Ниоткуда с любовью

Полина наклоняется и протягивает руку.

— Это от кого?

Полина хмурится и вздыхает.

— От Нины.

* * *

Палата была пустой и светлой. Стены нежно-голубого оттенка, но Маше это даже нравилось. Она не могла отвести взгляда от окна и только и делала, что смотрела на улицу. Она все еще не могла поверить, что есть такое простое счастье, как солнечный свет.

За окном теплый августовский день, небо чистое, и когда Маша садилась на подоконник, взгляд ее падал на деревья больничного парка. По дорожкам бродит множество людей, но Маше было хорошо и здесь. Ей было везде хорошо. Везде, где не там.

Прошло всего три дня и, хотя ей полегчало, периодически у нее все еще случались острые приступы депрессии, и отпускать из больницы ее не спешили. Впрочем, ей здесь было неплохо — рядом всегда кто-то находился: Женька приходила и оставалась по целому дню, мама забегала, и конечно рядом был Красовский.

Дверь палаты открылась — сначала появился букет цветов в вазе, а затем и медсестра в белом халате, перемещавшая ее. С улыбкой она прошла по палате и поставила вазу на подоконник. Следом появился Красовский.

— Опять цветы от поклонников, — хмыкнул он. Медсестра заулыбалась еще сильнее.

— Вот так в наши дни проявляется ревность, — доверительно сообщила ей Маша, а девушка захохотала и вышла.

— От кого же на этот раз? — Красовский с любопытством взглянул на астры и оглядел другие букеты, стоящие на подоконнике.

— Не знаю. — Маша пожала плечами. — Надо прочитать карточку. Странно, что вроде бы никто не знал, что я пропала, но теперь об этом знает весь город.

— По-моему ничего удивительного. Полиция ведь была в курсе… А журналистам ничего не стоило это узнать.

— Но я все равно не новость номер один. То, что полиция не смогла их поймать, хотя бежали по следу, да и найденный подземный бункер надолго останутся в заголовках всех газет.

— Да, нашли даже похищенных девушек в Бельгии. Не нашли только преступников. — Олег сел в кресло рядом с кроватью и решительно взял Машу за руку. Они говорили о чем угодно, но только не друг о друге. Его это напрягало. Как напрягало и ее слишком веселое настроение. Ненатурально веселое настроение.

— Маш… — Она кинула на него быстрый взгляд черных глаз и вздохнула.

— Что?

Олег переплел ее пальцы со своими.

— Прости меня.

— За что?

— Если бы я раньше подал заявление в полицию…

— Что бы изменилось, Красовский? Они никогда в жизни меня бы не нашли.

— Но я чувствовал, что что-то не так. Месяц я злился на тебя, еще один сходил с ума от беспокойства, а между тем никому и не пришло в голову, что с тобой что-то могло случиться.

— Просто я не должна была сбегать. Так что это только моя вина. И больше ничья. — Она опустила голову на подушку, вытягиваясь на постели. — К тому моменту, как я пошла на пляж, я ведь уже передумала. Так почему бы не повернуть назад и не вернуться к тебе? Но я думала только о том, что мне нужно подумать! Что ж, — она усмехнулась. — Я надумалась на год вперед.

Они помолчали, только Красовский крепче сжимал ее тонкое запястье, чувствуя себя как никогда уязвимым. Кажется, с самого детства не появлялось у него этого чувства. С того самого дня, когда он был маленьким мальчиком, сидящим на скамейке в бабушкином цветущем саду.

— Знаешь, там я постоянно видела тебя. Тебя, и Женьку, и маму. Я не видела окружающую меня обстановку, старалась ее не замечать и не удерживать в памяти. А сейчас, здесь, стоит мне закрыть глаза, и я вижу те желтые стены, от которых тошнит и выворачивает наружу. — Сказала Маша странным, надломленным голосом. — Я вижу трещинки на потолке. Слышу топот их ног, слышу их смех — их ведь было много. Они приходили и уходили, многие знали, о том, что я сижу в этой клетке. Но они не могли ничего со мной сделать, пока не приедет их главный. Не могли решить. Хотели, вероятно, найти еще каких-нибудь дур, спрятать их в этом же подвале и переправить нас вместе в Бельгию или еще куда. И каждый день, просыпаясь, я думала — что будет сегодня? Чем закончится этот день? И почему я не могу даже умереть — нет, Бухте надо поиздеваться надо мной! Вытянуть из меня всю душу, раз уж не получилось сделать это в детстве.

Машу затрясло. Олег схватил ее за руки, сдерживая, и, пересев на ее постель, прижал ее к себе.

— Ну-ну, — тихо шептал он ей, как маленькой. — Все уже закончено. Все прошло. Ты больше не вернешься туда.

Он шептал ей и укачивал, как ребенка до тех пор, пока она не успокоилась. Врачи сказали, что это нормально. Такие приступы еще будут повторяться какое-то время, а потом прекратятся. Все нормализуется. Но нужно увезти ее отсюда. Увезти из города. Хотя бы на время.

Маша молчала не в силах что-то говорить и тогда Олег начал ей рассказывать. О себе и о своем детстве. О своей матери, которая отказалась от него в роддоме, о бабушке, которая использовала все свои прошлые связи, чтобы взять его на попечение, хотя была уже пожилой, о сестре, которая любила маму и не могла поверить в ее постоянное предательство, даже когда она в очередной раз сбежала с очередным хахалем. Он говорил, и говорил, и Маша слушала, очень внимательно. Она перестала думать и переживать о себе. Она слушала только Олега и историю его детства. И, как ни странно, но ей становилось легче.

- Ты так хотел возненавидеть Вику за то, что она выбрала мать и ее мужа и позволила им оставить тебя в детдоме, но не смог, а вместо этого она будто бы ненавидит тебя?

— Не думаю, что она меня ненавидит. — Олег улыбнулся, представив себе такую возможность. — Она… понимаешь, мы были очень близки в детстве. Когда мать постоянно бросала ее, Вика попадала к бабушке, и мы знали, что мы-то уж точно будем друг у друга. Эта связь прервалась для нас обоих, когда моя сестра решила дать матери очередной шанс. Это был ее выбор и, повзрослев, я понял, что мстить за это глупо. Это как мстить человеку за то, что он не может полюбить тебя, а любит другого, понимаешь?

- Да, конечно, — проговорила Маша. Олег улыбнулся ей мельком, но снова вернулся к своим мыслям.

— А она… я думаю, это все чувство стыда. Ей безумно стыдно за то, как она поступила. Ей жаль, что она сделала неправильный выбор, потому что с матерью она была по-прежнему несчастна. Так что уж не знаю, что хуже — это или детдом. Там, по крайней мере, не испытываешь иллюзий.

- И она… искупает долги? — догадалась Маша.

— Считает, что да. Изо всех сил. Пытается контролировать — из лучших побуждений, даже делает вид, что презирает мой выбор профессии.

- Как некоторые родители недовольны самостоятельностью рано повзрослевшего ребенка.

- Именно так.

- А что было с тобой? Ну… дальше. Как ты стал архитектором?

Олег улыбнулся.

- Умные люди попались. В детдоме у меня был потрясающий учитель — попал по распределению после Педа, по-моему. Он не считал нас уродами, отбросами общества — а ведь и такие встречались. Думали, что это жалость, но такое хуже всего. Многие ребята там вообще никогда не видели родителей, они распоясывались хуже некуда. Когда учителя понимали, что мы не ангелочки с крылышками… да откуда же им было взяться, мы об ангелах ни черта не знали!.. Так вот после некоторого времени работы в этом месте учителя вместо того, чтобы бороться за наши ангельские души, считали нас едва ли не уголовниками, с которыми в принципе ничего нельзя сделать. Жалость перерастала в презрение, доброта на словах больше никого не спасала — а такой доброты вообще, как мне кажется, не бывает. Вот так… а тот учитель был действительно потрясающим. Словно сразу умел видеть суть, избавляясь для себя от всего наносного. Он первым заметил, что я люблю рисовать. А рисовал я тогда, в основном, лишь одни дома…

— Дома, — с радостным, просветленным удивлением проговорила Машка.

- Да, — Олег слегка улыбнулся. — Именно этим ты тогда и подкупила меня. Работа, работа, работа — а в столе целая кипа рисунков с домами. Просто тогда я боялся, что эта идеалистичность однажды погубит тебя.