Клоун Шалимар

Но он не отвечал на ее вопросы. Он вдруг исчез как сон. В голове — полная тишина. Ей показалось, будто ее обокрали. У нее перехватило дух, она стала судорожно ловить ртом воздух. И вдруг заплакала. Впервые с момента смерти отца она заплакала, уткнувшись лицом в подушки, и рыдала, не переставая, три часа семнадцать минут, после чего заснула как убитая. Пятнадцать с четвертью часов спустя ее разбудила Ольга Семеновна. Она открыла дверь служебным ключом и вошла в сопровождении призрака из прошлого. Пока она спала, вокруг нее кружили хоры, но они больше не пугали ее, скорее развлекали: она смотрела их, как смотрят фильм и, проснувшись, сразу позабыла. Индия Офалс не нуждалась в ночных кошмарах, с нее вполне хватало тех, что преследовали ее наяву.

Женщины-сплетницы в сутанах водили хоровод по часовой стрелке, жалобно причитая: «Ах, сиротка-принцесса, что ей делать, ведь она, бедняжка, похоже, не в себе, все деньги мира не помогут вернуть ей утраченное, она такая же, как и мы, ей надо с этим смириться. Посмотри в глаза правде, сестрица, спустись на землю. Боимся мы, что задумала ты месть, только берегись, ой поберегись! Страшен тот человек — хуже не бывает, а ты не в деле, ты как Кей Корлеоне».

За их хороводом, но против часовой стрелки, двигался другой — снулые полицейские неопределенного возраста, всякие там Тони и Элвисы, с обвисшими животами: они заменили собой подтянутую и дорогостоящую, как мебель Чиппендейла, элиту антитеррористического отдела.

«Мы сужаем круг поисков, мэм, — скандировали они, — его дни сочтены, его видели на бульваре Вентуры. Да-да, это точно, сто процентов это был он — в компьютерном центре на Пико; он в бегах, но ему не уйти, да-да, не уйти! Бродягу видели в Николс-каньоне, видели возле памятника Вудро Вильсону, есть рапорт с Сиело-драйв, так что это лишь вопрос времени». И снова пронзительные голоса старух: «Справедливость? Без несправедливости она была бы бессмысленна. Справедливость — это всегда схватка. Лишь борьба делает нас такими, какие мы есть».

Даже во сне в словах старух она уловила последнего поэта растоптанной мудрости — Гераклита, этого Будду греческого мира, наполовину философа, наполовину пророка — вроде печенюшки с предсказанием будущего. Он всплыл из глубин ее памяти, из дней, когда ее интересовали подобные вещи. Но вот за воронами с Востока, за дряблыми плечами полицейских она разглядела и третий хоровод: там были ее друзья. Они, как и старухи, двигались по часовой стрелке и бестелесными, электронными голосами тоже выводили жалостно, стройно и тоненько: «Вернись, детка, вернись!» Она узнала старый хит группы «Иквалс»: «Прошу, детка, плиз, вернись ко мне, вернись!»

«Просыпайся! — трясла ее за плечо Ольга-Волга. — Только не тверди мне свое „никаких посетителей“, потому что это случай особый — о'кей? Это добрая весть. Это твоя мамуля. Она пересекла океан и целый континент, чтобы быть рядом со своей дочуркой в трудную минуту. Ну, вставай, Индия, мама здесь». «Уж не сон ли это?» — подумала она. Но нет, она не спала, и сердце у нее застучало как сумасшедшее. Сама не своя, она повернула голову к Ольге и увидела стоявшую чуть позади нее семидесятилетнюю женщину в брюках, с копной неряшливо подколотых волос, в которых без труда могла бы укрыться крыса. Индии показалось, будто ее ударили в живот. Не обращая внимания на неодобрительное выражение на лице покинутой дочерьми Ольги, она отвернулась и натянула на голову покрывало. Несмотря на поношения, которые Ольга расточала в адрес своих дочек, в глубине ее сентиментальной души, видимо, всегда жила картина счастливого воссоединения с блудными детьми.

«Ха! — ничего себе прием! — раздался резкий голос Маргарет Роудз. — Что ж, нравится это тебе или нет, но, кхе-кхе, что правда, то правда — приехала твоя дорогая мамаша».

«Рэтетта, милая Рэтетта…» Пегги Роудз вернулась в Англию с ребенком и с таким выражением лица, что ни у кого язык не повернулся не только спрашивать ее о муже, но даже упоминать его имя в ее присутствии. Ребенок был наречен Индией Роудз, и поскольку деятельность Пегги — покровительницы сирот была общеизвестна, то задавать вопросы о родословной девочки никто не считал приличным. Правда, состоявшая в том, что Маргарет в этой истории выступила в роли злого карлика Румпельштильцхена и, избавившись от мужа, отобрала у него дитя, прижитое от другой, была столь невероятна, что и в голову людям не приходила. Она заставила Макса поклясться, что все останется в тайне, она вынудила его отказаться от всех прав и притязаний на дочь, она велела ему держаться от них обеих как можно дальше. Сказала, что прикрыла его паскудство и не желает, чтобы он опаскудил и их дальнейшую жизнь. Пристыженный, он не посмел с ней спорить, хотя и попытался объясниться. «Только, ради бога, не извиняйся, — перебила его Пегги. — Неужели ты полагаешь, что можно найти оправдание тому, что ты сделал?» Он умолк и исчез из ее жизни на семь лет.

Оставалось еще двое из тех, кому была известна вся правда: отец Джозеф Амбруаз, чей евангелический приют для сирот целиком зависел от щедрости Маргарет Роудз, и сводник Эдгар Вуд. Последний, однако, спустя всего пятнадцать месяцев после возвращения из Дели, был сбит машиной в районе Лонг-Айленда и скончался на месте происшествия. Сама же Пегги больше в Штаты не вернулась. В Англии она купила особняк на Белгрейв-стрит. Его прежняя хозяйка, дама весьма строгих нравственных принципов, возмущенная вседозволенностью Лондона конца шестидесятых, в поисках края, где еще сохранился хоть какой-то порядок, эмигрировала в фалангистскую Испанию.

В последующие годы Серая Крыса сумела восстановить против себя всю улицу: она бранила детей, игравших возле дома, жаловалась на недоброкачественность продуктов в близлежащих магазинах, вызывала полицию, когда посетители паба напротив, по ее мнению, вели себя слишком шумно, стучала в двери к соседям, утверждая, что они засоряют ей канализацию, и не желала ничего слушать, когда те пытались ей втолковать, что их канализационные трубы не имеют к ее дому никакого отношения.

Она предпочитала теперь одеваться как мужчина, носила широкие вельветовые брюки и белые рубашки. Она обкорнала волосы и предоставила им полную свободу. В охотничий сезон она ездила на болота и отстреливала там бессчетное количество гусей. Много курила, пила виски с содовой и сделалась заядлой посетительницей гольф-клуба. У нее развилась страсть к азартным играм, и целыми вечерами она просиживала за карточным столом в клубе «Клермон», что на площади Бейкерли. Ее излюбленными играми были баккара и шмендефер. Она сознавала, что развод лишил ее той малой доли женственности, которой она обладала, но ничего не сделала, чтобы каким-то образом это исправить.

Несмотря на все то, что она совершила, на что пошла, чтобы заполучить ребенка, из нее вышла никудышная мать: ни особой заботы, ни любви к девочке она не проявляла, и отношения между ней и дочерью сложились, мягко говоря, довольно прохладные. Чем дальше, тем больше она убеждалась в том, что совершила страшную ошибку, потому что один вид ребенка напоминал ей о пережитом унижении. Перед ней немедленно возникал Макс в постели с Бунньи, и она живо представляла себе, как Максово семя устремляется к алчной, цепкой яйцеклетке. Поэтому Маргарет передоверила заботы о ребенке нянькам (ни одна из них не задерживалась надолго, так как Пегги Роудз была хозяйкой вздорной и крикливой), и девочка оказалась предоставленной самой себе.

К семи годам с ней начались сложности: на детских площадках она затевала ссоры, била сверстников ногами и кулачками. Временами казалось, что в нее вселился бес: она больно кусалась и однажды серьезно ранила свою соученицу по элитной начальной школе для девочек в Челси. Два раза ее чуть не исключили «за недостойное поведение». Однако в первый же раз, когда ей пригрозили исключением, она немедленно и столь круто изменила свое поведение, что это вызвало даже некоторую оторопь у окружающих: она сделалась невозмутимо-сдержанной и безукоризненно дисциплинированной, то есть впервые примерила маску, за которой спряталась потом, когда стала взрослой. Это внезапное превращение — ее спокойствие и вежливость, ее холодность и серьезность — настолько поразили одноклассников, что они стали испытывать к ней нечто вроде боязливого уважения. Так она приобрела харизму вожака. Маска соскользнула с нее только раз, перед самым днем рождения, когда она напала на известную всей школе хулиганку и задиру Хелену Варде, девочку с садистскими наклонностями. Индия ударила ее по затылку большим серым булыжником. Учителя знали, что Хелена часто обижает других, но ухитряется первой пожаловаться на свою жертву, так что, когда она прибежала к классной даме с разбитой головой, а Индия заявила, что та сама случайно упала, Индии почти поверили, тем более, что ее версию подтвердили и другие девочки, которые ненавидели Хелену не меньше нее.