Новый Мир ( № 1 2008)

Другой народ? Беседовал Сергей Трусевич. — “Литературная газета”, 2007, № 44, 31 октября — 6 ноября <http://www.lgz.ru>.

Говорит автор книги “Русская история: новое прочтение” Валерий Соловей: “Империя питалась русской силой, но от этого взамен русские ничего не получали, кроме моральной компенсации, при этом все время были „тягловой лошадью” и „пушечным мясом” империи. Которую они, как говорится, строили, строили и, наконец, построили. Но в итоге надорвались. В этом и есть смысл отечественной истории начиная где-то с середины XVI века”.

“Русские сделали невозможное: построили могущественное, самое большое государство в самых тяжелых в мире природно-климатических условиях. И создали в ХХ веке общество всеобщего благоденствия, конечно, по нашим скромным меркам. По комфорту оно уступало Западу, но зато опережало весь не Запад. Вообще русские были успешным народом. Но их сила привела в конце концов их же к историческому поражению. <…> Сейчас это — уже другой народ, другая страна и, видимо, другая история”.

“Если перебросить мостик от Октября 1917 года в сегодняшний день, когда грядет 90-летняя годовщина революции, то можно констатировать, что тогдашнее размежевание сейчас воспроизведено с абсолютной точностью, причем даже усугубляется. Это не просто отчуждение общества от элит, это уже пропасть”.

“Распад СССР — это уже следствие русской слабости — на самом деле произошел фактически до декабря 1991 года. Русские уже не хотели жить в этом государстве, которое, повторюсь, питалось их силой и от которого они ничего не получали. <…> Империи умирают в ментальном, психологическом плане до того, как распадаются их оболочки. Так умер и Советский Союз. Да, люди говорили, что СССР — их Родина-мать, но на самом деле оказался их мачехой. Иначе они бы сражались за свое государство. Как, например, сербы сражались на территории бывшей Югославии (в Хорватии, Боснии и Герцеговине) — они чувствовали себя действительно хозяевами земли. Русские нет. Потому и ушли на свою землю — в Россию, а от всего остального отказались без особого сожаления”.

“Как любит повторять один мой коллега, из числа близких к Кремлю политологов: „Мы — последний резервуар белой расы”. Действительно, даже через 20 — 30 лет — при всем ужасающем демографическом положении (когда нынешняя тенденция вряд ли будет переломлена, хотя теоретически это возможно, но практически сделанных шагов пока недостаточно) — все равно мы останемся самым большим европеоидным народом Евразии”.

“То, что сегодня называется стабилизацией, и есть стабилизация, но — не нормализация жизни. Сейчас Россия — мировой рекордсмен по числу убийств и в первой тройке по суицидам. <…> Мы же все друг друга ненавидим. Это, конечно, более заметно в больших городах, но ситуация, по существу, ничуть не лучше и в провинции. Иногда я использую такое выражение, которое не считаю гиперболой: сейчас мы живем в социальном аду, но поскольку мы с этим свыклись, то не замечаем этого”.

“При достаточной информации можно предсказать государственный кризис, и точность таких предсказаний будет весьма велика — 85 процентов, причем практически в любой стране. Но невозможно предсказать революцию. Этого не позволяет сделать ни одна теоретическая модель”.

“Сравнительная социология показывает, что наше общество сейчас самое индивидуалистическое, по крайней мере, в христианском мире”.

Борис Дубин. О границах в культуре, их блюстителях и нарушителях, изобретателях и картографах. — “Неприкосновенный запас”, 2007, № 4 (54).

“<…> за последние 15 — 20 лет и уж точно за последние 5 — 7 полностью изменилась структура литературного поля: сменились инстанции, его размечающие, обозначения, используемые для разных „участков”, и сами сегменты читающей публики, на которые они работают. Границы литературы — внутренние и внешние — проводятся теперь по-другому, поскольку их проводят другие люди с другими ориентирами и мысленными партнерами”.

“<…> литература сейчас структурируется и распространяется во многом по другим каналам по сравнению с тем, как это было в советские и досоветские времена. Литературу наделяет качеством „литературности” и рекомендует читателям не школьный учитель, не литературный критик, не библиотекарь и не просвещенец-интеллигент в третьем поколении, который прочел больше, чем все остальные, а потому может советовать. Сегодня работают современные анонимные технологизированные каналы, не претендующие ни на какую просветительскую роль, но зато очень пристально следящие за колебаниями предпочтений публики, за их приливами и отливами, сменой интересов и пытающиеся их предугадать”.

Единокровные разноверцы, или Крещенные в диссидентство. На четыре вопроса отвечают: Михаил Вайскопф, Давид Маркиш, Ирина Роднянская, Светлана Шенбрунн. Беседу ведет Афанасий Мамедов. — “Лехаим”, 2007, № 10, октябрь <http://www.lechaim.ru>.

Говорит Ирина Роднянская: “На моей памяти, мы приходили к христианству не из иудаизма, который был нам совершенно неизвестен, а значит, и чужд, а из активно прививаемого нам атеизма, который вызывал у нас, по истечении времени душевного созревания, страшное отталкивание. Мы шли от неверия к вере. Я не знаю случаев, когда в советское время, в 60 — 70-х, из ортодоксального иудаизма люди переходили в христианство. <…> Я его [о. Александра Меня] немного знала и относилась к его деятельности с уважением. Один раз, по-моему, была в Новой Деревне. Мень не был моим духовником. Книгу „Сын человеческий” я давала читать некоторым ищущим людям, но сама увлекалась другими книгами. Отец Александр Мень сегодня настолько культовая фигура, что я боюсь сказать о нем что-нибудь некорректное, фамильярное… Пожалуй, повторю слова Сергея Аверинцева, который сказал про него лучше всех: „Это был миссионер, посланный Б-гом дикому племени советской интеллигенции””.

Александр Елисеев. Советская империя и имперская идея. — “Политический журнал”, 2007, № 28, 1 октября.

“<…> распад Союза был трагедией, но он вовсе не закрывал вопроса об Империи. Более того, в некотором смысле Империя даже стала ближе. К 1980-м гг. уже не было никаких надежд на национальное перерождение СССР, напротив, в руководстве окончательно победило интернациональное крыло, которое и инициировало перестройку. Зато Союз мог быть преобразован в аморфную конфедерацию независимых республик. Собственно, к этому и привела бы реализация пунктов пресловутого Новоогаревского соглашения. Поэтому русские уже не желали в массе своей защищать этот Союз, максимально удалившийся от имперских архетипов. <…> Союз распался, но русские остались на прежних имперских землях и в определенном плане стали гарантом того, что Россия вернется на эти земли, но уже не в форме СССР, а как прежняя, обновленная Империя”.

Еще раз про осиное жало. Евгений Шкловский отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского. — “Топос”, 2007, 17, 19 и 22 октября <http://topos.ru>.

“Мне кажется, любая крупная удача в том или ином жанре сразу задает некий уровень, поднимает планку. Хороши были, например, ранние рассказы Василия Аксенова начала 60-х, я прочел их позже, но ценю их едва ли не выше его романов. Запомнился замечательный рассказ Михаила Рощина „Бунин в Ялте”, а ведь большинству публики автор известен в основном как драматург. В 70-х — как две вершины на горизонте — рассказы почти уже замолкшего Юрия Казакова „Свечечка” и „Во сне ты горько плакал”. 1980 год — предсмертный цикл рассказов Юрия Трифонова „Опрокинутый дом”, на мой взгляд, пик его творчества. Начало 80-х — дебютный, но очень искусный рассказ теперь уже вполне маститого Андрея Дмитриева „Штиль”. Конец 80-х — „Свой круг” Людмилы Петрушевской, ну и так далее. Набрасываю этот пунктир, чтобы подчеркнуть: не материал, не жанр, но Мастер”.