Книга Дины

По приказу Олине Вениамин и Ханна старались держаться подальше от дому. Они бродили вдоль берега, высматривая судно, на котором могла бы вернуться Дина и привезти им подарки.

Вениамин понимал, что матушка Карен тяжело больна. Но слова Олине о том, что она скоро умрет, принял за ее обычное преувеличение. Ханна же, напротив, как и Стине, предчувствовала неотвратимое. Как-то, стоя в воде и подцепив палочкой перевернутого краба, она сказала:

— Матушка Карен умрет еще до воскресенья!

— Почему ты так говоришь?

— Потому, что у мамы такое лицо. И у матушки Карен тоже. Все старые люди умирают!

Вениамин рассердился.

— Матушка Карен не старая! Это только так кажется, будто она старая, — сказал он.

— Она очень старая!

— Нет! Ты дура!

— Почему ты споришь? Все умрут, и она тоже. И нечего из-за этого сердиться.

— Все умрут, а она — нет! Слышишь!

Он схватил Ханну за волосы и намотал их на руку. От злости и боли Ханна с громким ревом плюхнулась в воду. Платье и панталоны у нее намокли. Она сидела в воде, раскинув ноги, и громко рыдала.

Вениамин уже забыл, что сердит на нее. Кроме того, он испугался, что на плач Ханны сюда прибежит Стине. Нужно было что-то делать. Несколько мгновений он растерянно смотрел на Ханну, потом протянул ей обе руки и помог встать.

Они сняли с Ханны одежду и разложили сохнуть на горячие камни. Пока они сидели там, не зная, враги они или друзья, Вениамин начал разглядывать тело Ханны, как делал всегда, когда их никто не видел. Она с оскорбленным видом смотрела на камни и смахнула муравья, который полз у нее по ляжке, милостиво разрешая Вениамину продолжать осмотр и утешать ее таким образом. Они уже забыли, что матушка Карен умрет еще до воскресенья.

На другой день вернулась Дина. Она привела обоих детей к матушке Карен. Они стояли у кровати, руки у них одеревенели, глаза были потуплены.

Вениамин дрожал, хотя в комнате было жарко. Он помотал головой, когда Стине велела ему взять матушку Карен за руку.

Тогда Дина наклонилась над кроватью и взяла руки матушки Карен в свои. Потом сделала знак Вениамину. Он вложил свою руку в руки Дины и прикоснулся к руке матушки Карен.

В глазах матушки Карен мелькнул свет. Половина лица у нее была парализована. Но уголок рта с левой стороны поднялся в беспомощной улыбке. И глаза медленно наполнились слезами.

Над кроватью тихо покачивались мешочки с травами Стине. Белые занавески шевелились от ветра.

Вениамин вдруг обнял матушку Карен за шею, хотя ему никто не говорил, что это нужно.

Олине, Андерс и слуги стояли в дверях. Они по очереди подходили прощаться.

Матушка Карен уже ничего не могла сказать им. Но позволяла гладить свои худые руки. На них выступили большие синие жилы, похожие на ветки облетевших осенних деревьев. Иногда, очень редко, она открывала глаза и следила за людьми. И люди видели, что она все слышит и понимает.

Дом наполнился небывалым покоем. Обитатели Рейнснеса молча жались друг к другу. Словно кустики вереска, освободившиеся от снега, они выпрямились и переплелись друг с другом.

Юхан не успел застать матушку Карен в живых.

Карбас, на котором везли гроб, был украшен ветками и папоротником вперемежку с венками и букетами. Гроб совсем утонул в них.

Олине позаботилась, чтобы угощение на поминках было как подобает, — не хватало только, чтобы потом говорили, будто на кухне в Рейнснесе не стало порядка. Такой славы Рейнснес матушки Карен не заслужил.

Олине стряпала день и ночь. Всего должно было быть вдоволь. Она беспрестанно плакала и вздыхала.

Вениамин думал, что этому не будет конца. Он находился при Олине и вытирал ей глаза, чтобы слезы не капали в тесто, на паштеты и бутерброды.

Юхан замкнулся в своем горе. То, что случилось между ним и Диной, как язва разъедало его. Он так и не вымолил себе прощения грехов. Смерть матушки Карен была для него страшным предупреждением. Но ведь Дина осталась. Одно ее присутствие в комнате оскорбляло и тяготило его. Он не успел покаяться матушке Карен в своем страшном грехе, и вот теперь ее нет. И Юхан уже не мог думать об отце, не сжимаясь при этом от страха.

С Богом у Юхана давно не было никакой близости. Он ездил на скалистые острова к своей пастве, пытаясь искупить свой грех. И хотя все жалованье он отдавал беднякам прихода, облегчения ему это не приносило.

Он так ненавидел себя, что не выносил вида собственной наготы. Даже греша во сне, он видел себя тонущим в волосах Дины. Ее белые ляжки казались ему воротами в ад. Просыпаясь, он видел тянущиеся к нему языки пламени и судорожно читал все известные ему молитвы.

Но Господу этого было мало. Юхан должен был покаяться в своем грехе епископу Нидароса или Тромсё.

После похорон Юхан снова уехал в Хельгеланд. Он обходил Дину стороной, как обходят лед, в котором есть полынья.

Дина велела вычистить хлев. А также выскоблить добела полы в лавке и пакгаузах.

Никто не понимал, зачем наводить такую чистоту. Но все поняли, что это приказ. Темными осенними вечерами Дина сидела в конторе и жгла дорогой керосин, чтобы разобраться в еще более дорогих цифрах.

Она не перебралась жить в главный дом и перестала играть на виолончели. Последнее обстоятельство особенно всех беспокоило.

Вениамин лучше других понимал, как опасна эта новая Дина. Он попробовал обратить на себя ее внимание теми же приемами, которыми она сама пользовалась, когда хотела чего-нибудь добиться. Но в ответ Дина наняла нового домашнего учителя. Он учил детей послушанию и вколачивал в них знания, словно они были строптивцами, которых следовало согнуть в бараний рог.

Андерс уезжал и возвращался. Но даже когда он был в Рейнснесе, это не шло в счет, потому что он снова должен был уехать.

Матушка Карен лежала в могиле, освобожденная от забот об обитателях Рейнснеса. И тем не менее она всегда была с ними. И репутация ее была такой же ослепительно белой, как морозные цветы на окнах у Дины. Матушка Карен не тревожила Дину. Она не являлась ей из углов или тяжелых туч, плывших над фьордом. Она не вмешивалась в Динины дела. И ничего не требовала.

Казалось, она была рада успокоиться и больше не нуждаться в чьей-либо близости.

Прошел слух, что в Эйдете опять видели медведя, и Дина звала Фому на охоту. Но он всегда отговаривался каким-нибудь срочным делом.

Так прошла осень.

Зима пришла рано, уже в октябре начались морозы и снегопады.

Дина опять стала играть на виолончели. Теперь она делила свое время между счетами и виолончелью.

Звуки и ноты. Черные значки на прямых линейках. Безмолвные, пока она не вдохнет в них звук. Иногда звуки сами собой вырывались из нотных тетрадей и виолончели Лорка, даже когда Дина не играла. Ее руки неподвижно покоились на инструменте, и все-таки она слышала мелодию.

Цифры. Темно-фиолетовые витиеватые заголовки. Безмолвные, но достаточно красноречивые. Для посвященных. У них был свой годовой ритм, и они всегда говорили об одном и том же. О незаметных приобретениях. Или о явных потерях.