Белое и красное

Тимофей открыл глаза. Какое-то время не мог понять, где он. Во сне он видел Суоруна. Тот умел рассказывать и петь олонхо^[5]. Дед Суорун был из Тимофеева детства. Умер он в злые годы, когда их кочевье погубила оспа.

На лиственнице сидела золотисто-рыжая белка. Увидев ее, Тимофей успокоился. Значит, он лежит на шкуре оленя в своем шалаше. Из шалаша видна старая лиственница, склон пригорка, озеро. На озере покачивался плавающий островок с тремя березами. Островок медленно удалялся в направлении противоположного берега. Тимофей смотрел на листву берез, и ему казалось, что это он сам уплывает куда-то с пригорком, шалашом, лиственницей.

Дед Суорун… Никто так не умел рассказывать об Одунхаане, державшем в своих руках судьбу народа, или петь, подражая голосу жестокого, однорукого людоеда-аббасы, отчего даже взрослые, собравшиеся в юрте, не только Тимофей, дрожали в ужасе — так боялись этого страшного чудища. Дед Суорун не снился ему уже много лет. «Наверное, умру, — решил Тимофей. — Каждому творению свое время».

Глянул на белку, она ловко карабкалась вверх. Было позднее утро. Правда, Тимофей еще на заре отвязал лошадь и пустил пастись на лужайке у озера. На ночь Тимофей всегда оставлял коня возле шалаша, а собаку привязывал, чтобы без нужды не бегала, не пугала зверя. Никто не подойдет ночью к Тимофею — ни человек, ни зверь. Конь чует тайгу по-своему, пес по-своему. И Тимофей тоже еще слышит тайгу, не только слышит, а чувствует ее своим нутром.

Эту часть тайги человек обходит стороной. Шесть лет назад здесь полыхал пожар. Страшный пожар, он начался, как начинаются пожары в тайге, сразу, неизвестно откуда. То ли молния в недобрую бурю без дождя укусила дерево, истекающее смолой. А может, охотник или какой-нибудь беглец оставил непогашенным костер… Да и якуты, выжигая траву на поляне, могли не заметить, как огонь перекинулся на кустарник и стал подниматься по деревьям. Рассчитывали, сам погаснет, тайга-то бескрайняя. Пожар прошел сто верст широкой полосой, в некоторых местах доходившей верст до тридцати. С шипением погас, когда добрался до Лены, где пламя, срываемое с деревьев ветром, поднятым самим огнем — ибо в ту пору стояла тихая погода, — опустилось на реку. На пути пожара лежало несколько озер. Они выставили против огня сочные приозерные луга, топи, поросшие клюквой, и пожар к ним не пробился. Обогнул озера с обеих сторон и пошел дальше, оставляя внутри себя невыгоревшие куски, пока оба его края верст через пятнадцать вновь не соединились.

Вот и получилось, что озера спасли прилегающие к ним куски тайги. И посреди выгоревшего леса сохранилась зеленая, скрытая от людского глаза тайга. Люди неуютно чувствовали себя среди обуглившихся, опаленных огнем мертвых деревьев, вид их, особенно в сухую погоду, невольно наводил на мысль, что вот-вот вновь вспыхнет пожар. Они заходили в обгоревший лес, а убедившись, что он тянется на много верст, поворачивали обратно и уходили в живую, девственную тайгу.

Пора вытаскивать сети. Скоро начнет припекать солнце. Тимофей даже до того, как стали убывать его силы, любил в жаркие дни короткого лета или в долгие зимние дни полежать. Еще совсем молодым, бывало, оставлял корову на поляне, пусть себе щиплет траву, а сам забирался в шалаш и укладывался спать. Медведь, по-якутски кок, бродил, понятно, по тайге, но он ведь не обязательно должен был прийти за коровой, которую пас Тимофей. И медведь не приходил, хотя в соседнем улусе утащил корову-кормилицу. А когда зимой на стойбище юрту засыпало снегом и она становилась похожа на огромный сугроб, тоже выдавались дни, что мужчине не оставалось ничего другого, как спать и следить только за тем, чтобы бок не отлежать. Конечно, если в юрте жила хорошая женщина, работящая. У него была такая. Вот вторая, тунгуска, не такая, нет, зато…

«Пора вытаскивать сети», — подумал он, не вставая. Соседи, которых здешний климат и тайга тоже вынуждали мало двигаться, чтобы не расходовать силы, не обошли вниманием эту склонность Тимофея и прозвали его Тимошка-лежебока. Тимофей не сердился. Известно ведь: в тайге больше всех суетится тот, кто голоден. А ему совсем неплохо жилось. Только вот как теперь будет, когда не стало царя-солнца?

Тимофей не был тойоном, он был охотником. У него был странный зять. Старик любил охотиться далеко от тех мест, где били зверя якуты из его улуса.

Надо вытаскивать сети! А то зацепятся за дно: озера здесь неглубокие, сеть нетрудно выбрать, только потом придется дрожать от холода, раннее солнышко сушит медленно, а высокое ждать долго.

Он вышел из шалаша, глянул на озеро. С одного его края тянулась выгоревшая полоса. После пожара за озером, где осталась тайга, развелось много всякой живности. С тех пор прошло шесть лет, и сейчас это было хорошее место для охоты. В это лето Тимофей приметил: лисицы первые ушли в свои старые норы, оставшиеся на пожарище, жизнь с уцелевшего клочка тайги расходилась во все стороны, как непогашенный огонь. Жаль, что мошка опять объявилась. Тайга сама оживет, только бы люди не мешали. И жизнь передаст жизнь дальше.

Тимошка-лежебока не торопясь снял с ветки сохнущий мешок, подумав, вернулся в шалаш за котелком: заодно принесет с озера воду для чая. Возле берега покачивался плотик из бревен. Тимофей оттолкнулся шестом. Сеть он поставил недалеко от берега. Может, посреди озера водятся какие-нибудь другие рыбы, но Тимофея устраивали те, что удавалось поймать у берега. Не спеша вытянул сеть, в мешок посыпались окуни, серебристые караси, красноперки, мелькнула щука — с ней надо поосторожнее, того и гляди покалечит руку зубастой пастью. Не случалось еще, чтобы сеть у него была пуста. Когда попадалась большая, взрослая рыба, которой не легко было вырасти до такой величины, Тимофей просил у нее прощения, прежде чем сунуть в мешок. Старые рыбы пахли илом, но соболю или лисице это не мешало.

Толстый карась изогнулся, выскользнул из рук и плюхнулся в воду. Нет уже былой силы в пальцах у Тимофея. Пора сюда с внуком приезжать. Мальчонка вынимал бы рыбу из сетей да учился разбрасывать ее на звериных тропах, чтобы зимой зверь вернулся на это место. А потом Тимофей показал бы ему ласку, летом она сильно смешная, головка, бока и спинка коричневые. А придет время надеть зимнюю шубку, будет белая-белая. Потихоньку провел бы внука на топи, показал, где отелилась лосиха. С южной стороны велел бы подходить. В дупле старой сосны — в этих местах росли лиственницы и сосны — недавно поселилась рысь.

Антон не разрешил Тимофею взять с собой внука. Парень, сказал он, никогда не будет охотником, а в белок научится стрелять лишь забавы ради. Он хозяйством займется, а еще лучше — если пойдет работать в школу. Антон в тот вечер пил с Тимофеем, провожая его на летнюю охоту, а как следует выпив — только разве это что-то меняет в словах мужчины, — выкрикнул, что заберет парня, заберет Нюргистану и его, Тимофея, и поедут они в теплые края. С тех пор как уехал Уйбан — так старик называл Яна, — Антон сильно переменился, места себе не находил. Только когда пришла пора сева, занялся делом.

«Нет, Тимофея ты с собой не возьмешь, — решил старик. — Сдохнет Тимофей. А пока жив… Нюргистану бери, уж если ты ее взял себе, но внук останется… Он мой глаз, который видит, мой зуб, который уже раскрошился, и мое гаснущее сердце», — размечтался Тимофей. Теперь он все чаще разговаривал сам с собой. В этот момент лицо у него прояснилось, но он тут же насупился — увидел свое отражение в воде: сейчас он один и мог себе позволить, чтобы изборожденное морщинами лицо, лицо старого мужчины, выражало его мысли, его чувства, ведь на людях он никогда себе такого не позволит.

Хорошо, когда есть внук. Мужчина повторяет себя в своем сыне, в своем внуке, так же как в нем, мужчине, повторили себя его отец, дед, отец деда. Ну а если у якута внук с голубыми глазами и светлыми волосами, сколько же хлопот…

Тимофей чувствовал: с теми, кого привезли жить к якутам, кто поднялся против царя-солнца, ничего хорошего не будет. Сколько он себя помнил, всегда в улусе жили бунтовщики из далеких сторон. Они лечили якутов, рассказывали им о мире, пахали, сеяли. Одни умирали, другие бежали, их ловили; сам Тимофей как-то участвовал в погоне, правда, были и такие, которым добрый царь разрешал вернуться в те края, где весны и лета больше, чем зимы, где в морозные ночи не слышно шепота звезд. Якуты в улусе понимали язык новых пришельцев, он был похож на речь русских. Жили они вместе, а все же как бы только рядом. Вот Антон… Добрый человек Антон. Мудрый человек, да глухой он, зова матери-тайги не слышит. Не его она мать.