Ленка-пенка (СИ)

Я отхлебнула. Хм, чай. Горячий. Без сахара, правда, но это нормально. Сахара совсем мало осталось, грамм сто, наверное. Сахар мы берегли. Я хотела сказать Вовке спасибо, но тот опять ушёл. Вернулся он с блюдцем, на котором лежала разрезанная пополам конфета «Гусиные лапки». Это Вовка где-то в своих запасах нашёл. Мы последние конфеты ещё недели две назад съели.

И чего я с ним цапалась раньше? Не понимаю. Отличный парень ведь. Обидно, что он в школу не ходит сейчас. Целый год, наверное, придётся пропустить ему. Он всего неделю в школу ходил. А после страшного налёта 8 сентября, когда фашисты Бадаевские склады подожгли, занятия для первых и вторых классов отменили. Такой малышне слишком опасно было ходить по улицам.

Я дописала решение задачи и убрала тетрадку в портфель. Потом мы молча сидели с Вовкой, пили чай и медленно-медленно, чтобы растянуть удовольствие, сосали свои половинки конфеты и смотрели на огонёк коптилки.

Сашка ещё не пришёл. Как под нажимом дедушки Кондрата ушёл в два часа пытаться отоварить карточки, так и нет его до сих пор. Взглянув на часы, я увидела, что уже почти восемь вечера. Где он так долго бродит? С другой стороны, раз так долго его нет, значит стоит где-то в очереди. То есть, он что-то нашёл из еды. О том, что ещё может означать долгое отсутствие я старалась не думать. За это время уже дважды воздушную тревогу объявляли.

Кто-то стучит во входную дверь. Явно не Сашка, у того свой ключ есть. Вышла в коридор, открыла. А, это дедушка Кондрат вернулся. Говорит, дров достал, нужно помочь разгрузить. Мать, говорит, зови. Ага, зови. Нету её. Не пришла ещё с работы. Да и приходит она усталая донельзя. Куда ей ещё дрова носить?

Дедушка покряхтел, помялся, и заявил, что он тогда уж сам как-нибудь выгрузит. Вот ещё, «сам»! Он же старенький уже. Ему тяжело.

Я надела уличные туфли и, как была, в халате, бросилась вниз следом за дедом. У подъезда стоял какой-то мужичёк с ручной тачкой, а на тачке были навалены дрова. Тут и Вовка тоже прибежал помогать. Впрочем, дров было немного. Я всего пять раз успела подняться с дровами к нам на третий этаж, как они закончились.

Сначала мы всё в коридоре сложили, а потом потихоньку в нашу комнату перетаскали и под Лёнькиной кроватью сложили. Дрова, как сказал дедушка, были не очень. Ясень, да ещё и сырой. Но хоть такие. Сейчас и таких-то достать трудно. Купить нельзя ни за какие деньги. Только на продукты выменять можно.

Потом мы раскололи одно полено на щепочки и впервые затопили нашу новую печку. Печка горела исправно, не дымила, пламя ровно гудело за дверцей. А дедушка стал собираться домой. Ему далеко ехать, а время скоро девять. Нужно торопиться, чтобы до начала комендантского часа успеть.

И дедушка ушёл. Ну, где же этот Сашка? Я начинаю уже серьёзно волноваться. Вижу, что Вовка тоже себе места не находит.

Вернулась с работы Вовкина мама, узнала, что её старшего до сих пор нет дома, и наше беспокойство постепенно начало превращаться в панику. Тётя Шура всё порывалась идти искать Сашку, но это было совершенно бессмысленно. Сашка ушёл больше шести часов назад. Причём он сам не знал, куда пойдёт. За это время он мог успеть добраться до любого места в городе.

В половине десятого вернулся из своей мастерской мой папа. Он пытался как-то успокоить тётю Шуру и Вовку, но не преуспел. Его доводы были совершенно неубедительны. Да он и сам понимал это.

В начале одиннадцатого пришла усталая и грязная мама. Она очень удивилась, увидев, что мы всей компанией встречаем её в коридоре. А мы просто выскочили из комнат, когда услышали, как в замке входной двери поворачивается ключ. Сашка?

Нет, не Сашка. Вовка притащил из своей комнаты Сашину фотокарточку, сел с ней на пол у входной двери, и начал эту фотокарточку гладить пальцами и что-то беззвучно шептать ей.

Последняя надежда растаяла в одиннадцать часов. Тётя Шура молча сидела на кухне за столом и смотрела в одну точку. Соседки пытались как-то успокоить и обнадёжить её, но всем всё было ясно. Даже Вовке, который, уже не скрываясь, плакал у входной двери.

И тут кто-то вновь повернул ключ в замке. Дверь медленно отворилась, и… о чудо! На пороге стоит Сашка. Наш Сашка. Вполне живой и здоровый.

Что тут началось! Несчастного Сашку затискали и зацеловали. Даже я полезла к нему целоваться. Живой! Самое главное —живой! Но на кого же он похож?!

Сашка где-то вывозился, как свинья. Плащ весь в глине, штаны в глине, ботинки вымазаны так, будто он в них по болоту гулял. Шапки вовсе нет, руки все грязные и поцарапанные, лицо тоже в каких-то грязных разводах. И, кажется, у него из носа кровь шла. Он её стёр, но следы остались. А что случилось-то? Где был так долго?

Саша положил на кухонный стол какой-то небольшой грязный бумажный свёрток, сел на стул, а потом внезапно заревел. Я так удивилась! Сашка же никогда не плакал. Когда ещё в дошкольном возрасте он упал с велосипеда и очень сильно ободрал себе и колени, и ладони —не плакал. Когда ему выдирали зуб в поликлинике —не плакал. А сейчас вдруг заревел. Большой и сильный задира-Сашка сидит на стуле и ревёт, размазывая грязными руками по грязным щекам слёзы. Не прекращая рыдать, Сашка сказал:

— Я карточки потерял. Все карточки. Совсем все. И наши и ваши. Убейте меня!..

Глава 12

Остановка «Зоосад». Надо же, а он открыт. Правда, внутрь никто не заходит, но ворота нараспашку. Все кассы закрыты, на воротах нет никого, но никто в зоосад не идёт. Интересно, а звери там остались живые или их всех на мясо забили? Ведь все эти лошади и носороги жрут как… как лошади и носороги. Их же не прокормить!

Трамвай привычно тренькнул звонком, и мы поехали дальше. Вход в зоосад скрылся из вида, едем мимо его ограды. На коленях держу сумку, в ней маленький, на полкило, холщовый мешочек с пшеном и банка тушёнки. Рядом со мной, надвинув на глаза кепку, с самым несчастным видом сидит Сашка. Мы с ним домой возвращаемся.

Что ж будет-то теперь? В скорый прорыв блокады уже как-то не верится. Ещё меньше верится в успешный штурм немцами Ленинграда. Город постоянно укрепляется. Наших старшеклассников, как они с уборки картошки вернулись, так почти сразу на рытьё окопов бросили. Какие-то дополнительные или запасные позиции оборудуют. Да если даже фашисты и войдут в город —это ещё не значит, что они его захватят. В собственной крови захлебнутся, сволочи. По ним тут каждое окно стрелять станет.

Зябко, как-то. Наверное, пора зимнее пальто доставать. Сегодня суббота, восемнадцатое октября. Через две недели начнётся ноябрь. Две недели. Как-то нужно протянуть две недели. Дома у нас осталось грамм семьсот перловой крупы, две банки рыбных консервов, одна морковка, три некрупных картофелины и чуть-чуть сахара. И это всё. На трёх человек. На две недели.

Правда, хлеб в булочную завозят регулярно. К счастью, карточки на хлеб у нас сохранились. Их Сашка не потерял, так как не брал с собой. Только он какой-то странный стал, этот хлеб. Какую-то дрянь в него добавляют, видимо.

Остановка. Остановки —это самое опасное. Девушка в красной повязке показывает вагоновожатой, чтобы та не останавливалась тут, ехала дальше. Опять остановку перенесли. Их всё время с места на место переносят. На месте, где остановка была с утра, видны свежеезасыпанные воронки и подозрительные бурые пятна.

Сволочи. У фашистов новая тактика. Они по трамвайным остановкам стрелять стали прицельно. Видимо, у них в городе корректировщики артогня есть. И стреляют чаще утром или вечером, когда люди на работу или с работы едут. А сейчас середина дня. Сейчас относительно безопасно. Днём фашисты больше по предприятиям стреляют.

Жалко, что Сашка карточки потерял. Конечно, отоварить их непросто сейчас. Но если карточек нет совсем, то отоваривать и вовсе нечего. А восстановить потерянные карточки практически невозможно. На каждой из них чётко написано: «При утрате не возобновляется». Сурово. Но время такое сейчас. Иначе всякие жулики пользовались бы лазейкой и «теряли» бы карточки по пять раз на дню.