, оставшийся от привалов у придорожных опушек, щели и аппарели, вырытые на случай бомбежек, довольно часто мы видим немецкие позиции, тщательно подготовленные, но брошенные. Одна из таких позиций встретилась нам на опушке леса, близ дороги, вечером, когда мы остановились на ночной привал. Длинная, извилистая, неизвестно сколько тянущаяся траншея, вырытая на полную глубину. Стенки укреплены березовыми жердями или плетнем. Дзоты и просторные блиндажи с добротным накатом, ходы сообщения, ведущие в тыл, — все это построено основательно, по всем правилам фортификации. А с тыльной стороны траншеи по всей ее длине — плотная, выше человеческого роста изгородь из молодых березок — сколько же их извел вражина, чтобы скрытно можно было передвигаться за этим забором.

Все устроено с поистине немецкой тщательностью и аккуратностью. Сколько труда вложено во все это! Труда наших людей. Из рассказов жителей мы знаем, что гитлеровцы сгоняли их на оборонительные работы.

Эту позицию немцы и обжить не успели — нет никаких следов сколько-нибудь длительного их пребывания.

Заходим в один из блиндажей. Бревенчатые стены, пол из старательно подогнанных жердочек, топчаны по углам, посередине дощатый стол, на нем валяется несколько газет.

Беру со стола газету. Небольшого формата, на четыре полосы, газета специально для солдат-фронтовиков. Сравнительно свежая. На первой полосе статья с рассуждениями о гибкости немецкой стратегии, предусматривающей отступление для выравнивания фронта. Отступление с целью измотать Красную Армию и истощить ее силы. Не могу не улыбнуться, когда читаю: «Уже сегодня можно сказать, что летнее наступление большевистской армии не удалось». Не удалось, а мы сидим в блиндаже, который немцы и обжить не успели.

Возвращаемся к месту привала. Длинные синие тени от деревьев уже тянутся через дорогу.

Идем и не перестаем удивляться: почему же немцы не использовали этот так хорошо подготовленный рубеж? Ведь еще несколько дней назад они цеплялись за каждую пядь земли. А отсюда ушли сами, потихоньку.

Только позже нам станет известно, что та искусно оборудованная траншея, которую мы видели во время привала, — лишь малая часть оборонительной линии с кодовым названием «Хаген», которую противник так долго и тщательно строил между Орлом и Брянском, готовя свое наступление на Курской дуге. Гитлеровский генералитет после Москвы и Сталинграда избавился от прежней спеси, стал более предусмотрителен.

…Дни первой половины августа. Уже нет испепеляющей жары. Солнце стало словно добрее. Да и то сказать, вокруг уже не степь — выгоревшая, опаленная, а тянущиеся вперемешку с полями густолиственные леса — березняк, осинник, орешник. Чем дальше мы идем, тем леса гуще. Солнечным полднем переходим вброд реку Неруссу — приток Десны. За нею открылись места высокие, сухие, лес здесь чистый, почти без кустарника, просматривается далеко, старые березы, освещенные процеженным сквозь листву, но не потерявшим силы светом дня, высятся, словно сказочные, белые с чернью колонны, вокруг которых на зеленом ковре травы рассыпаны золотые блики солнца. С проезжей, накатанной дороги, на которой еще заметны следы шин немецких грузовиков, мы свернули. Идем, глухими, полузаросшими лесными проселками и просеками, по которым наши орудийные упряжки и обозные повозки пробираются не без труда. По пути часто попадаются следы партизанской войны: то остов спаленного немецкого грузовика, уже зарастающий разнотравьем, то проржавевшие останки мотоцикла, а иной раз и березовый крест белеет в сторонке от колеи — по каким-то причинам немцы угробленного партизанами своего камрада не довезли до солдатского кладбища, закопали в лесу.