Особые отношения (Не покидай меня)

— Вы были единственным человеком, который присутствовал на этих свиданиях и наблюдал за общением миссис Гудчайлд и ее сына. Скажите, каково ваше профессиональное мнение: можно ли назвать миссис Гудчайлд заботливой матерью?

— Очень, очень заботливой матерью, которой я без колебаний доверила бы ребенка.

— Благодарю вас. Больше вопросов не имею.

И вновь Люсинда Ффорде применила свой любимый прием: «Я задам вам всего один вопрос». На сей раз вопрос был таким:

— По вашему опыту, неужели все остальные матери, лишенные родительских прав и приходящие на свидания с детьми в ваш центр, — неужели все они не изображают в вашем присутствии невероятное горе и скорбь?

— Конечно, изображают. Потому что…

— Вопросов больше нет.

— Мисс Доэрти?

— Миссис Чемберс, правда ли, что в последние шесть недель вы разрешали миссис Гудчайлд во время свиданий находиться с ребенком без надзора?

— Это совершенная правда.

— Почему вы сочли возможным это допустить?

— Потому что для меня уже было очевидно, что передо мной здоровый, нормальный человек, не представляющий для своего ребенка никакой опасности. Честно говоря, я поняла это с самого начала.

— Большое спасибо за пояснение, миссис Чемберс.

Слушание продолжалось. Место за трибуной заняла Джейн Сэнджей. Она показала, что является работником патронажной службы и многократно посещала меня после того, как нас с Джеком выписали из больницы. Она сообщила, что у нее ни разу не возникло сомнений в том, что я прекрасно справляюсь с обязанностями матери. Мейв задала вопрос:

— Однако все это происходило еще до того, как послеродовая депрессия развернулась в полную силу?

— Да, это верно, но в то время миссис Гудчайлд явно страдала от переутомления и послеоперационного стресса, не говоря уже о том, что она очень сильно беспокоилась о здоровье новорожденного сына. Переутомление было вызвано недостаточным количеством сна и тем, что никто не помогал ей по дому и с ребенком. И вот в таких-то обстоятельствах она просто замечательно справлялась со всеми обязанностями.

— Итак, в ее поведении вас ничто не насторожило, вам не показалось, что перед вами женщина, которая пренебрегает своими обязанностями матери или не может с ними справиться?

— Отнюдь не показалось.

— Вам известно, конечно, что однажды миссис Гудчайлд покормила ребенка грудью, приняв перед этим снотворное. По вашему мнению как специалиста, это исключительный случай? Как часто подобное случается?

— Совсем не редко. У нас в Уондзуорте такое случается раз по десять в год. Это типичная ошибка молодых матерей. Мать систематически недосыпает, сон нарушается, ей выписывают снотворное. Ее предупреждают: «Не кормите ребенка сразу, как примете таблетки». Среди ночи ребенок начинает плакать и будит ее. Спросонья мать не может сообразить, что к чему. Она кормит малыша. Но в этих случаях ребенок обычно просто спит подольше или на какое-то время становится немного вялым. А в случае с Салли… простите, с миссис Гудчайлд, этот инцидент не повлек за собой вообще никаких последствий для ребенка и ни в какой мере не повлиял на мое мнение о ней как о компетентной и заботливой матери.

— Больше вопросов не имею.

Настал черед Люсинды Ффорде.

— Скажите, мисс Сэнджей, разве инцидент со снотворным произошел не послетого, как вы имели дело с миссис Гудчайлд?

— Это так. После того случая она была госпитализирована.

— Она была госпитализированав психиатрическое отделение… и причиной госпитализации явился как раз инцидент со снотворным. Так откуда же вам знать, что это происшествие было обычной ошибкой, если вы при том не присутствовали?

— Дело в том, что мне приходилось неоднократно раньше наблюдать подобные случаи.

— Но вы не наблюдали этот конкретный эпизод.

— Зато я достаточно долго наблюдала миссис Гудчайлд…

— Но доинцидента, не так ли?

Пауза. Джейн загнали в угол, и она это понимала.

— Да, наверное, так.

— Что же касается вашего высказывания о том, что «ребенок просто спит подольше или становится немного вялым», то у меня имеется вырезка из шотландской газеты от 28 марта сего года — короткая заметка описывает смерть двухнедельного мальчика в больнице Глазго. Его покормила грудью мать после того, как приняла такое же снотворное. Больше нет вопросов.

— Мисс Доэрти, у вас есть еще вопросы к свидетелю?

— Да, Ваша честь. Мисс Сэнджей, вам когда-нибудь приходилось иметь дело с подобными случаями гибели детей?

— Никогда, хотя я понимаю, что такое возможно. Однако возможно только в том случае, если мать примет дозу снотворного, которая намного превышает рекомендованную дозировку. Интересно, кстати, не была ли та женщина в Шотландии наркоманкой, потому что именно наркоманки часто принимают намного более высокие дозы препарата. А если кормить ребенка, перед этим приняв повышенную дозу успокоительного… да. Подобная трагедия вполне вероятна.

В разговор вступил судья:

— Мне стало любопытно: не была ли та мать из Глазго наркоманкой? Мисс Ффорде?

Мисс Ффорде очень не хотелось отвечать.

— Да, Ваша честь, была.

После того как Джейн отпустили, наступил момент, которого я ждала со страхом и трепетом. Мейв Доэрти назвала мое имя. Я прошла по проходу между рядами, встала за свидетельскую стойку, принесла присягу. Взглянув в зал, я испытала то же чувство, которое пережила, когда единственный раз в жизни выступала на сцене в школьном спектакле: настоящий ужас от того, что все глаза устремлены на тебя. И от того, что сейчас зрителей было совсем мало, легче не становилось.

Мейв была просто молодец. Она строго придерживалась сценария. Она не источала сочувствия («С Трейнором такие штуки не проходят»), не задавала откровенно наводящих вопросов. Но мало-помалу она дала мне возможность рассказать о том, как вихрь закрутил нас с Тони, чем для меня была поздняя беременность почти в сорок лет, какой трудной оказалась эта беременность, с каким ужасом я узнала после родов, что Джек находится в отделении интенсивной терапии, как я постепенно начала соскальзывать в черную трясину депрессии.

— Знаете выражение «в сумрачном лесу?» — спросила я.

— Данте, — вставил мистер Правосудие, судья Трейнор.

— Да, это Данте. И очень точное описание того, где я тогда очутилась.

— А в моменты просветления, когда вы выходили из этого «сумрачного леса», — спросила Мейв, — что вы ощущали, вспоминая, как кричали на врачей и отпускали те неуместные замечания касательно своего сына, или вспоминая, как вы по несчастной случайности покормили сына вскоре после приема снотворных таблеток?

— Я чувствовала себя ужасно. Более чем ужасно. Я и сейчас с ужасом вспоминаю все это. Знаю, что все это время я была больна, но чувства вины и стыда это нисколько не уменьшает.

— Испытываете ли вы обиду или гнев по отношению к мужу из-за того, как он поступил?

— Да, испытываю. Мне кажется, что со мной поступили в высшей степени несправедливо, не говоря уже о страданиях, которые мне пришлось вынести за это время. Для меня это — самое страшное и трудное переживание в жизни… даже страшнее, чем смерть родителей. Потому что Джек — мой сын. Средоточие и основа моей жизни. И его отняли у меня, объясняя это доводами не просто чудовищно несправедливыми, но во многом просто вымышленными.

Произнося последние слова, я с силой вцепилась в ограждение свидетельской трибуны. Потому что знала, что, выпусти я деревянные перила, все в зале увидят, что руки у меня ходят ходуном.

— У меня больше нет вопросов, Ваша честь, — спокойно сказала Мейв.

Люсинда Ффорде смотрела на меня и улыбалась. Это была улыбка человека, задавшегося целью заставить вас занервничать, показав, что держит вас на мушке и вот-вот нажмет на спусковой крючок.

— Миссис Гудчайлд, в больнице Мэттингли, когда вам сообщили, что ваш сын находится в критическом состоянии, произнесли ли вы слова «Он умирает— а меня это не волнует. Можешь ты это понять? Меня это не волнует»!