Правда

— Их необходимо расстрелять! Вы — идиот!

— Знаете что, Эдмундович? Вы бы вообще сидели и помалкивали. Хорош председатель ВЧК, которого арестовывают собственные бойцы! Вот, кстати, приказ о вашей отставке — ознакомьтесь...

— Вы пожалеете об этом, — прошипел Дзержинский. — Кто будет искать ваше кольцо?

— Сам найду.

— Не найдете.

Ленин тоже понимал, что навряд ли у него самого будет возможность заниматься поисками кольца; но ему так осточертел Железный, и так осточертело все время притворяться и наступать себе на горло, и мономахова шапка так давила на него, что он махнул рукой и сказал:

— Все равно. Вы уволены.

— Вы пожалеете, — повторил Дзержинский и, шатаясь, вышел из кабинета. Он не сомневался, что отставка будет недолгой.

— Лева, ты бы повлиял как-то на Гришу. Он совсем зарвался. Творит там в Питере чорт знает что — волосы дыбом становятся... И еще эта крыса Урицкий...

— Ильич, навряд ли я смогу на Гришу повлиять, — ответил Каменев. — Мы в последнее время практически не общаемся.

— Ах да, ты ведь женился.

— Да не в том дело... Просто как-то, знаешь... — Каменев несколько смутился. — Причин масса. Во-первых, я все-таки работаю — хлеб там для населения, керосин, канцелярские кнопки... И у меня появились другие интересы... А Гриша когда не пытает людей и не тискает статейки в «Известия», то знай лежит бревном на диване и жрет икру.

— Н-да.

— Во-вторых, он безобразно растолстел. А в-третьих, до меня дошли слухи, что он блокируется с Троцким.

— Как блокируется с Троцким?! — вскричал ошарашенный Ленин. — Лева, что ты несешь, опомнись! Никакого Троцкого нет и никогда не было. Тебе это известно не хуже меня.

Но Лева молчал и смотрел ясным взором, и Ленин понял, что теперь уже никто, кроме него и Железного, не поверит, что Троцкого не существует. Ему стало жутко... О Эльсинор, высоки твои стены!

А на квартире бывшего председателя ВЧК происходил в это время совсем другой разговор.

— Прямо не знаю, что и делать, — жаловался Свердлов. — Вот пришел посоветоваться.

— Со мной? — усмехнулся Дзержинский. Он лежал на турецком диване, облаченный в халат, и курил кальян: ему требовался отдых, прежде чем он начнет строить новые интриги. — Ведь я нынче не в фаворе.

— Да ведь не с кем больше. У нас осталось два умных человека: Бухарин и Кржижановский, но один все время пьян, а другой занят только своим электричеством. В деликатные вопросы им вникать недосуг. Короче говоря, Феликс Эдмундович, вся надежда на вас!

— Ну так и быть, — лениво произнес Дзержинский, — выкладывайте, что там у вас опять стряслось... Хотите кальян?

— Нет, благодарю... Ильич опять насчет Романовых говорил. Нехорошо, дескать, им быть в России, опасно. И что он так о них печется — ума на приложу.

— Вы, Яков Михайлович, не умеете угадывать желаний Ильича.

— Не умею, — признал Свердлов. — Увы, я лишен интуиции. Мне подавай факты, логику...

— Так вот вам логика, друг мой: неужели вы хоть на миг допускаете, что наш Ильич, наш революционный вождь, всерьез может заботиться о безопасности кровавых тиранов?

— И в самом деле, — согласился Свердлов. — Нет, конечно, не допускаю.

— Или, может быть, — Дзержинский посмотрел на Свердлова очень строго, — вы подозреваете, что у него может быть какой-то личный интерес к этой семейке?

— Боже упаси, Феликс Эдмундович!

— Или вы думаете, что он желает, чтоб они уехали в Лондон и оттуда будоражили народ и иностранные правительства?!

— Да что вы такое говорите... — Свердлов поежился. — Нет, конечно.

— Тогда делайте вывод. Он хочет, чтоб вы их ликвидировали. Ведь логика железная?

— Железная-то железная, — согласился Свердлов, — но почему он так прямо мне об этом не скажет?

— Он ведет себя как настоящий вождь, — твердо сказал Дзержинский. — Ждет, что вы сам обо всем догадаетесь и решите эту небольшую проблему без его письменного указания.

— Вы имеете в виду, — глаза Свердлова за стеклами пенсне заблестели, — ликвидировать?

— Вот видите, Ильич не зря считает вас очень умным. Он знал, кому поручить разобраться с его ро... то есть с Романовыми.

— Что ж, это полезно для нашего дела, — неопределенно заметил Свердлов. — Но как же быть с детьми?

— Вы не поняли, Яков Михайлович, — усмехнулся Дзержинский. — Ильич считает, что в живых не следует оставлять никого.

Свердлов побледнел и опустил голову, но снова вскинул ее с решительным видом:

— Великое дело — великие жертвы. Господь, истребивший когда-то всех первенцев в земле Египта, простит нас. Вы с Ильичом совершенно правы, и я сегодня же отдам распоряжение.

— Нет уж, позвольте, я сам все устрою, — с той же усмешкой сказал Дзержинский, хорошо знавший полную беспомощность Якова в практических делах.

...Одно, лишь одно сомнение было у него: ребенок. Невинное дитя... С другой стороны, дитя было не такое уж и маленькое и к тому же не того пола. И разве сам Господь не принес агнца в жертву для того, чтоб спасти человечество?! Так что когда Свердлов позвонил Дзержинскому и сказал, что для вывоза Романовых все готово, тот отвечал, что беспокоиться не о чем: Юровский превосходно справился с делом и уже все в порядке. Свердлов был удивлен; он рассыпался в благодарностях и, в свою очередь, доложил Ленину, что все в порядке. Гром, конечно, грянул очень скоро; но у Феликса Эдмундовича был заготовлен громоотвод...

— Вы... это вы сделали... Что вы сделали?!

— О чем вы, Владимир Ильич? — недоуменным тоном спросил Дзержинский.

— Заткнись, мразь. Иль ты думаешь, что я читать не умею?! — И Ленин швырнул через стол пачку иностранных газет, где сообщалось о казни Романовых. Дзержинский спокойно подобрал газеты и положил обратно на стол.

— Владимир Ильич, успокойтесь...

— Я больше не желаю быть председателем этого подлого Совнаркома. Ничего я больше не хочу. Все кончено. Я ухожу. Но перед этим сделаю хоть одно доброе дело...

И с этими словами Ленин вынул из кармана револьвер. Дзержинский в первый раз видел в его руках такое оружие. Курок был взведен, и черное дуло смотрело прямо на него. По глазам Ленина Дзержинский отлично видел, что рвать на груди рубаху бесполезно. Но он был готов и к такому повороту событий. Он демонстративно вынул портсигар и заложил ногу за ногу, всем своим видом показывая, что не боится. Рука Ленина задрожала: он никогда еще не убивал человека.

— Вы, конечно, можете пристрелить меня, — сказал Дзержинский с деланным равнодушием, — я не дорожу жизнью, и мне плевать... Но в таком случае, боюсь, вы никогда не узнаете адреса...

— Какого еще адреса?! Не заговаривайте мне зубы.

— А им было бы приятно получить от вас письмецо...

— Что вы несете? Какое письмецо?

— Вы сможете написать вашим племянникам, как только они устроятся на новом месте. Разумеется, не открытой почтой — вы же понимаете...

Владимир Ильич задрожал еще сильнее и опустил револьвер. Боже, как ему хотелось в это поверить! Он всеми силами цеплялся за мысль о том, что Дзержинский — пусть по-своему, болезненно и странно, но все же любит детей...

— Так дети живы? — слабым голосом спросил он.

— Почему же только дети? Все живы-здоровы. Пароход уже прибыл в Австралию.

— А как же газе...

— Владимир Ильич, неужели вы считаете меня дураком?! Разумеется, ваша родня вывезена инкогнито, в глубочайшей тайне. Мы со Свердловым нарочно распустили слух об их гибели. Это же азы конспирации. Там для них куплена хорошенькая ферма. Зелень, овцы, бабочки, чудесный климат.

— Это ложь... — прошептал Ленин.

— Отнюдь. Вы — будущий император российский, и мне это отлично известно. Неужто я стал бы делать такую страшную и бесполезную гадость своему императору, при котором я рассчитываю сытно кормиться до конца моих дней? — Этот цинизм был тщательно продуман. — Сами-то раскиньте мозгами. Ну, для чего бы мне убивать ваших родственников? Николай, конечно, гнида та еще, вы это и сами знаете, но это не причина... Лично мне они ничего не сделали. Как взойдете на трон — может вернуть их ко двору, это ваше дело, хотя я бы не советовал.