Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

С наступлением темноты немцы периодически в нашу сторону посылали осветительные ракеты, стреляли трассирующими пулями из автоматов, но эта стрельба нам никакого вреда не приносила.

Когда догорел сарай, стало совершенно темно. Было, наверное, около часа ночи, когда мы услышали звук приближающегося самолета. Это прилетел наш разведчик, который сбросил над рекой и хутором на парашюте осветительную ракету, затем немного покружил и улетел. Мы продолжали вести наблюдение, но немцы, видимо, в хуторе спали.

Прошло еще около часа, и вдруг сзади нас послышался шепот:

— Эй, где вы тут?

Это пришел наш связной. Услышав его голос, я ответил:

— Не шумите, идите сюда.

— Товарищ командир, идите получать продукты, — тихо сказал он.

Я выбрался из окопа и, стараясь не шуметь, пригибаясь к земле, пошел вслед за связным. Ночь была очень темная, ничего впереди совершенно не видно. Пройдя метров двести, мы пришли к штабу, который располагался в низине этого картофельного поля. Старшина роты уже заканчивал отсчитывать мне банки с консервами, когда послышался звук зуммера полевого телефона. Я внимательно прислушался и услышал голос нашего начальника штаба, который в это время разговаривал по телефону. Из разговора я понял, что нашему батальону приказано срочно отходить от занимаемой нами обороны, но куда — не понял.

Когда закончился телефонный разговор, начальник штаба спросил нашего старшину:

— Старшина! А где командир отделения, которое находится в дозоре?

— Он здесь, товарищ майор, — ответил старшина.

Услышав этот вопрос, я подошел к начальнику штаба и доложил:

— Товарищ майор, вы меня спрашивали?

— А, это вы командир того отделения, которое находится в дозоре?

— Так точно, товарищ майор.

— Наш батальон сейчас начнет отход от занимаемой позиции в сторону станицы, а вы со своим отделением будете отходить последними. Ваша задача: прикрывать наш отход, — приказал начальник штаба.

Выслушав этот приказ, я тут же бегом отправился к своему отделению. Было еще темно, но на востоке уже показались первые признаки рассвета. Повременив минут двадцать, я дал приказ об отходе нашего отделения. Уже начало светать. Отходя от своих окопов, я увидел, как наши товарищи уже приближались к тому саду, из которого мы вчера ползли по картофельному полю. Мы были уже в сотне метров от этого сада, когда противник обнаружил наш отход и поднял по тревоге своих солдат. Со стороны противника начался обстрел нашего отделения из минометов. Но, видимо, еще не очнувшись, минометчики противника стреляли в нашу сторону без всякого разбора. Мины ложились то далеко впереди нас, то в стороне от нас. Мы сумели нагнать отступающих парашютистов и присоединиться к ним. Свою задачу мы выполнили.

Наше командование приказало всем нам занять временно оборону в противотанковом рву. Расположение батальона в этом рву было очень неудачным. Мы находились как в мышеловке, так как северный край рва, обращенный к противнику, был невысокий, почти в рост человека, а южный — очень крутой и высотой метров семь. Поэтому, если бы немцы начали быстрое преследование нас, то отход из этого рва под огнем противника был бы совершенно невозможным, так как пришлось бы подниматься по крутому песчаному краю рва, и мы были бы отличной мишенью для наступающего врага. Отход на запад по рву, в сторону станицы, был тоже уже невозможен, так как наши разведчики доложили: под станицей, где мы вчера еще свободно проходили по этому рву, находятся немцы. Оставался единственный отход в сторону крутого края противотанкового рва. Все мы это прекрасно понимали и ждали приказа нашего командования.

Как только появились первые солнечные лучи, послышался гул летящих в нашу сторону самолетов противника. Мы были вполне уверены в том, что самолеты летят бомбить нас, лежащих в этом рву. Конечно, с воздуха на фоне светлого песка, который лежал на дне рва, нас было отлично видно. Мы с ужасом ждали, что вот сейчас эти пикирующие бомбардировщики сделают заход и бомбы обрушатся на нас. Но бомбардировщики начали бомбить лесную посадку, располагающуюся в нашем тылу, совсем рядом с нами, где находились наши артиллеристы. Но их там уже не было, так как им тоже был дан приказ об отходе, и они еще ночью снялись.

Наш молоденький командир взвода так перепугался этой, почти рядом с нами, бомбардировкой, что не выдержал и стал карабкаться по стенке рва наверх. За ним последовали и мои два бойца. Я им громко приказал:

— Стойте! Возвращайтесь назад! — Но они не послушались моей команды и вылезли на край рва. В этот момент, когда они уже находились наверху, в их сторону угодила мина противника. Произошел взрыв, и я понял, что эта мина накрыла командира и моих товарищей.

Через минуту мы увидели бледное лицо нашего командира взвода, который, склонившись на краю рва, хриплым голосом произнес:

— Помогите! Нас всех ранило!

Не ожидая приказа со стороны нашего командования, я приказал своему отделению выбираться из этого рва и оказать помощь раненым товарищам. Поднявшись наверх, мы увидели жуткую картину. Оба моих бойца были тяжело ранены. Они стонали и обливались кровью. Одним из раненых оказался тот самый Заруцкий, который просился у меня вчера к врачу. Он был ранен в ногу. Осколком мины его нога была сильно изуродована. Сапог на этой ноге был полон крови, которая фонтаном била из огромной раны, находящейся ниже колена. Сняв с Заруцкого брючный ремень, я туго перетянул ему ногу и приостановил кровотечение. Второй наш товарищ был ранен осколком мины навылет в правое плечо. Перевязав и его рану бинтами, я приказал своим товарищам связать винтовки поясными ремнями и положить на них раненых. Один из бойцов отказался отдать свою винтовку для этой цели. У меня не было никакого выхода, и я предложил ему за винтовку свой автомат, приказав при этом ему оборонять нас.

Пока мы перевязывали своих товарищей, весь наш батальон, бросив нас с ранеными, отошел в станицу. Убежал с ними от нас и тот боец, которому я отдал свой автомат. Со мной остались только восемь человек, верные долгу товарищества, мои бойцы и двое раненых. После перевязки мы положили раненых на связанные ремнями винтовки и на таких примитивных носилках понесли их в том же направлении, куда отошли все остальные наши товарищи из батальона.

Мы бегом несли своих раненых, двигаясь по мелкому кустарнику виноградника в сторону станицы. Я шел позади всех, внимательно присматриваясь, нет ли где немецких солдат, которые могли преследовать нас.

Во время движения по кустарнику мы неожиданно услышали всенарастающий рокот танковых двигателей. Это были танки противника, которые зашли глубоко к нам в тыл. Шум танковых двигателей и лязг их гусениц придал нам еще больше сил и энергии, и мы бегом побежали в сторону станицы, где должен был находиться наш отступающий батальон.

Наконец, кустарники кончились. Перед нами было голое поле сжатой пшеницы. До станицы было около километра. Левее нас, километрах в двух, в степи были видны двигающиеся параллельно с нами танки противника. Наше положение было почти безвыходным. Единственным выходом было как можно скорее пробежать этот километр открытого поля.

Мои товарищи остановились и озабоченно спросили меня:

— Что будем делать, товарищ командир?

— Надо рассредоточиться и как можно быстрее пробежать это поле.

Мои товарищи, неся на своих плечах раненых, побежали через это поле. Когда мы выбежали на него, то с правого берега Кубани нас обнаружили минометчики противника. В нашу сторону полетели мины. Стрелял шестиствольный миномет. Первая очередь мин легла в стороне от нас. Но вторая — по звуку я определил — должна была накрыть всех нас, и, крикнув «Ложись!», сам тоже прижался к земле. Но это не спасло меня. Одна из разорвавшихся где-то левее моей головы мин ударила своим осколком в левый бок. Он перебил поясной ремень и, пройдя вдоль мышечных тканей ноги, засел на середине бедра. В том месте, где он остановился, я почувствовал сильный удар, как будто камнем в бедро ноги.