Огненное лето 41-го

Что ж, теперь моя очередь…

«Юнкерс» идёт мне прямо в лоб, изрыгая смерть из всех стволов. Подныриваю по него, ухожу в «иммельман». Пулемётная спарка на капоте трясётся от ярости выпускаемых очередей, легонько подрагивают ящики гильзоулавливателей. От стабилизатора врага летят обломки, но и моя машина тоже вздрагивает от ответных попаданий. Правая плоскость вспухает клочьями рвущегося перкаля, «Чайка» мгновенно тяжелеет, но руля пока слушается, и я судорожно рву ручку в сторону. Самолёт разворачивается чуть ли не на месте, и я вижу своего противника — «Мессер»!

Ныряю вниз, однако противник не отстаёт, прочно повисая у меня на хвосте. Кручу истребитель так, что у самого темнеет в глазах от перегрузки, но враг не отваливает, считая «Чайку» лёгкой добычей. Это его и губит — увлёкшись погоней, он не замечает появившегося откуда-то Забивалова, очередью из скорострельных изделий Шпитального вспарывающего ему весь центроплан. Пробитый пулями двигатель «Bf-109» выплёскивает пламя и хищная остроносая машина, беспорядочно кувыркаясь в воздухе, входит в свой последний штопор…

Немцы напуганы, начинают сбиваться в оборонительный круг, когда каждая машина прикрывает хвост другой. Прекрасно, это мне тоже подходит! Доворачиваю свою «чайку» и, поймав в прицел желтоносый силуэт вражеского пикировщика, даю залп реактивными снарядами. Огненные струи «РСов» устремляются в сторону врага, но тот уворачивается… и в этот миг срабатывают снарядные самоликвидаторы. Взрыв! Летят в разные стороны обломки, пылающий авиационный бензин прорисовывает в воздухе огненную струю, тут же превращающуюся в чёрную полосу дыма.

Немцы, распуская чадные хвосты форсажа, уносятся на запад. Преследовать Бросаю взгляд на бензомер. Ого, почти ноль! Только-только сесть… повезло фрицам.

Закладываю вираж прямо над полем, выискивая место для приземления. Вся полоса изрыта воронками, чёрный дым от горящих самолётов и пылающего склада ГСМ вздымается в небо. Уцелевшие люди беспорядочно суетятся, пытаются тушить машины, кто-то оказывает помощь раненым.

Прикидываю траекторию и веду «чайку» к земле. Подпрыгивая на выброшенных взрывами кусках дёрна, машина катится по земле и, наконец, останавливается. Осматриваюсь, пока не вылезая из кабины… что делается вокруг! Повсюду обломки, вывороченная взрывами земля, лужи крови, мёртвые тела, окровавленные бинты… И это всего один налёт…

К самолету подбегает бледный оружейник, помогает мне выбраться из кабины. Неподалеку замирает на месте «И-16» Забивалова. Особист тоже измучен, но из кабины выбирается сам. Спрыгивает на землю, осматривается, зло сплёвывает на закопченную траву:

— Домолчали, сволочи, досекретничали!

Я его понимаю. И понимаю, кто «сволочи» на этот раз. У нас на двоих — три сбитых, а на земле сгорело сорок четыре «И-153». Скольких врагов они могли ссадить на землю Скольких навсегда уложить в могилу И что Вместо этого мы будем драться вдвоём против целой армады… надолго ли нас хватит двоих? И кто вообще остался из полка Что с остальными дежурными штурмовиками..

…На месте «чайки» Сидоровича едким тротиловым дымом исходит огромная воронка. Прямое попадание… Ветрова находим за границей взлётной полосы. Его тело превратилось в сморщенную коричневую куклу с непропорционально большой головой, застывшую среди оплавленных труб набора фюзеляжа. Сожгли на взлёте…

Замполита Розенбаума вместе с командиром полка разорвало на куски прямым попаданием, видел собственными глазами, о чём и докладываю Забивалову. В этот момент земля под ногами вздрагивает, нас бросает на землю, над головами проносится шквал обломков дерева, кирпича, металлических листов. Склад боезапаса взорвался!

Со всех сторон слышатся крики о помощи, стоны, вопли. Народ деморализован, и даже наш воздушный бой их не воодушевил… Отослав бойцов из БАО найти выпрыгнувшего с парашютом немца, которого отнесло немного в сторону, собираем уцелевших пилотов. Очень много людей убито, уцелело всего двенадцать лётчиков — и, естественно, все молодые, из последнего пополнения.

Кроме командира полка и замполита погиб начштаба, его заместитель, зампотыл, короче говоря, практически всё командование. Все они, вместо того, чтобы готовить согласно полученному приказу полк к вылету, стояли возле Розенбаума. Холодок пробегает по спине при мысли, что и на других аэродромах тоже самое…

Но, как бы оно ни было, мы — люди военные, офицеры, и командование принимает на себя Забивалов как старший по званию из всех уцелевших. Ну, а что? Я, например, не против — он мужик нормальный, проверенный. Да и летчик, каких поискать, в чем я недавно убедился лично. Правда, я начальником штаба полка вряд ли потяну, пусть и осталось от того полка всего две машины да четырнадцать пилотов…

Война…

Глава 7

…Вылез я из подвала, в затылке почесал… ну и приказы у наших начальников! От Гродно до Августова — почти полсотни километров. При самом благоприятном раскладе мне с орлами два часа шлёпать. Да и то, если дороги свободны, да вражеской авиации не будет…

И только я о самолётах подумал, слышу, снова вопят: «Во-о-оздух!». И вой знакомый, хуже пилы резущий, сразу со всех сторон. Куда деваться?! Убежищ нет, назад в подвал — ага, сейчас, куда там… Двери в бункер наглухо задраили, сволочи.

Смотрю, а во дворе, на грузовике счетверенный «максим» зенитный стоит и — никого… и эти тоже сбежали, попрятались! А сирена всё воет — ближе, ближе. Уж слушать невозможно, я даже уши ладонями зажал, да под грибок караульный нырнул. Это сейчас смешно, а тогда не до смеха было, ой, не до смеха…

Только я под гриб этот дурацкий заскочить успел, как что-то грохнет! Мамочка родная! Ну, всё, думаю, отвоевался… А потом… потом глаза открываю — твою ж мать фрицевскую за обе ноги да через пень тридцать три раза! Бочка пустая, железная, из-под топлива, а в ней дырки понаверчены. Вот она и выла дурным голосом. Сволочи! Ржут, наверное, сейчас над нами. Сверху-то, небось, видно, как мы словно тараканы по разным углам сыпанули! Ох, сволочи…

Ладно, поднялся я — и бегом к своим. По местности сориентировался, и бегу себе по азимуту. А как добрался до расположения, как увидел, что там творится, так и сел прямо на землю… Пока я в штабе болтался, маразмы генеральские выслушивал да под грибом от пустой бочки прятался, немцы на мои танки целую кучу бомб высыпали…

Осмотрелся я, зубами скрежетнул да велел бойцам топливо да боекомплекты из повреждённых машин в уцелевшие танки перегружать. Ну, ребята зашевелились, принялись приказ выполнять, а я гляжу — механик один, новенький, из крымских татар, сел на пулемётную башню и смотрит, как все работают. Я к нему: «в чём, мол, дело, боец?». А тот меня матом: «отвали, капитан, пускай русские работают, я — татарин. Мне не положено». И пару приложений бесплатных, погрязнее — урки так не выражаются, как этот… Постоял я чуток, посмотрел на него — сидит, скалится — потом «ТТ» из кобуры вытащил — и в лобешник сволочи. Прямо между глаз. Все так и ахнули…

Откуда ни возьмись — «особист» прискакивает: «кто стрелял, почему стрелял?». Я ему докладываю: так, мол, и так, за неисполнение приказа командира, по законам военного времени и согласно обстановке и военному положению. Ничего тот не сказал, глянул только странно и отошёл.

Зато бойцы мои, вижу, как-то шустрее забегали, зашевелились. «Безлошадных» я вместе с лейтенантом из первой роты в ближайший лесок отправил, приказал из подбитых машин всё, что уцелело, повытаскивать и в Августов следом за нами отправляться…

Идем маршем, на всю, как говорится, железку давим. Час в таком темпе проехали — догоняет нас «особый отдел» на мотоцикле, машет мне «тормозни, мол». Ну, всё, думаю, хана, сейчас прямо здесь и шлёпнут. Тоже по закону военного времени… Но вида не показываю: вылез из башни, на землю спрыгнул, а Шпильман — «особист» наш — мне и говорит:

— Дай ребятам команду, привал десять минут. А мы с тобой чуток поговорим.