Сын аккордеониста

Три признания

Все шло хорошо, но неожиданно что-то сломалось, и с нами произошло то, что случается с космическими кораблями, когда они теряют какую-нибудь маленькую деталь, и вначале мы ничего не замечаем, но однажды вдруг оказываемся вне пределов орбиты. Печально наблюдать агонию космонавтов в этих прекрасных белых кораблях; но еще печальнее видеть, как такой корабль медленно приземляется, и знать, что пилоты мертвы, что они задохнулись в своих кабинах еще до того, как космический аппарат коснулся земли. Нас ждала эта вторая, более печальная участь. Рамунчо, Эчеверрия и я, товарищи по революционной группе, в конце концов задохнулись во лжи и слухах, выдуманных полицией, вместо того чтобы погибнуть от разрыва бомбы или пасть сраженными пулей.

Мы скрывались в маленькой французской деревне под названием Мамузин, но чувствовали себя не слишком хорошо по вине нового ответственного, которого Папи выбрал для нашей группы, Карлоса. Нам он не нравился. Карлос был, разумеется, образцовым революционером, настоящим бойцом, товарищем, которого с радостью приняла бы любая организация. Рассказывали, что, будучи еще на легальном положении, он за одну ночь без чьей-либо помощи установил пять бомб. Но у него был очень суровый характер, чрезмерно серьезный: он никогда не шутил и не смеялся. И не позволял себе ни минуты отдыха.

Такое поведение оказалось особенно невыносимым для Эчеверрии, поскольку он обладал прямо противоположным темпераментом, в высшей степени анархичным. На собраниях он стал задирать Карлоса, называя его «Супер», от слова «супербоец»: «Как нам рассказал Супер», «хотя Супер не разделяет моего мнения», и так далее. Как и следовало ожидать, это прозвище пришлось совсем не по душе Карлосу и послужило поводом для первого спора. А за первым последовало множество других; с каждым разом становилось все более очевидным, что они не переносят друг друга.

Однажды Карлос заметил, что нам непременно следует заниматься гимнастикой и пробежками и что Рамунчо и Эчеверрия должны бросить курить, потому что от бойца, который не поддерживает форму, можно ждать только проблем. Эчеверрия категорически отказался и ушел с собрания. Это взбесило Карлоса, и за отсутствием Эчеверрии он стал придираться ко мне: я должен был оставить всякие суеверия и немедленно выбросить кусочек материи, который имел обыкновение пришивать к изнанке своей рубашки. Я тут же дал ему отпор: «Да будет тебе известно, что эта ткань – священное воспоминание о бомбардировке Герники». – «Священное воспоминание, говоришь?» – гневно осудил меня Карлос. «Взгляните на этого революционера! Он говорит священное!» – воскликнул он, надеясь заручиться поддержкой Рамунчо. Но тот, разумеется, встал на мою сторону. Мы были не только товарищами по организации, но и друзьями. Рамунчо очень серьезно сказал Карлосу: «Тебе следовало бы проявлять больше уважения к товарищу, который потерял полсемьи в Гернике». – «С вами невозможно иметь дело!» – крикнул Карлос.

Но к сожалению, расположение звезд было не в нашу пользу. Не прошло и недели после того тяжелого собрания, как умерла мать Рамунчо. Он поехал с Эчеверрией в По; надумал позвонить домой, и ему сообщили печальное известие. Это могло быть случайностью, а возможно, и телепатией; музыканты – очень хорошие телепаты, особенно аккордеонисты. В середине дня Карлос появился на кухне и, не говоря ни слова, пошел к ящику, где я хранил пистолеты. Видя, что он кладет их в сумку, я спросил, что произошло. «Нечто очень серьезное», – ответил он, не глядя мне в лицо. Или глядя, но не видя меня. Его мысли находились где-то в другом месте. Он направился к двери кухни, унося с собой пистолеты, но я встал перед ним, преграждая ему путь. «Мой пистолет нужен мне», – сказал я ему. Каким бы там руководителем группы он ни был, он не имел права отнимать у меня оружие. Он мгновение поколебался, но в конце концов вытащил его из сумки и положил на стол. «Этот, не так ли?» – сурово сказал он. «Я хочу знать, что произошло», – сказал я в ответ. Тогда он рассказал мне, что Рамунчо находится по ту сторону границы, что он отправился на похороны своей матери, даже не спросив разрешения, и что он заплатит за свое предательство. Услышав слово «предательство», я испугался: этого организация никогда не прощала. «Это не предательство, – сказал я. – В крайнем случае, безответственность. А что думает по этому поводу Эчеверрия?» Он посмотрел на меня пристальным взглядом: «Ты с кем?» – «На данный момент я ни с кем», – ответил я. Он ушел, хлопнув дверью. Наш космический корабль уже сошел с орбиты.

Рамунчо и Эчеверрию спас Пали. Когда я увидел что он приехал в Мамузин, я испытал большое облегчение. Он всегда уверял, что мы самые любимые его товарищи и что он в большом долгу перед Рамунчо за то, что тот спрятал нас в Ируайне, когда мы оказались в кольце жандармов. Карлос теперь мог кричать и вопить до хрипоты, ему не удастся наказать моих друзей: при хозяине корабля матрос не командует.

Пали пришел на кухню после разговора с Карлосом и принялся рассматривать книги с рецептами, которые стояли у меня на кухонной полке. «Ну, что будем делать, Трику?» – спросил он меня через пять долгих минут. «Скажи мне сам, что ты решил, так мы быстрее покончим с этим», – ответил я. Тогда он заговорил о том, что нам надо вернуться к активной деятельности. Это был единственный выход. В противном случае Рамунчо с Эчеверрией придется понести наказание. «Я отправлюсь с ними, – быстро принял решение я. – Мы уже давно вместе, и мне бы хотелось, чтобы так было и дальше». – «Это как раз то, что я хотел узнать», – сказал Папи, ставя книгу, которую он держал в руке, обратно на полку.

Я понял, что наш космический корабль начинает менять курс. В дальнейшем нам предстоит отправиться в опасные места, но мы остаемся прежней командой. Среди нас не будет посторонних пилотов. Тем вечером, когда Эчеверрия попросил меня выбрать лучшее вино, какое у нас было на кухне, и мы в последний раз поужинали в Мамузине, я испытал большую радость. Затем, прежде чем лечь спать, я пришил воспоминание о Гернике с изнанки моей любимой рубашки. Мнение Карлоса меня мало волновало. Контакт с этим кусочком ткани был для меня очень важен. Он напоминал мне о причинах борьбы. И кроме того, приносил мне удачу.

Но на этот раз удачи не было, как, впрочем, и смены курса. Все продолжало разрушаться. Рамунчо очень горевал о своей матери, и когда мы попросили его чтобы он взял с собой аккордеон, он стал так горячо отказываться, что нам трудно было настоять на своем. Тем не менее мы снова его об этом попросили. Эчеверрия сказал ему: «Аккордеон на этот раз нам пригодился бы, как никогда. Имей в виду, что до Барселоны шестьсот километров, и нам предстоит ехать на поезде. Если мы поедем с музыкой и песнями, нас примут за трех веселых парней, которые едут развлечься». Рамунчо мрачно ответил: он возьмет с собой аккордеон, если мы полагаем, что это необходимо, но хочет, чтобы его оставили в покое. У него не было никакого желания разговаривать.

В поезде он снова рассердился. В купе к нам подсели двое пьянчужек, привлеченные музыкой. Они только и делали, что просили его сыграть модные лесенки, и Рамунчо волновался, потому что не знал, какие мелодии в моде сейчас в Испании. «А та, что пел Антонио? Эва-Мария пошла загорать на пляж…» – начал напевать Эчеверрия. «В полосатом купальнике, с кожаной сумкой», – подхватил один из пьянчуг. «Да, да, сыграй это», – поддержал его второй, принимаясь пританцовывать. «Ну, хватит!» – резко оборвал их Рамунчо и сунул аккордеон обратно в футляр.

Следующий час мы провели в полном молчании, даже пьянчужки, похоже, успокоились. В какой-то момент поезд снизил скорость, и один из пьянчуг выглянул в окно. «Подъезжаем к Сарагосе», – сказал он. Второй добавил: «Здесь тоже полно красных». Я удивился, услышав эти слова. А может быть, я Удивился несколько позже, когда увидел, что эти якобы пьянчуги наставляют на нас пистолеты. Мой лежал в сумке. Я занервничал, не зная, что делать. Внезапно Рамунчо ударил стоявшего перед ним полицейского – потому что это, разумеется, были полицейские – по руке, и пистолет упал на пол. Чисто рефлекторно я наклонился и попытался его поднять. Но не смог. К тому времени в купе было еще трое мужчин, молодых и спортивных, наверняка из особого жандармского подразделения. Один из них применил ко мне прием каратэ, нанеся удар в шею, отчего рука у меня повисла бессильно, как плеть. Это было 19 августа, суббота. После почти пяти лет активных действий наша группа провалилась.