Сектор обстрела

Своеобразное чувство юмора не покидало ротного ни при каких обстоятельствах.

Старый, чтобы лично "поковыряться у духа в печенках", загнал на башню Маслевича. Почти сразу же на пост, посмотреть на живого душмана, подтянулись чеченцы с «девятки» — Шамиль и Магомед. Только что они закончили прочесывание кишлака.

— Дан! Чё за война у вас тут была? — крикнул на подходе к посту Магомед.

— А, гля — какого фрукта поймали.

— Ни ферзя себе — война.

— Что в кишлаке? Нашли чего? — спросил Рустам.

Магомед только рукой махнул:

— Ты хоть раз находил после такого?

Бойцы подошли к душману. Тот съежился от страха в бесполезной попытке вжаться в гусянку и спрятаться между катками. Только ничего у него не вышло. Он сидел на коленях возле ведущего катка и едва удерживал равновесие. Белоград двумя ремнями зафиксировал ему руки за спиной и привязал их к голеням. Щуплая грудь и живот афганца выпятились при этом далеко вперед так, что все органы оставались открытыми для ударов. При приближении солдат, душман начал тоненько подвывать.

Магомед коротким, точным ударом носком ботинка в печень заставил того заткнуться. Задыхаясь от боли, он только дернул головой, захрипел и свалился на бок.

— Чё, сука? Больно? Дост! — рявкнул на афганца Магомед.

— А когда гранату в нас бросал, не болело? — подлил масла в огонь Рустам, добавляя не менее болезненными ударами в селезенку и сломанное ребро.

Бойцы, разгорячённые процессом экзекуции, поочередно футболили скорчившегося от боли мождахеда и крыли его, на чём свет стоит.

— Тише, тише, мужики! Его живым надо комбату отдать, — попытался вмешаться Белоград.

С искаженным от гнева лицом к Богдану повернулся Магомед:

— Ты видел, что они с Вовкой-немцем сделали?

— Мы аккуратненько. Ты не бзди, хахоль, — презрительно рыкнул на Богдана Шамиль.

Дальше возражать было бесполезно. Это видела половина бригады.

Володя был поволжским немцем, внуком немецкого военнопленного, которых после войны сотнями тысяч селили в лагерях Сибири. Он служил механиком на девятой машине. И Дан с ним плохо корешился. Однажды они даже подрались из-за пустяка. После того инцидента они сторонились друг друга. А позже, во время одного из обстрелов колонны, которую Вовкина БМП сопровождала в техзамыкании, духи попали в его машину из гранатомета. Он один оттуда выбрался. Только в пылу боя никто не заметил, как он, видимо обезумевший от взрыва, ушел в горы. После обстрела его просто не нашли ни в обгоревшей машине, ни рядом с ней. Зато нашли спустя неделю, когда возвращались тем же путем. Прямо на дороге лежал облепленный мухами и скорпионами полуразложившийся смердящий трупным смрадом кожаный мешок, когда-то бывший механиком Вовкой-немцем.

Его опознали по татуировке на руке. На правом предплечье у него был наколот саблезубый лев. Видимо ребята, когда кололи, здорово накурились чарсу* *(местное название гашиша), и лев получился какой-то уродливый. Вот по этой наколке и определили, чьи останки лежали в дорожной пыли, прямо на пути танкового саперного трала.

Пока прапорщик — командир саперного взвода разминировал тело, из грудной клетки вывалилась окровавленная голова с пустыми глазницами и членом во рту. Прапор так и разминировал, глядя круглыми от ужаса глазами на эту голову. Когда его останки попытались поднять, оттуда же, из распоротой груди, начали выпадать обрубки рук и ступни. А кожу эти выродки, похоже, с него живого снимали — с пяток и до груди. Она оказалась завязанной на плечах. Полколонны, забыв об осторожности, стояло и, стиснув зубы, наблюдало эту картину. Затем, через пару километров нашли ноги.

После этого Богдан едва не свихнулся, чувствуя себя виноватым за ту глупую ссору с Вовкой. Еще с полгода, чуть ли не каждую ночь, «Немец» приходил к Белограду во сне и молча, проникая в самую душу, смотрел на Богдана своими пустыми обожженными глазницами.

Лучше всех знал фарси Шамиль. Кто-то из его родни жил в Таджикистане. И чеченец на гражданке несколько лет гостил там.

— Где твоя банда? Где мины поставил? — допытывался Шамиль, подкрепляя свои вопросы монотонными увесистыми ударами ногой в одну точку в области сердца.

Никто и не рассчитывал получить от душмана какие-либо сведения. Но как-то же нужно было аргументировать истязания. После четвертого беспощадно жестокого удара в грудь лысая голова душмана откинулась назад. Он закусил нижнюю губу и низко, утробно завыл. По подбородку потекла струйка крови, из глаз — слезы. Плечи в бесполезной попытке освободить руки и схватиться за грудь, беспомощно задергались. Ремни только еще сильнее врезались в запястья и плечи. Шамиль остановился — еще пару ударов в сердце, и пленник, и так уже находившийся на грани потери сознания, превратился бы в тухлятину.

Старостенок левой ногой наступил душману на локти и правой толкнул его под ребра:

— Не спать, гнида, не спать!

На рассечённой прикладом автомата Белограда коже головы разошлись края раны. Из-под кожи показался какой-то чёрный сгусток. Старостенок, демонстративно изысканным движением, двумя пальцами с оттопыренным мизинцем, вложил в рану, как в пепельницу, тлеющий окурок «Охотничьих»:

— Курнешь, камрад?

Довольные оригинальной выходкой Старого, бойцы громко заржали. Резкая боль заставила душмана прийти в себя, изогнуться еще больше и заорать во всю глотку. Крик захлебнулся после увесистого удара кованным горным ботинком в зубы:

— Та не ори ты, тварь!

Магомед с заметным отвращением поднял пленного за шиворот на колени и несильно тряхнул:

— Кто из кишлака стрелял? Где они?

Но, обессиленный, тот все равно свалился на бок, не сказав ни слова.

Магомеда озарила новая идея:

— А чего он падает у нас все время, мужики?

Шамиль понял мгновенно. Самым страшным для духа сейчас была петля. Кому как не мусульманину знать, что правоверному не рекомендуется умирать во время священной войны с неверными от удушья. При бескровной смерти в рай ему не попасть.

На башню взлетел Шамиль. Пока он разворачивал ствол, Магомед резким движением выдернул шнур из плащпалатки и нарочито медленно на глазах у афганца принялся вязать петлю. У пленного чуть глаза из орбит не вылезли. Его лицо, до сих пор красное от напряжения и побоев, покрылось белыми пятнами. По щекам двумя потоками потекли слезы.

— Нест! Нест! Дост! Дост! Нест! — завизжал, прерываясь всхлипываниями, афганец.

— Ес! Ес! Дост! — глядя жертве в глаза, заржал Магомед.

Шамиль уже повернул башню и опустил ствол пушки над головой афганца. Магомед одним рывком затянул петлю на шее пленного. Другой конец шнура он перебросил через ствол и намотал на ладонь.

— Шамиль, давай, вира помалу! — крикнул он земляку.

Шамиль начал поворачивать колесо ручной подачи, ствол медленно пополз вверх. Отчаянный крик афганца захлебнулся в затягивающейся удавке. Сдавленная петлей шея уже потянулась за стволом. Каким-то чудом он сумел опустить локти ниже и немного поддержать себя носками ног. Еще немного и захрустели бы позвонки. Белоград не выдержал и толкнул руку чеченца вверх. Тело, так и не успев оторваться от земли, рухнуло рядом с гусянкой.

— Магомед! Он живой нужен.

— Ты чё, адвокат? — опешил от неожиданной смелости сержанта Магомед.

— Ротный приказал. За ним комбат едет.

При этих словах Богдана Старостенок сделал неуклюжий шаг назад так, чтобы оставаться сбоку и сзади чеченца.

Магомед понял, что сейчас может и сам схлопотать по роже. Шамиль был в башне. А эти двое давно раскусили принцип стаи и всегда держались вместе. Сколько их не били — они все равно никому не подчинялись. А Старого вообще прозвали — "Бешеный хохол". Тот никогда не задумывался над последствиями и в драке хватал все, что под руку попадет. Однажды табуретку развалил о голову прибуревшего узбека. Тот потом в медроте месяц провалялся. Да и подготовка у дедов была не хилая. Но и уступать было нельзя. Не позволяла честь горца.