Когда молчит совесть

Вугар уже хотел отойти от доски, как вдруг его остановил чей-то удивленный и вместе с тем начальственный голос:

— Товарищ Шамсизаде?!

Голос был незнакомый. Кто мог разговаривать с ним так властно? Он не успел повернуться, как перед ним возникла высокая полная женщина:

— Слава аллаху! Наконец-то… Неужели мы видим вас?!

Женщину эту, в голосе которой соединились и радость и укор, Вугар знал. Это была заведующая общим отделом института — Бекташева. Точная в работе, предельно аккуратная, Бекташева пользовалась в институте всеобщим уважением. Она была подчеркнуто официальна, неразговорчива, редко улыбалась, даже седовласые профессора и почтенные ученые порой с опаской обращались к ней. Не было в институте такого человека, который посмел бы поднять голос на Бекташеву, вступить в спор, сказать ей что-нибудь наперекор. И сейчас, когда Бекташева так ласково заговорила с Вутаром, он обрадовался: это был добрый знак, значит, его дела в институте обстоят не так уж плохо! Иначе не стала бы Бекташева так шумно приветствовать его, а пожалуй, и не взглянула бы в его сторону.

— Салам алейкум, Селминаз-ханум. Как вы себя чувствуете? Как идут ваши дела?

Он спросил это из самых лучших побуждений, ему хотелось предстать перед заведующей отделом человеком сердечным и тем самым установить с ней добрые отношения. Но, как говорится, хотел бровь подправить, а глаз выколол. Не учел, что Бекташева терпеть не могла подобных любезностей. Здороваться с нею нужно было предельно официально, не переходя за черту служебных отношений, а уж спрашивать, как идут ее дела, то есть заводить разговор, не относящийся к делу, было совершенно излишним.

Бекташева ничего не ответила, нахмурилась и проговорила серьезно и строго:

— Где же это вы пропадали? Почему ничего не давали знать о себе? Бросив все дела, мы разыскиваем вас, милицию на ноги подняли. Или вы решили поиздеваться над нами?

— Меня не было в городе, Селминаз-ханум…

Но Бекташева, не желая слушать оправданий, оборвала его на полуслове:

— Не утруждайте себя, нам уже все известно. Вы получили нашу телеграмму?

— Получил, Селминаз-ханум, и первым же поездом прибыл в Баку.

— Весьма мило, — ехидно сказала Бекташева. — Значит, не отправь мы телеграммы, вы бы так и не вернулись?

Вугар не стал возражать — Бекташеву все равно не переубедишь. Он глядел в пол, чуть заметно улыбаясь.

И вдруг Бекташева взмахнула рукой и крепко вцепилась Вугару в локоть, словно испугалась, что он сейчас сбежит и больше никогда здесь не покажется.

— Идемте, ради бога! Сдам вас с рук на руки товарищу Гамзаеву, не то кто знает, что вы еще можете выкинуть. Вот уже сколько дней, как он меня только о вас и спрашивает. Вперед! — приказала она.

Заместитель директора института по научной части Муршуд Гамзаев сидел в глубоком старомодном кресле и спокойно разговаривал с кем-то по телефону. Плотно прикрытая, обитая кожей дверь резко скрипнула, и он поднял голову. Увидев Вугара, смущенно задержавшегося на пороге, а за его спиной торжествующую Бекташеву, Гамзаев, улыбаясь, махнул ему рукой, подзывая к себе, и указал на стул, стоявший рядом с креслом.

— Вы совершенно правы, я абсолютно согласен с вами, — явно взбодренный, продолжал он телефонный разговор. — Чистая совесть — самая мягкая подушка. Наша обязанность устранить подобные недостатки и оказать ему всемерную помощь. Да вот и он сам! Нет, нет, только что зашел! Ну что же, не возражаю. Он подъедет к вам, и вы сами с ним посоветуетесь…

Положив трубку, Гамзаев повернулся к Вугару, долго оглядывал его и вдруг многозначительно усмехнулся:

— Сельский воздух пошел тебе на пользу, ты поздоровел! Чем тебя там кормили?

— Птичьим молоком — прекрасное лекарство!

Профессор Гамзаев помолчал и снова внимательно посмотрел на Вугара.

— Не оттого ли ты такой гордый?

— Нет, профессор, для гордости у меня есть другие основания.

— Какие же, например?

— Уважение, почтение, бескорыстная забота, которую я ощутил среди односельчан.

— И только-то?

— Нет, еще сердечность, ласковое обращение.

— Что же еще?

— Больше ничего!

Гамзаев сощурился, и глаза его стали совсем узкими.

— Ты скрываешь главное. Кажется, тебе преподали там уроки боевитости. Я по твоему тону чувствую, что ты вернулся с твердым намерением драться…

— Правильно почувствовали, профессор, — все с той же уверенностью в себе ответил Вугар. — Я приехал драться и скорее погибну, чем сдамся!

— Слышу слово настоящего мужчины! — смуглое лицо Гамзаева словно осветилось изнутри. — Вот теперь ты мне нравишься, таким, и должен быть человек, истинно преданный науке. — Он глубже уселся в мягком кресле, голос его вдруг стал усталым. — Признаться, мы очень на тебя обиделись. Это внезапное исчезновение поставило в трудное положение не только вашего научного руководителя, но и весь институт. Недоброжелатели подняли головы…

— Это понятно, профессор, обессиленный враг кидается на тень…

— Неразумный джигит…

Вугар замялся, поняв, что Гамзаев намекает на него, и, подумав, шутливо ответил:

— Вы правы, неразумный джигит бросает друзей в беде…

— Ясно! — Гамзаев и на этот раз остался доволен ответом.

Откинувшись на спинку кресла, он медленно опустил веки, умолк, казалось, задремал.

Вугару стало не по себе. К чему Гамзаев затеял этот разговор, который увел их от главной цели? Зачем тогда он разыскивал его? Вугар решил сам заговорить о деле. Но не успел он и слова сказать, как заместитель директора, все еще не открывая глаз, спросил: — Давно приехал?

— Сегодня утром…

— Сохраба Мургузовича видел?

— Нет…

Гамзаев медленно открыл глаза и задумчиво посмотрел на Вугара:

— Значит, тебе ничего не известно о последних событиях?

Вугар молчал. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, от его ударов в грудной клетке образуются мозоли. Этот загадочный вопрос показался ему дурным вестником.

Но Муршуд Гамзаев не спешил успокоить Вугара. Он закинул ногу за ногу, и руки его повисли вдоль подлокотников кресла.

— А дела вот какие… В связи с твоим вопросом был еще раз созван ученый совет. Помнишь, в прошлый раз Гюнашли ушел с середины заседания, это повергло в растерянность членов совета, и никакого решения тогда не приняли…

— Какое же решение принято на повторном заседании?

— Решение хорошее… По настоянию Гюнашли состоялось всестороннее обсуждение вопроса, и решен он в твою пользу…

— То есть?..

— Создана комиссия, которая должна проверить научную ценность и промышленное значение твоего изобретения… Работать комиссия будет под моим председательством.

— Под вашим?!

— Да, — Гамзаев истолковал удивление Вугара как недовольство. — У тебя есть возражения?

Вугар почувствовал облегчение. Профессор Гамзаев крупный ученый, благожелательный и объективный человек. Он хорошо помнил, как на том злосчастном ученом совете Гамзаев выступил в его защиту, стараясь изменить ход обсуждения, придав ему истинно научный характер. Какие же могут быть возражения против такого человека?

— Что вы, профессор! — воскликнул он. — Когда комиссия приступает к работе?

— А мы уже приступили! — Гамзаев выпрямился, и приветливая улыбка расплылась по его лицу. — Пока некоторые товарищи лечились в деревне птичьим молоком и развлекались, мы тут за них потрудились в поте лица.

— Простите, профессор, — серьезно заговорил Вугар, не принимая его шутливого тона. — Те некоторые, о которых вы говорите, не все время тратили на удовольствия, они еще кое-что успели сделать. А птичье молоко принимали исключительно для поднятия боевого духа, как вы сами заметили в начале нашего разговора.

— Верно заметил. Однако пока не увижу тебя в деле, нет у меня полной уверенности…

— Будьте спокойны, профессор!

Гамзаев заерзал в кресле и вопросительно посмотрел на Вугара. Что произошло? Аспирант Шамсизаде всегда был сдержан и немного робок, от него слова лишнего не добьешься, откуда же эта уверенность, эта гордость? Уж не зазнался ли, не зачванился? И Гамзаев сказал с явным подтекстом: