Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

— Ох, хлопцы, как я устала. Я уже думала, что совсем утону в этом болоте. Товарищ комиссар, разрешите мне присоединиться к вам, а то я совсем одна и даже не знаю, куда идти дальше.

— Давай, Лена, залезай к нам. Как-нибудь поместимся здесь.

Мокрые и грязные от болотной воды, мы втроем расположились на этом «островке». Двигаясь по болоту, мы не чувствовали холодной воды, а теперь мокрая холодная одежда, прилипающая к телу, совсем нас не согревала. Я почувствовал, как меня стало трясти от озноба. Мои товарищи по несчастью тоже себя чувствовали не лучше.

— Вот что, товарищи, — сказал я, — нам нужно согреться, а то, чего доброго, и заболеть можно в этом чертовом болоте. Давайте постелем одну плащ-палатку, а другой накроемся и, может быть, так согреемся.

Положив Лену между нами и накрывшись плащ-палаткой, я почувствовал, как постепенно стал согреваться, но уснуть еще долго не мог. Та лесная дорога, где сейчас были немцы, находилась в нескольких сотнях метров от нашего «островка». Немцы установили на дороге агитационную машину с громкоговорителями и почти всю ночь агитировали партизан, чтобы выходили из болота и сдавались им в плен. Они обещали всех сдавшихся в плен оставить в живых.

Но по всему было видно, что никто из партизан из болот не выходил и не сдавался немцам. Тогда немцы поняли, что их агитация не дает должного результата, и, озлобившись на наше упорство, начали обстреливать болото из пулеметов. Временами пролетающие с противным свистом где-то рядом над нами, то слева, то справа, немецкие пули держали нас в большой тревоге, и я никак не мог уснуть. Мне все время казалось, что если я усну, то одна из шальных пуль прикончит меня. И только под утро, когда немцам надоело стрелять, я наконец заснул тревожным сном. Рано утром нас разбудил немецкий самолет, который снова появился в небе над болотом.

Даже за ночь наша одежда не просохла и была еще мокрой. Так не хотелось снова лезть в это болото, но делать было нечего, и мы снова, но уже теперь втроем, полезли в эту холодную жижу. Партизан нашего отряда поблизости нигде не было видно. Посоветовавшись, мы приняли решение идти на сближение с немцами, а потом, понаблюдав за противником, ночью попробовать нашей небольшой группой пройти скрытно через немецкую линию блокады.

Теперь мы все время шли по болоту параллельно той дороге, где находились немцы. Шли мы молча. К середине дня мы наконец-то выбрались из глубокого болота на какой-то остров, где немцев еще не было. После тяжелого пути мы решили отдохнуть на твердой земле под небольшими елками. Очень хотелось есть, и мы решили поесть сырого коровьего мяса, которое у нас было. Несмотря на сильный голод, сырое мясо и без соли есть было противно, но мы его ели.

То там то здесь были слышны взрывы мин и снарядов, а кое-где раздавались тяжелые взрывы бомб. Это гитлеровцы обстреливали и бомбили отдельные группы партизан. Немцы в болото пока не лезли, видимо, считая, что партизаны и так погибнут в нем от голода.

Лена Сушко, совсем обессилевшая от этой тяжелой дороги по топкому болоту, сидела под елками с бледным лицом и с закрытыми глазами. Я посмотрел на нее и спросил:

— Лена, вам плохо?

— Да, что-то нет больше сил идти дальше, — тихо сказала она.

— Лена, нельзя падать духом, надо как-то через силу, но обязательно идти. Мы не можем бросить вас здесь одну. Вы полежите, отдохните, а мы с Иваном пока побреемся. Вон какие мы стали «бандиты», — показав на Ивана, обросшего бородой, сказал я.

Пока мы приводили себя в порядок, Лена тихо лежала под елками. Я посмотрел на нее и шепотом сказал Старшинову:

— Лена-то совсем, наверно, заболела?

— Да, — согласился Иван, — положение усложнилось. Не бросишь же ее на произвол судьбы!

— Нет, этого делать нельзя.

По трофейной карте я примерно нашел наше месторасположение. До дороги Лепель — Борисов оставалось около 15 километров. За этим островком, на котором мы сейчас находились, снова шло болото, а потом километров 10 сухой сосновый лес. На краю болота, километрах в пяти от нас, должна была быть деревня. Мы с Иваном решили идти в сторону нее и там разведать, где находятся немцы. По моему предположению, они уже ушли с дороги Лепель — Борисов и находятся где-то здесь, на краю этого болота. И пока у них еще нет сплошной оборонительной полосы, надо переходить через линию блокады.

Снова прилетел немецкий самолет и стал кружить над нами. Возможно, летчик заметил не нас, а других партизан, которые были где-то совсем рядом с нами на этом острове, так как с самолета начался интенсивный обстрел. От первых же пулеметных очередей с самолета Лена в сильном испуге вскочила на ноги и побежала в глубь острова. Нагнав ее, мы приказали ей не бегать по острову во время обстрела, а, следя за самолетом, прятаться за толстые стволы деревьев.

Через некоторое время самолет улетел, и мы снова пошли болотом к его восточному берегу, где должна была быть деревня. Здесь болото было не так глубоко и доходило нам примерно до колен. Лена еле-еле шла рядом с нами. Мы очень часто останавливались, поджидая ее и чтобы она немного передохнула. В тех местах, где болото было глубоким, мы ее поддерживали, чтобы она не упала и не захлебнулась.

Часа через два, то есть к концу дня, мы увидели берег болота, заросший высокими елками и мелким кустарником. Среди этих елок было много партизан. Здесь был почти весь штаб первого отряда: командир Цымбал, комиссар Голиков со своей женой Валей, а также помощник комиссара Финогеев и многие другие товарищи. Подойдя к Голикову, я спросил:

— Ну, как дела, Саша?

— Дела, Володя, плохие. Немцы заняли вон ту деревню, которая стоит на высотке, и начали строить вокруг нее свои «бункера». Правда, от деревни уже ничего не осталось, одни только печные трубы торчат, но размещаются они тут основательно. Единственно, где нам остается теперь находиться, это в болоте, куда они еще не хотят идти.

Во время нашего разговора к нам подошел Цымбал Андрей.

— Ну, командир, что будем делать? — спросил я его.

— Что делать? — переспросил он. — Нужно, пока еще не поздно и немцы не успели построить бункера и не выкопали сплошных окопов, попытаться этой ночью пройти через их временную линию обороны, а то завтра будет уже поздно.

Я взял свой бинокль и, выглянув через ветки елей, стал внимательно наблюдать за той стороной, где были немцы. Впереди была небольшая полянка, местами заросшая мелкими кустиками можжевельника. На ней паслось несколько лошадей противника.

Дальше полянка поднималась в гору, и в солнечных лучах заходящего солнца были очень хорошо видны небольшие разрозненные окопчики, но немцев в них не было видно. За окопчиками на высотке находилось местное кладбище, на котором среди могил росло несколько берез. Немного правее и дальше стоял сосновый лес. До него было с полкилометра. Через некоторое время на лужайку пришли немецкие солдаты, которые забрали с собой пасшихся там лошадей. Лужайка опустела. Немцы, видимо, были вполне уверены, что партизаны находятся далеко в болоте и ничего им не угрожает. Ко мне подошел Цымбал.

— Ну что, комиссар, — спросил он меня, — все разглядел у немцев?

— Да, Андрей, ты, пожалуй, прав. Нужно сегодня попробовать пройти их линию обороны. Сейчас в их окопчиках нет ни одного немца. Они вполне уверены, что больше партизаны не пойдут на прорыв блокады.

— Как, комиссар, пойдем на прорыв? — спросил он.

— Я согласен, а ты пойдешь?

— Обязательно пойду. Не хочу больше лезть в болото. Лучше умереть в бою, чем подыхать здесь голодной смертью.

Эти слова Андрея мне напомнили слова нашего погибшего командира отряда Агапоненко. Я понял всю ту решительность, с которой Андрей хочет идти на прорыв.

— Пойдем предложим остальным товарищам, может быть, еще кто пойдет с нами, — сказал я Андрею.

Мы подошли к Голикову и предложили ему идти вместе с нами.

— Нет, Володя, я не пойду. У меня сильно разболелась раненая рука, да и Валю раненую я не хочу бросать здесь на произвол судьбы. Что будет, то будет с нами здесь в этих болотах. Спасибо за приглашение, — наотрез отказался Голиков.