Великий перелом

— Теперь ты понял, — просияв, сказала Барбара.

В ее голосе всегда чувствовалась радость в таких случаях, радость и легкое удивление: пусть у него не было достойного образования, но он далеко не тупой. Он не думал, что она знает, какие чувства выдает ее голос, и не собирался спрашивать. Он был просто доволен тем, что может приблизиться к ее уровню.

— Другая сторона медали — это я о цветных женщинах, и я не буду называть их «мамми», если ты этого не хочешь, — но они не могут делать такую работу, какую делаешь ты. Поскольку они на нашей стороне, разве мы не должны обеспечить их работой, которую они в состоянии делать, чтобы остальные могли заняться делами, которые цветные делать не могут?

— Это нечестно, — сказала Барбара.

Она сделала паузу и задумалась. Ее пальцы легко прошлись по клавиатуре машинки, поднимая печатающие рычажки, но не ударяя ими по бумаге. Наконец она сказала:

— Это может быть нечестно, но, полагаю, это практично.

И она снова принялась печатать.

Сэм чувствовал себя так, словно в бейсболе сделал выигрышный дубль в девятке. Он нечасто добивался согласия в споре с Барбарой. Он ласково прикоснулся к ее плечу. Она мимолетно улыбнулась. Шум машинки не прерывался.

Лю Хань держала в руках автомат, словно маленькую Лю Мэй. Она знала, что делать, если Томалсс шагнет к ней: направить автомат на него и нажать спусковой крючок. Несколько пуль остановят его.

По словам Нье Хо-Т’инга, автомат был германского производства.

— Фашисты продали его гоминьдану, а мы его освободили, — сказал он. — Точно так же мы освободим весь мир не только от фашистов и реакционеров, но и от чуждых агрессивных чешуйчатых дьяволов.

На словах это звучало просто. Отомстить Томалссу тоже казалось просто, когда она внесла предложение в центральный комитет. И действительно, схватить его в Кантоне оказалось несложно: как она и предсказывала, он вернулся в Китай, чтобы отнять ребенка у еще одной бедной женщины. А вот доставить пленника в Пекин так, чтобы остальные чешуйчатые дьяволы не смогли бы его освободить, было не так-то просто.

Народно-освободительная армия справилась и с этим.

И вот теперь он находился здесь, в хибарке хутуна неподалеку от общежития, в котором жили Лю Хань и ее дочь. В сущности, он поступил в ее полное распоряжение, и она могла делать с ним, что хотела. Как она мечтала об этом, когда томилась в руках маленьких чешуйчатых дьяволов! Теперь мечта ее стала реальностью.

Она открыла дверь хибарки. Некоторые прохожие, из тех, кто продавал или покупал что-то на улице, были ее соучастниками, но она не знала точно, кто именно. Они помогут ей и не допустят, чтобы Томалсс сбежал, и не позволят никому освободить его.

Она закрыла за собой дверь хибарки. Внутри, недоступная постороннему взгляду, находилась еще одна, более прочная дверь. Она открыла и ее, вошла в тускло освещенную комнатушку.

— Благородная госпожа! — зашипел Томалсс на своем языке, затем продолжил на китайском: — Вы уже решили мою судьбу?

— Возможно, мне следует подержать вас здесь длительное время, — задумчиво проговорила Лю Хань, — и посмотреть, чему люди смогут научиться у вас, маленьких чешуйчатых дьяволов. Это был бы неплохой проект, вы согласны, Томалсс?

— Это был бы неплохой проект для вас. Вы многому бы научились, — согласился Томалсс.

На мгновение Лю Хань подумала, что он не понял ее иронии. Но ошиблась.

— Я не думаю, что вы поступите так. Я думаю, вместо этого вы будете мучить меня.

— Чтобы узнать, какую жажду, какой голод, какую боль вы сможете выдержать, — это был бы интересный проект, вы согласны, Томалсс? — Лю Хань промурлыкала эти слова так, словно кошка, обхаживающая мышь.

Она надеялась, что Томалсс будет унижаться и просить. А он смотрел на нее с выражением, которое благодаря более долгому, чем ей хотелось бы, общению с чешуйчатыми дьяволами она истолковала как печальное.

— Мы, Раса, никогда не обращались так с вами, когда вы были в наших когтях, — сказал он.

— Нет? — воскликнула Лю Хань. Она в изумлении уставилась на чешуйчатого дьявола. — Вы не отняли у меня ребенка и не разбили мое сердце?

— Детеныш не пострадал ни в чем — наоборот, — ответил Томалсс. — И, к нашему сожалению, мы не поняли в полной мере связи поколений у вас, тосевитов. Это одна из вещей, которые мы узнали — частично от вас самой.

Лю Хань поняла смысл его ответа. Он не думал, что проявляет бессмысленную жестокость, — хотя это и не означало, что он не был жесток.

— Вы, чешуйчатые дьяволы, забрали меня в самолет, который никогда не садится на землю, и там превратили меня в распутную женщину. — Лю Хань была готова пристрелить его за одно это. — Ложись с этим или не будешь есть. Затем надо лечь с тем, с другим, с третьим. Все время вы наблюдали за мной и снимали фильм. И теперь говорите, что не причинили мне зла?

— Вы должны понять, — сказал Томалсс, — у нас спаривание — это спаривание. Когда наступает сезон спаривания, самец и самка находят друг друга, и через некоторое время самка откладывает яйца. Для работевлян — еще одной расы, которой мы управляем, — то же самое: спаривание значит спаривание. Для халессианцев — еще одной расы, находящейся под нашим управлением, — спаривание значит спаривание. Откуда мы могли знать, что для вас, тосевитов, спаривание это не просто спаривание? Да, мы узнали это. Мы узнали это из того, что делали с такими, как вы, и тосевитскими самцами, которых мы поднимали на наш корабль. Прежде нам было неизвестно. У нас и сейчас есть проблемы в понимании того, какие вы.

Лю Хань смотрела на него, как через пропасть, разделяющую Китай и то странное место, которое чешуйчатые дьяволы называют «Родиной». Впервые она поняла, что Томалсс и остальные дьяволы действовали без злого умысла. Они пытались изучить людей и делали это, со своей точки зрения, как можно лучше.

Ее ярость поутихла. Но не улеглась.

— Вы эксплуатировали нас, — сказала она, используя ходкое в пропаганде Народно-освободительной армии слово. Оно подошло впору, как башмак, сшитый руками мастера. — Из-за того, что мы были слабыми, из-за того, что мы не могли сопротивляться, вы схватили нас и заставили делать то, что хотели. Вы понимаете, что это неправильно и безнравственно?

— Это то, что сильный делает со слабым, — сказал Томалсс, сгорбившись: для маленьких дьяволов это было все равно что пожать плечами. Он повернул к ней оба глаза. — Теперь я слабый, а вы — сильная. Вы поймали меня, привели сюда и говорите, что будете использовать для экспериментов. Разве это не эксплуатация меня? Это неправильно и безнравственно или нет?

Маленький дьявол был умен. На все, что говорила Лю Хань, он имел ответ. Что бы она ни сказала, он находил способ так вывернуть ее слова, что они оборачивались против нее. Ей захотелось посмотреть на его дискуссию с подкованным в диалектике Нье Хо-Т’ингом. Но у Лю Хань был аргумент, которому Томалсс ничего не мог противопоставить: ее автомат.

— Это месть, — сказала она.

— Ах! — Томалсс наклонил голову. — Пусть духи Императоров прошлого презреют мой дух.

Он тихо ждал, когда она прикончит его. Конечно, она видела войну и ее кровавые последствия. Это она придумала, как устраивать взрывы, которые убивали, ранили, увечили маленьких чешуйчатых дьяволов, — и чем больше, тем лучше. Но лично она никого не убивала, тем более на таком близком расстоянии. Это, как она поняла, оказалось очень непростым делом.

Рассердившись на Томалсса, заставившего ее смотреть на него, как на человека, а не уродливого чужака, рассердившись на себя за то, что Нье расценил бы это как слабость, она повернулась и вышла из комнаты. Захлопнув внутреннюю дверь, закрыла ее на замок, затем проделала то же самое с внешней дверью.

Она направилась обратно к общежитию. Ей не хотелось быть вдали от Лю Мэй дольше, чем этого требовала абсолютная необходимость. С каждым новым китайским словом, которое ребенок обучался понимать и произносить, она побеждала Томалсса снова и снова.