По тонкому льду

Обойдя разоренный лесопильный заводик, мы спрыгнули в противотанковый ров, тянувшийся на несколько километров Сколько труда, пота, бесценного времени стоил этот ров жителям города! Все верили, что он ляжет неодолимой преградой между городом и врагом. Но ни одна гитлеровская машина не попала в западню. Немцы прорвались к Энску со стороны железной дороги.

Пройдя сотню шагов, мы увидели Русакова. Он встал с земли, отряхнулся.

– Так, полдела позади. Прощевайте, хлопцы. Шагай, господин хороший!

Мы постояли, пока Русакова и Угрюмого не скрыла тьма, и прежней дорогой отправились обратно.

Минут сорок спустя я подходил к дому Гизелы. Еще издали глаза мои приметили, что форточка закрыта: значит, Гизела у себя. Я осмотрелся, взбежал на крыльцо и постучал Тишина Видимо, спит. Постучал еще.

– Кто там? – послышался милый сердцу голос.

– Я, открой.

– Ах!

Я обнял ее в темноте и поцеловал.

– Что случилось? – испуганно спросила Гизела.

– Ровным счетом ничего. Прости, я на пять минут.

В комнате уже горел свет. Гизела запахнула легкий халатик, забралась с ногами на диван и недоверчиво посмотрела на меня. В ее глазах таился молчаливый вопрос. Я сел рядом с ней. Она спросила:

– На пять минут?

– Да, дорогая. Не больше.

– Ты знаешь, – промолвила она, – эта седая прядь придает твоему лицу трагическое выражение.

Я встал и подошел к зеркалу, стоявшему на этажерке. Прядь над самым лбом выглядела очень неестественно на фоне моей темной, без единой сединки, шевелюры. Но ничего трагического в этом не было.

– Выдумщица, – сказал я и снова водворился на диван.

Час назад меня одолевали сомнения. Казалось, что затея моя неосуществима. Но сейчас все опасения улетучились. Гизела смотрела на меня доверчиво, ободряюще.

Я кивнул на коричневый чемодан, стоявший у стены между окнами.

– Так и не удалось сбыть парадный костюм мужа?

– Могу презентовать его тебе, – сказала она и рассмеялась.

Гизела не ведала, что я задал вопрос неспроста.

– Представь себе, не откажусь, – заметил я. – Но прежде хочу подвергнуть тебя короткому допросу.

– А это страшно? – ответила Гизела с веселым лукавством. – Меня никогда не допрашивали.

– Только условие – говорить правду!

– Как под присягой! – и она подняла вверх руку со сложенными крестом пальцами.

Я поймал опускающуюся руку и приложил к губан.

– Смешной ты, – проговорила Гизела. – Вламываешься ночью к одинокой, беззащитной женщине и пугаешь ее… Ну, допрашивай же! Прошло две минуты.

– Хорошо. Скажи: в каком отделе работал твой муж?

Гизела задумалась на минуту и сказала, что Себастьян Андреас служил в реферате четыре-а-два, в отделе четыре-а. Рефератом руководит и сейчас штурмбаннфюрер СС Фогт, а отделом – оберштурмбаннфюрер СС Панцигер.

– Земельбауэр знал твоего мужа?

Гизела сделала отрицательный жест.

– Но слышал о нем?

– О да!

– А Панцигера Земельбауэр знает?

– Только по фамилии. Дело в том, что Земельбауэр попал сюда из Кенигсберга. В Берлине он не служил.

Пока все шло лучше, чем я предполагал.

– Еще вопрос. Ты была в квартире Земельбауэра?

– Да. И не раз.

– У него есть сейф?

Гизела вздрогнула.

– Сейф? Да, конечно. – Гизела так посмотрела на меня, будто хотела заглянуть в самую душу, и с тревогой спросила: – Что ты задумал? Он же начальник гестапо! У него во дворе караул. Часовой в прихожей. Еще денщик.

Еще повар. Все вооружены.

Пришла моя очередь рассмеяться:

– Ты подумала, что я собираюсь совершить налет на дом начальника гестапо?

Гизела кивнула и закусила нижнюю губу.

– Нет, дорогая, у меня и в мыслях этого нет. Просто надо проверить кое-какие сведения.

– Это правда?

– Клянусь прахом дорогих моему сердцу предков, – сказал я и встал. – Вот и весь допрос. Ты не сердись, что я побеспокоил тебя. Мы, возможно, вернемся еще к этому. А теперь просьба: побереги костюм мужа. Он понадобится, но не мне лично.

На лицо Гизелы вновь легла тень.

– Я подумаю, – сказала она, но сказала это так, что я уже не сомневался в положительном решении. – Ты уже уходишь?

– Да, бегу. Ведь я не отдыхал со вчерашнего дня.

Гизела проводила меня, немного озадаченная и взволнованная. Спать спокойно она уже не будет.

Я вышел и быстро зашагал в противоположный конец города. Мне надо было еще повидать Пейпера.

Беседа с Гизелой вселила в меня уверенность в успехе задуманного плана.

Все начиналось хорошо. Правда, вторым, но необходимым условием успеха было участие в деле Пейпера. Но я не сомневался, что он согласится.

Я торопился. Время – двенадцать ночи. Как бы не застать Пейпера спящим!

Тогда придется вызывать хозяина дома, объясняться. Но избежать услуг хозяина все же не удалось. И не потому, что его квартирант спал. Пейпера вообще не было дома.

– Он раньше часа редко возвращается, – пояснил хозяин. – Если уж очень нужен, подождите.

Да, он был нужен, очень нужен. Я сел за стол в его комнате и при свете восьмилинейной керосиновой лампы стал просматривать аккуратно сложенные немецкие газеты.

Пейпер явился ровно в час. Меня он встретил без удивления, решив, видимо, что нужна информация. Так думал я. А он сказал:

– Как хорошо, что вы пожаловали. Ведь я уезжаю.

Сердце мое екнуло. Этого не хватало! Значит, все летит к шутам! С моих губ сорвался сразу десяток вопросов: куда, зачем, почему?

Пейпер объяснил. Болезнь прогрессирует. Надо серьезно лечиться.

Начальство предложило отпуск. Он едет в Австрию. Наверное, послезавтра.

– Но вы можете задержаться? – взмолился я. – Дня на три-четыре.

Пейпер успокоил меня. На такой срок – конечно, и говорить не стоит.

Он вынул из чемодана большую консервную банку, ловко вскрыл ее и выложил содержимое в глубокую тарелку. Это были засахаренные белые сливы.

Крупные, одна в одну. Появились ложки. Пейпер предложил угощаться.

Отказаться от такого деликатеса было невозможно, и я подсел к столу.

– Я из бильярдной, – признался Пейпер. – Это моя страсть. Сейчас вот шел и думал о вашем приятеле. Все произошло на моих глазах. Когда вбежали гестаповцы, он, видно, сразу понял, что это за ним, и быстро направился к заднему выходу. Но они крикнули: "Стой!" – и бросились следом. Потом началась стрельба. Трудно сказать, сколько сделал выстрелов ваш друг, но последнюю пулю он приберег для себя Мне жаль его. По-человечески жаль Да да, фортуна разведчика очень капризна. Это хождение по тонкому льду. Неверный шаг, лед треснул – и гибель без возврата.

Вспомнив Андрея, мы оба загрустили. Слова как-то сами по себе иссякли.

Пейпер вторично полез в чемодан, и на стеле появилась бутылка арманьяка.

– Давайте выпьем по глоточку, – предложил он.

Я кивнул. Мы выпили по стопке этой жидкости, неведомо как попавшей в Энск. Она напоминала одновременно и водку, и коньяк.

– У вас есть своя служебная комната на аэродроме? – спросил я.

Пейпер ответил утвердительно.

– И есть шкаф, в котором вы храните документы?

– Ну конечно! И даже обитый железом.

– Давайте рассуждать отвлеченно, – продолжал я. – Допустим на минуту, что к вам является из Берлина или из штаба фронта офицер, и первое, с чего начинает, – предлагает вам открыть сейф и показать его содержимое.

– Ну и что же? – усмехнулся Пейпер. – Не вижу в этом ничего необычного.

– Значит, бывают такие случаи?

– Сколько угодно.

– Так, – я препроводил в рот сочную сливу, прожевал ее, проглотил и заговорил вновь: – Еще вопрос. Вы знакомы с начальником местного гестапо?

Пейпер ответил, что, к его величайшему удовольствию, не удостоился пока такой чести.

– А видели его когда-нибудь?

– Нет, и не стремлюсь. Болтают, что он похож на Геббельса и считает себя полноценным представителем чистой расы, болтают также, что он вероломный и опасный человек.