Бешеный "тигр"

Сергей Георгиевич Жемайтис

Бешеный «тигр»

ЖЕМАЙТИС СЕРГЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ родился в 1908 году в г. Николаевске-на-Амуре. Более тридцати лет он прожил на Дальнем Востоке. Работал трактористом, корреспондентом газет, служил в Военно-Морском Флоте. В годы Великой Отечественной войны находился в действующей армии. Войну начал солдатом, а затем был произведен в офицеры.

После войны Жемайтис становится профессиональным писателем. В центральных издательствах вышли его книги повестей и рассказов: «Ребята с голубиной пади», «Теплое течение», «Поющие камни», «Журавлиная дорога», «Красная ниточка», «Взрыв в океане» и др. Свои произведения писатель адресует главным образом детям и юношеству.

— Ксюша? — спросил Иванов. — Быть не может! Вот дела! Тут немцы, танки, и она еще в придачу.

Ложкин, не отрывая глаз от бинокля, ответил:

— Да, это она. Умница! Видишь, вначале шла по той стороне дамбы, затем перебралась через бетонную трубу на нашу сторону.

Иванов протянул руку.

— Дай-ка я взгляну: неужели что с Кирей стряслось? Мы тут спим, как в доме отдыха.

— Зря мы согласились оставить его у старика. — Ложкин снял с шеи ремешок и протянул небольшой цейсовский бинокль.

Иванов нашел девочку среди высокой болотной травы; она уже перебралась через топь, заросшую камышом, и, низко пригибаясь, быстро шла прямо на их крохотный островок, затерявшийся посреди заболоченной низины. Мелькнуло ее смуглое испуганное личико и скрылось в траве. Иванов стал осматривать деревню на бугре. Из нее выехал грузовик с с крытым кузовом и, пыля, покатил по дамбе. У кузницы два немецких солдата бегали вокруг танка и ловили белую курицу; третий стоял, держась за бока; автомат мотался у него на шее.

— Будто все спокойно, — сказал Иванов, опуская бинокль, — солдаты кур ловят.

— Нет, что-то с Кириллом неладно.

Они молча с тревогой ждали девочку, думая о раненом товарище.

Кирилла Свойского ранили в ногу еще при переходе линии фронта. Несколько дней он крепился, говоря, что рана пустяковая: пробита мякоть ноги. Но сказались большие переходы, ночевки в поле, по сырым оврагам, в лесу. Нога разболелась. Прошлую ночь они несли его, стараясь уйти как можно дальше от передовой. И вот под утро наткнулись на деревушку, где не было немцев.

Кирилла взялся выходить старик кузнец.

— Я его так спрячу, что сам не найду, — шутил он, отечески посматривая на разведчиков. — Не беспокойтесь, товарищи, выходим мы вашего Кирилла вот с Ксюшей. До вечера на сеновале полежит, а ночью в лес отвезу, там у меня пасека небольшая. Жалко, сейчас нельзя: скоро туман разойдется. Курорт, а не пасека. Может, и вы надумаете, денек-другой поживете? У нас тихо. Вчера только разъезд на мотоциклах заглянул. Походили по избам, побормотали что-то и уехали назад по дамбе. Теперь не скоро снова появятся. Ну как, может, и впрямь поживете у нас?

Ложкин, к великому неудовольствию Иванова, наотрез отказался от приглашения кузнеца.

— Раз такое дело, то придется вам дневать в болоте. Правда, островок там есть, сухой довольно. Ксюша проводит вас.

— Мы сами найдем, — сказал Иванов, недовольно хмурясь.

— Ни в коем разе. Заблудитесь. Весь день в воде просидите, а вам выспаться надо. Вот возьмите хлеба, сальца.

Тоненькая девочка сидела на кровати, натянув на плечи одеяло, и не спускала огромных глаз с Иванова и Ложкина.

— Не дай бог, еще в трясину попадете, — сказала она и спрыгнула с кровати, — а я здесь все тропинки знаю. Мы через этот островок раньше в дальний лес по ягоды ходили. Когда в Горелихе еще фашистов не было.

— Лесом до Горелихи, если в обход, — пояснил кузнец, — пятнадцать верст, а через болото и пяти не будет. Ну идите, пока туман не разошелся. Хотя в деревне народ у нас хороший, да, может, чужой кто гостит. Лучше уж поберечься.

Кирилл Свойский, прощаясь, сказал:

— Ну и местечко вы мне подобрали! Всю жизнь мечтал пожить в такой деревне среди лесов. Птицы поют, слышите? И войны нет. Как на необитаемом острове. Через недельку выйду из ремонта в такой обстановке.

— Только без фокусов, Кирилл, — предупредил Ложкин. — Нам вряд ли удастся побывать здесь еще раз до наступления.

— Само собой. Будем пчел разводить с дедом.

Иванов помог ему забраться на сеновал.

Они долго шли в густом утреннем тумане по невидимой тропинке среди сизых от росы камышей. Девочка привела их на островок.

— Ну вот, тут хорошо вам будет. Я пойду. А вы еще придете?

— Придем. — Иванов погладил ее по мокрой головке. — Обязательно придем. Только ты никому…

— Разве можно! — Ксюша вспыхнула от обиды и убежала.

Взошло солнце, ветер разогнал туман; разведчики просушили мокрое обмундирование и, обманутые тишиной, уснули на мягкой влажной земле. Проснувшись около полудня, увидели, что в деревне немцы. И вот к ним бежала Ксюша с какими-то вестями.

Она влетела на бугорок, задыхаясь. В ее испуганных главах мелькнула радость.

— Ой! Вы здесь, а я-то думала… — Она упала на землю.

Ее подняли, напоили водой из фляги.

— С Кириллом что-нибудь? — спросил Иванов. Она часто закивала.

— Пусть успокоится, — сказал Ложкин.

— Нет, нет, я ничего… сейчас.

— Успокойся, Ксюша. — Иванов протянул флягу. — Попей еще.

— Нет, нет… спасибо… танкисты его…

Иванов взялся за голову.

— Предали Кирюху! Эх!..

— Нет, не предали! Как вы можете так говорить!

Глянув в ее большие серые глаза, Иванов забормотал:

— Да не про тебя я, не про деда. Кто-нибудь…

— Никто его не предавал! Нет у нас в деревне предателей! Слышите! Нет!

— Ну прости, Ксюша. Как же тогда?

— Сам он! Может, ничего бы и не было, если бы оставался на сеновале, куда вы его положили. Он сам оттуда спустился. Не хотел, чтобы его нашли у нас. Он благородный человек! — Она опять так взглянула на Иванова, что тот опустил глаза. — Ни я, ни дедушка не видали, как он спустился. Дедушка ушел в кузницу, а я обед готовила на летней кухне. Он пополз через огород, потом через канаву и в крапиву и там спрятался. В это время в деревню танк пришел со станции, не по дамбе, а с той стороны. Остальные застряли. Санька Бармин говорит, что мост возле Захаровки вместе с «тигром» провалился. Это же «тигры». Один у нас остановился. Четыре немца вошли. Стали везде шарить, в кастрюлю заглянули. Гогочут. С ними собака бульдожка. Страшная-престрашная. На меня рычать стала, они прогнали ее. Увидали лукошко с яйцами, плясать стали. Один стал яичницу жарить. Другой водку принес — вот такую бутыль. К нам на стол ставит, как дома. Третий сел как барин. Четвертого нет. Наверное, думаю, в погреб полез. Вышла посмотреть и слышу, лает бульдожка в крапиве, хрипит аж, а к нему бежит тот самый четвертый фашист и вытаскивает револьвер. Подбежал к крапиве и что-то закричал, а из крапивы — «бац, бац!». И он упал. Те трое сначала не обратили внимания, потом один вышел, стал звать: «Ганс, Ганс!» А тот Ганс оказался не убитый, а только раненый; поднимается из канавы, за плечо держится. Остальные, как увидали его, тоже пистолеты вынули. Галдят. Потом стали окружать крапиву. Не стреляют, а в них из крапивы — «бах, бах!..».

— Из пистолета? — спросил Иванов.

— Кажется. Такое ружье дедушка спрятал. — Она показала на автомат Иванова.

— Это теперь не имеет уже значения, — сказал Ложкин.

— Да нет, не говори. Как это мы проспали? Там Кирюха погибал, а мы…

— Он еще не погиб, — перебила Ксюша.

— Взяли!

— Да. Привели его к нам во двор. Он упал и лежит. Весь в крови, рука покусанная. Два немца его привели. Третий раненую собаку принес и положил на мою кровать. Дядя Кирилл долго лежал с закрытыми глазами. Потом открыл, увидал меня… Увидал… И улыбается… Смеется, будто ему совсем не больно… Говорит: «Жалко, нечем было… Передай ребятам — не сдался я. Проклятая собака, руку размозжила. Левой рукой стрелял, не мог обойму сменить. Автомата не было». Говорит, будто бредит, а сам в небо смотрит. Потом прибежал Санька Бармин, дергает меня за платье: дедушка, дескать, зовет. Пошла я в кузницу. Ну, и он послал к вам. Велел передать, что облава будет. Вам надо скорей уходить в лес за болотные выселки. Если долго в лесу пробудете и есть нечего будет, то на краю выселок есть дом с желтыми ставнями. Там наша тетя живет, Елена Ильинична. Она вас накормит и схоронит. Только скажите, что Василий Михайлович послал. Пожалуйста, уходите. Мне обратно бежать надо. Ну, до свидания!