Избранное

ДЕЛО ЧЕСТИ

© Перевод К. Атарова

Несколько лет назад я работал над книгой об испанском Золотом веке, и мне случилось вновь перечесть пьесы Кальдерона, в том числе одну под названием «El Medico de su Honra», что означает «Лекарь собственной чести». Это жестокая пьеса, ее невозможно читать без содрогания. Чтение напомнило мне одну случайную встречу, произошедшую много-много лет назад и навсегда оставшуюся в моей памяти как одна из самых загадочных.

Тогда я был очень молод. Я приехал в Севилью совсем ненадолго — посмотреть на Праздник Тела Господня. Был разгар лета, и жара стояла убийственная. Над узкими улочками натянули парусину, дающую вожделенную тень, но на площадях солнце палило немилосердно. Утром я наблюдал за процессией. Зрелище было великолепное, впечатляющее. Толпа преклонила колени, когда торжественно проносили святые дары, а гвардейцы в парадной форме вытянулись, отдавая честь Царю Небесному.

После полудня я присоединился к густой толпе, направлявшейся к арене для боя быков. Продавщицы сигарет и белошвейки украсили свои жгуче-черные волосы алыми гвоздиками. Их кавалеры были разодеты в пух и прах. Дело было вскоре после испано-американской войны, и короткие куртки с вышивкой, узкие брюки и широкополые шляпы с низкой тульей все еще были в моде. Временами толпа расступалась перед пикадором на жалкой кляче, которой не суждено было дожить до следующего утра, и седок в упоении от своего живописного костюма весело перебрасывался с толпой шутками. Длинная череда экипажей, облезлых и ветхих, битком набитых aficionados [33] шумно катила по улице.

Я пришел рано — хотелось посмотреть, как народ постепенно заполняет огромный амфитеатр. Дешевые места на солнечной стороне были уже заняты и являли собой странное зрелище, напоминавшее полчища машущих крылышками бабочек, так как сидящие там женщины и мужчины непрестанно обмахивались веерами. В тени, где я и сидел, места заполнялись медленнее; но и тут за час до начала боя усесться было не так-то просто. В какой-то момент передо мной остановился мужчина и спросил с приятной улыбкой, не стеснит ли он меня, если сядет рядом. Когда он уселся, я краем глаза взглянул на своего соседа и подметил, что он одет в прекрасный английский костюм и выглядит джентльменом. У него были очень красивые руки, маленькие, но твердые, с тонкими длинными пальцами. Мне захотелось курить, я вынул портсигар и решил, что учтивость требует угостить и его. Он взял сигарету. Очевидно, он догадался, что я иностранец, так как поблагодарил меня по-французски:

— Вы англичанин? — спросил он.

— Да.

— Тогда почему же вы не сбежали от этой жары?

Я объяснил, что приехал специально посмотреть на Праздник Тела Господня.

— В конце концов ради этого стоит приехать в Севилью.

Потом я произнес несколько ничего не значащих фраз об огромном скоплении народа.

— Кто бы мог подумать, что Испания будет истекать кровью, потеряв последнее, что оставалось от Империи, и что ее древняя слава теперь лишь пустой звук.

— Ну что вы, многое остается и сейчас.

— Солнце, синее небо и будущее.

Он говорил бесстрастно, будто до бед его поверженной страны ему не было никакого дела. Не зная, что ответить, я замолчал. Мы сидели в ожидании. Ложи начали заполняться. Дамы в кружевных мантильях черного или белого цвета рассаживались и перекидывали свои манильские шали через балюстраду, так что образовалась яркая разноцветная драпировка. Временами, когда в ложе появлялась бесспорная красавица, взрыв аплодисментов приветствовал ее, а она улыбалась и кланялась без тени смущения. Наконец, после выхода распорядителя корриды, оркестр заиграл и матадоры, блистая золотым и серебряным позументом своих атласных костюмов, раскованной походкой вышли на арену. Минутой позже выскочил огромный черный бык. Захваченный жутким возбуждением от всего происходящего, я все же заметил, что мой сосед остается невозмутимым. Когда матадор упал и лишь чудом избежал рогов разъяренного животного, а тысячи зрителей, охнув, повскакали с мест, он остался неподвижен. Быка убили, и мулы уволокли его огромную тушу. Я откинулся на сиденье в полном изнеможении.

— Вам нравится бой быков? — спросил он. — Большинству англичан это нравится, хотя, как я заметил, у себя на родине они отзываются об этом зрелище с явным неодобрением.

— Разве может нравиться то, что вызывает ужас и отвращение? Каждый раз, когда я смотрю бой быков, я даю себе слово, что никогда больше не пойду на корриду. И все-таки прихожу.

— Эта довольно-таки любопытная страсть заставляет нас получать удовольствие от опасностей, в которые попадают другие. Быть может, это присуще человеческой природе. У римлян были гладиаторы, у наших современников — мелодрамы. Возможно, человек инстинктивно получает удовольствие от кровопролития и истязаний?

Я уклонился от прямого ответа:

— Вы не думаете, что именно благодаря бою быков человеческая жизнь так мало ценится в Испании?

— А почему вы полагаете, что человеческая жизнь вообще должна высоко цениться? — спросил он.

Я быстро поднял глаза — в его голосе сквозила неприкрытая ирония, а во взгляде читалась насмешка. Я покраснел — она заставила меня почувствовать, что я еще молокосос. Я был удивлен переменой в его лице. Раньше он казался мне довольно приятным человеком с мягким дружелюбным взглядом огромных глаз, однако теперь его лицо выражало сардоническую надменность, внушавшую определенное беспокойство. Я вновь замкнулся в своей скорлупе. Мы почти не говорили остаток дня, но, когда последний бык был убит и зрители поднялись с мест, он пожал мне руку и выразил надежду, что мы еще встретимся. То была простая любезность, и никто из нас, полагаю, не думал, что есть хоть малейший шанс на встречу.

Однако случаю было угодно, чтобы дня через два-три мы встретились. Я оказался в почти незнакомом квартале Севильи. В тот день я отправился к дворцу герцога Альбы; мне говорили, что он окружен прекрасным парком, а в самом дворце сохранился великолепный потолок, сделанный пленными маврами еще до падения Гранады. Попасть во дворец было не так-то просто, но мне очень хотелось осмотреть его, и я надеялся, что в разгар лета, когда совсем нет туристов, меня впустят туда за две-три песеты. Меня ожидало разочарование. Привратник сказал, что дворец на ремонте и в него не пускают без письменного разрешения представителя герцога. И вот, не зная, чем заняться, я отправился в королевский сад Алькасара, старинного дворца, принадлежавшего дону Педро Жестокому, память о котором еще жива в Севилье. Было приятно очутиться среди кипарисов и апельсиновых деревьев. При мне была книга, пьесы Кальдерона, я уселся в саду и начал читать. Потом я решил прогуляться. В старых кварталах Севильи улочки узкие и извилистые. Бродить по ним под тентами от солнца — одно удовольствие, но и заплутаться недолго. Именно это со мной и случилось. Когда я понял, что не имею ни малейшего представления, куда нужно свернуть, то заметил, что ко мне приближается мужчина, и узнал в нем своего знакомца с корриды. Я остановил его и попросил указать дорогу. Он тоже узнал меня.

— Сами вы никогда отсюда не выберетесь, — улыбнулся он, поворачивая в обратную сторону. — Я пройдусь с вами до того места, откуда вы уже найдете дорогу.

Я принялся возражать, но он и слышать ничего не хотел, уверяя, что его это вовсе не затруднит.

— Значит, вы не уехали? — спросил он.

— Уезжаю завтра. Только что ходил к дворцу герцога Альбы, хотел посмотреть на его мавританский потолок, но меня не впустили.

— Интересуетесь мавританским искусством?

— Ну да, мне говорили, что этот потолок — одна из достопримечательностей Севильи.

— Думаю, что мог бы показать вам потолок, который не уступит герцогскому.

— Где?

Он задумчиво окинул меня взглядом, словно прикидывал, что я за человек. Судя по всему, вывод был в мою пользу.