Семь бойцов

Немецкий офицер оцепенел. Потом отскочил на два шага и расстегнул кобуру. В этот момент выстрелил кто-то из часовых. Высокий партизан упал, сраженный пулей в затылок.

Стоя под высокой сосной, Гофман вспоминал Вильгельмштрассе и Аллею победы. Чудесные берлинские аллеи! Обширный парк пересекает город. И его вилла с колоннами! Он представил себе переднюю и подумал об отцовской библиотеке. Там он часто работал, и все предсказывали, что из него получится способный инженер.

Когда он приезжал домой, отец разочарованно спрашивал:

— Ты еще фельдфебель?

«Германия растет, — любил повторять отец, — и ты должен расти вместе с нею!»

Отец мечтал о Великой Германии. Но Гитлера считал плебеем, выскочкой. Если б Гитлер занимался только армией, все было бы в порядке. Но во главе Германии должен стоять другой человек. В последнее время отец избегал откровенных разговоров. Наверное, те ему не очень доверяли. И хотя отец был профессором университета и обладал отменными манерами, карьере Гофмана это не очень помогало.

Приятель Гофмана давно уже получил звездочки лейтенанта. Правда, он погиб под Сталинградом…

— Расстреляй их, — приказал лейтенант Гофману.

— Не меня! — закричал молодой партизан. — Я ни одного вашего не убил!

Что ты уговариваешь их? — только и произнесла девушка. — В них плевать нужно!

Руки у нее не были связаны. И она шла сама усталой, но гордой походкой. Гофман пошел за патрулем, уводившим пленных в лес.

При переходе через полувысохшую речушку молодой партизан ринулся в лес. Нескольких выстрелов, пущенных ему вдогонку, было достаточно, чтобы уложить его, но, воспользовавшись суматохой, девушка тоже попыталась ускользнуть. Она проворно скрылась в зарослях можжевельника. Гофман встал на одно колено. Из этого положения ему лучше было видно ее мелькавшую в ветках голову. Раздался выстрел, и Гофман увидел, как партизанка, словно бы поскользнувшись, упала. Но патрули, обшарив соседние кусты, не нашли ее. Гофман срочно вызвал солдата с собакой. Огромный черный пес нетерпеливо подпрыгивал на месте, радуясь выходу на охоту. Он обнаружил партизанку метрах в ста, на краю поляны. С громким лаем он набросился на нее, но вдруг завизжал и отскочил в сторону. Из-под его огромной гривы хлынула кровь.

— У нее нож! — закричал Гофман и уничтожающим взглядом смерил своих солдат. Они не обыскали ее как следует.

С трудом поднималась она с земли. Кровь заливала ее лицо. Шатаясь, медленно направилась к лесу. Гофман снова опустился на одно колено и прицелился. Приклад резко толкнул его в плечо. Девушка упала, а когда они к ней подбежали, только верба о чем-то шепталась с ветром.

— Чертова дочь, — произнес Гофман, отметив про себя, что это он попал в нее. — Убила у нас лучшего пса.

Девушка лежала на спине. Пушистые ресницы, полуприкрытые веки, волосы цвета спелой ржи. «Она моложе Бруно», — мелькнула мысль.

Видишь, — сказал Бруно, когда они возвращались. — Прошло три года, как мы завоевали Европу, но даже женщины продолжают воевать против нас.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что единственный верный путь завоевания — это истребление населения…

Чтобы побольше узнать о Гофмане, я перевернул первую страницу записной книжки. Гофман служил в германской армии фельдфебелем. Он был на русском фронте, затем его полк перевели в Венгрию, а потом в наши края. Перевод сюда он считал чуть ли не возвращением в тыл. Никогда прежде ему не доводилось бывать в горах. И теперь он их просто ненавидел.

Сначала партизанские налеты на гарнизоны ему казались смехотворными, как если бы кузнечик попал в ухо ослу, а тот только ждал момента, когда можно будет уничтожить его одним взмахом хвоста…

— Гофман! — позвал лейтенант.

Он четко козырнул. У лейтенанта, командира его роты, сверкали начищенные сапоги и гладковыбритое лицо. «Аккуратность — это наша особенность, — думал Гофман. — Сверкающие сапоги и иссиня выбритое лицо!» Вспоминались заросшие, помятые лица румынских офицеров в грязных измятых мундирах. Во фронтовой обстановке эти щеголи походили на старых сутенеров. А русские? Но ведь ему рассказывали, что под Москвой их части сверкали так, словно только что прибыли с парада!

Лейтенант отдал приказ. Вдоль реки пробирались партизаны. И чем больше сжималось кольцо вокруг них, тем яростнее они сопротивлялись. Гофман еще ни разу не видел живых партизан. Да их и невозможно увидеть! Днем они прячутся за деревьями и камнями, осторожные и неуловимые. И даже, казалось, самый тщательный обстрел их не берет. Когда солдаты занимали партизанские позиции, они обнаруживали там лишь несколько изуродованных трупов. Остальные партизаны исчезали. И снова, притаившись за деревьями и камнями, они ловили на мушку немецких солдат.

По ночам партизаны подходили совсем близко, не давая полку сомкнуть глаз. Ночные атаки становились все опаснее. И когда в одной из рот потери составили пятьдесят шесть человек, а в одном из батальонов — сто, пришлось оттянуть полк километра на четыре от линии фронта в тыл. Но через пять дней их снова пришлось вернуть «на линию». И хотя удалось ликвидировать пятьдесят бандитов, сами уже потеряли десять человек.

«Сейчас мы сразу взяли пять тысяч, — записал Гофман. — И больше шести тысяч погибло».

— Это мало, — задумчиво произнес лейтенант.

— Почему мало? — заинтересовался капитан, командир соседней роты.

— Такова уж партизанская война, — сказал командир восьмой роты и посмотрел на лейтенанта. — Они вытащили из котла больше чем тридцать процентов людей.

Значит, эти прорвались. Гофман вспоминал детали педантично разработанной операции. Казалось, все предусмотрели. Над партизанскими позициями немецкие самолеты разбросали листовки, где жирными стрелками были обозначены немецкие части. Одна из этих стрелок тянулась с юга до самой реки и вонзалась в каменную насыпь горы. Другая шла с севера на юг, остальные — с востока и запада, и тоже к реке.

Гофману не совсем было ясно, почему немцы рвутся именно сюда. Ни руды здесь нет, ни плодородных почв. Величественные в своей первозданной дикости края и абсолютно пустынные!

Войска больше не продвигаются. Неподалеку, возле Тьентишта, жестоко и сосредоточенно бьет немецкая артиллерия. И все-таки это неплохая цифра!

«Пять тысяч окружено», — записал Гофман.

— Что нового, господин фельдфебель? — спросил молоденький румяный ефрейтор из его роты.

Милый юноша! Не такой уж смелый, как следовало бы, но если учесть, что попал он сюда прямо из Берлина, со студенческой скамьи, то вполне пристойный. Бруно дружил с Гофманом: ведь они оба собирались стать инженерами.

— Я думаю об окруженных коммунистах, — ответил Гофман.

— Пять тысяч партизан!

— Их больше нет.

— Разве?

— Вчера их всех перебили. Среди них — половина больных и раненых. Понимаешь?

— Это была хорошая охота, фельдфебель.

Гофман нахмурился. Он не любил подобных полицейских выражений. Нужно говорить о героизме. А охота ничего общего не имеет с ним. Это окружение более слабых, но опасных! И тут же довольно ухмыльнулся: в этих лесах нет больше никаких войск, кроме немецких!

Операция по окружению длилась четыре недели. Партизан атаковывали со всех сторон, но это, казалось, только прибавляло им силы: сдаваться они не собирались…

Гофман тогда еще не знал, что совсем недалеко от его роты по ущелью шагают семеро обезумевших от голода и усталости людей, от которых скоро будет зависеть его судьба.

И вот последняя страничка! Рота Гофмана расположилась в долине Волуйка, недалеко от студеной горной речки, приятный шум которой доносился между деревьями. Его солдаты в бою не участвовали. Кругом все затихло. Гофман был почти уверен, что теперь отсюда до самой Сардинии — все спокойно. По крайней мере, ему так хотелось верить.

На поляне, как два утеса, торчали большие палатки, за ними, под прикрытием густой листвы, виднелись палатки поменьше. У входа в офицерскую палатку валялась сумка с радиотелефонной аппаратурой. Внутри было жарко и накурено. У одной из стен Гофман увидел некое сооружение, похожее на стол. Бруно освободил место фельдфебелю.