Испытание. По зову сердца

Аня посмотрела на Веру. Та понимающе кивнула.

Повернувшись к Семену, Вера строго сказала:

— Смотри, если что позволишь, пеняй на себя...

— Что ты, Настя, — не скрывая радости, ответил ей Семен, провожая Аню до самого порога. Поплотнее закрыв за нею дверь, сел на табуретку. — Садись сюда, — показал Семен на другую табуретку, — дорогая моя касаточка.

Вера вспыхнула.

— К чему эти нежные слова?..

— Как к чему? — Семен пододвинул табуретку так, что его ноги коснулись ног Веры. — А к тому, что я тебя вот так — по уши, — провел он ребром ладони выше губ. — А ежели ты не согласишься подобру, — схватил Семен Верину руку, — силком возьму...

Вера выдернула руку и отодвинулась.

— Что ты кидаешься от меня, словно черт от ладана? Тебя страшит, что я полицай? А ты не знаешь, что я не по своей воле пошел, меня заставили...

— Кто же тебя заставил? — спросила Вера, обрадовавшись, что разговор перешел на другую тему.

— Как кто? Родня. Гепеушники расстреляли моего отца. Кулаком, говорят, был. Отобрали у нас все хозяйство, дом — отдали под читалку, мать — сослали на восток. Там я и вырос, там и в армию пошел. Первые дни воевал, а когда отступали, вернулся домой. Дома ни кола ни двора... — Семен, сжимая кулаки, заскрипел зубами. — Если бы не фрицы, то и бродяжничал бы. А вот они мне избу расстрелянного подпольщика отдали — он, гад, в нашем поселке жил... А вот если, — Семен разжал кулаки и взглянул на Веру, — я им одно дело раскрою, то обещали мне мой дом и усадьбу вернуть. — Глаза его сузились, блеснули жадностью. Он силой притянул за руку Веру к себе. — Ты смотри, Настя, все то, что я тебе говорю, огромная тайна. Если проболтаешься, то сам, собственными руками, удавлю, а всех твоих родичей постреляю.

Веру покоробило, но одновременно и заинтересовало, что же там за тайна, и она не стала вырывать руку.

— Это страшная тайна, — продолжал Семен, — она требует клятвы перед святым евангелием и крестом господним... — Он замолчал, что-то обдумывая, потом, поглядев на Веру, тихо спросил:

— А ты, Настя, в бога веруешь? Только ответь по-сурьезному...

— Верую, — как можно искренне ответила Вера.

— Тогда поклянись перед святыми образами, что ты меня не предашь.

Вера решила с клятвой не спешить, чтобы не вызвать у этого выродка подозрения.

— Ты что, Настя, молчишь? — Семен в упор посмотрел ей в глаза. — Боишься клятвы?..

— Боюсь, — сказала Вера.

— Предашь?

— Боюсь, что, может быть, не в моих силах будет твое поручение... и поэтому я не хочу перед господом богом налагать на себя обет понапрасну... Знаешь ты, что это такое, наложить девушке на себя клятву?

Семен задумался, схватил небритый подбородок пятерней, зашуршал рыжеватой щетиной.

— Знаю, что тяжко, — насупившись, ответил он. — Но боюсь за тебя. А бог — это другое дело... Он верующего не допустит до предательства. Поклянись, что ты меня не предашь...

— Ладно уж, — поднялась с места Вера.

Встал и Семен. Он крепко сжал ее руку, подвел к столу, посадил на лавку, сам сел напротив и начал таинственным голосом:

— Позавчера вызывал меня комендант и приказал поразнюхать одно интересное дело. Если удастся найти, то наградит тысячью марок.

— Тысяча? Но при чем же здесь я? — спросила Вера, стараясь казаться безразличной.

— Да погодь, не мешай, а слушай, — перебил ее Семен, — он говорит, что здесь засекли работающую радиостанцию...

По телу Веры пробежал неприятный холодок, но она ни одним мускулом не дрогнула и, как бы выражая удивление, протянула:

— Ну-у?

— Но найти никак не могут... Она — где-то здесь, в поселке, аль, может, в лесу...

— А при чем тут я, Семен?

— А при том. К Устинье ходит Лидка Вострикова... — Семен еще ближе склонился к Вере, — она знается, наверное, о партизанами... Если бы не партизаны, то давно бы я ей башку скрутил... Откровенно говоря, я их боюсь... Ты тоже будь осторожней. А то они раз, и тебе голову под крыло... Так мне кажется, Лидка знает, где эта станция...

Семен замолк, ожидая, что скажет Вера.

— А что я могу сделать? Не моего ума, Семен, это дело...

— Оно, конечно, дело трудное, но у нее попытать надо... Тебе сподручнее, ты ведь девка. Начни там про любовь аль про наряды, потом брехни на фашистов. Скажи ей, что ты тоже за большевиков, что была комсомолкой и сейчас, мол, комсомолка. Только не сразу, а этак незаметно, исподволь...

— Не поверит. Она знает, что я в бога верую, в церковь хожу. Тоже еще комсомолка, — усмехнулась Вера.

— Ну и что ж? Скажи, что это, мол, так, для маскировки. Это даже очень хорошо. Этак можно глубоко в душу влезть, и никакого сумления не будет...

Вера с трудом слушала предателя. До озноба во всем теле хотелось воткнуть в него нож, который лежал тут же на столе около ее руки, но только рассудок и железная воля удерживали ее, и она сказала:

— Не смогу я этого сделать, Семен. Боюсь, не вытерплю, расплачусь и, не приведи господь, признаюсь во всем. Лидка ведь человек. А перед богом все люди равны, кроме отпетых грешников.

Семен зловеще посмотрел на Веру и, крепко нажимая на стол рукой, сказал:

— Тогда, Настя, твоей жисти конец!

— Лучше сейчас убей! — как бы взмолилась Вера.

— Эх ты, дуреха! Да у меня рука не поднимется. Ведь я тебя пуще своей жисти люблю, — и Семен притянул Веру к себе.

— Не трожь, Семен! — Вера оттолкнула его. — Закричу.

— Ха-ха-ха, — деланно засмеялся Семен, — и заправда дуреха! Ну, что чураешься-то? Все равно моей будешь. Вот сделаем это дело, получу я свой дом и тебя в него хозяйкой введу. Свадьбу на всю округу справим. Самого коменданта пригласим. А там, глядишь, меня старостой назначат. Не веришь? Назначат. По заслугам назначат, — и он снова потянул Веру к себе. Вера не выдержала, задрожала всем телом и крикнула:

— Маша!

Дверь распахнулась, в избу влетела Аня.

— Что?! — бросилась она к Вере, у которой глаза были полны слез.

Семен в страхе зло посмотрел на Веру, боясь, чтобы она сгоряча не выдала его тайны.

— Да вот, Маша, Семен жениться на мне хочет, а я боюсь за него выходить... бог знает, какой он будет?

У Семена, видимо, страх отхлынул от сердца, и его отвисшая губа задергалась, улыбка широко расползлась по лицу.

— Хороший буду, Настюша. На руках носить буду... Вот так. — Он подошел к Вере, обнял ее и хотел было поцеловать, но Вера решительно оттолкнула его. Он все же облапил ее и, поцеловав, посадил на лавку:

— Значит, Настя, действуй! Если что, дай знать. Ну, — Семен сгреб со стола фуражку, залихватски надел набекрень и шагнул к двери. У порога остановился и погрозил Вере пальцем: — Не вздумай отступать от клятвы! Тогда аминь!

Как только Семен вышел, Аня бросилась к Вере:

— Настя, что за клятва?

— Чепуха, Маша! — Вера обняла Аню и вместе с нею пошла к кровати. Там, поджав ноги, села на постель. — Устала я. Страшно устала...

— Так какую же ты клятву дала? — не унималась Аня.

Вера рассказала.

— ...Чувствую, что этот идиот знает еще много чего важного и может выболтать мне, вот и поклялась хранить тайну.

— Что же теперь делать? Как вести связь?..

— Завтра в ночь пойдешь к деду Ермолаю и скажешь ему, что я хочу срочно видеть Михаила Макаровича.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны — все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.

— Девушки, далеко ли до кирпичного? — поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест — почесывание щеки, что означало: «не следят ли?» — остановил ее. Она сдернула платок на затылок, что говорило: «нет, не следят».