Наследство Карны

— А помнишь, ты первое время звала меня Ханной?

Карна покраснела. Повеяло опасностью.

— Я не различала ваших имен, — пробормотала она.

— Может, тебе была нужна такая мать, как Ханна?

— Нет-нет! Ты не должна так думать! Слышишь! Я…

Она уткнулась в тетрадь — у нее был ужасный почерк.

Потом, когда они пили заслуженный, по словам Анны, шоколад, Анна спросила:

— А ты знаешь этого Педера?

Карна замотала головой.

Потом сказала, что когда она, еще маленькой, была с бабушкой на верфи, то приняла измазанного Педера за негра. Анна засмеялась.

Карне стало жарко.

— Но я его совсем не знаю! — быстро сказала она.

— Педер — очень симпатичный молодой человек. Мы с Вениамином познакомились с ним у Дины, он был там вместе с Ханной и Вилфредом. Конечно, Вилфред ярче брата и затмевает его. Но он вообще всех затмевает.

— Почему?

— Такой он человек, этот Вилфред. Ему нужно получить все. Спроси у Дины. Она лучше разбирается в таких вещах. — Анна улыбнулась.

— О чем вы разговаривали?

Анна задумалась.

— Дина и мужчины, кажется, говорили о верфи и слипе. И о вложении капитала в Страндстедет, как это называет управляющий банком. А Педера Олаисена больше интересовали Копенгаген и Берлин. Он говорил, что хочет поездить по миру и еще поучиться. Только сначала он должен скопить немного денег. Но Олаисен и слышать об этом не хочет, ему брат нужен на верфи.

— А это решает Олаисен?

— Не думаю.

— Но ведь Педера уже долго здесь не было, — заметила Карна.

— Человек не может сидеть в Страндстедете, если хочет чего-то добиться в жизни.

Карна не поняла, кого Анна имела в виду — Педера Олаисена или самое Карну, — но спросить не решилась. Она не была уверена, что ей хочется чего-то добиться в жизни, ей было достаточно и того, что есть.

На другой день Карна сидела в покоях у бабушки и ела подсунутую ей бабушкой «взятку». Чернослив, изюм, сушеные яблоки, сладкий миндаль и инжир.

— Это от Юна Евера? — спросила Карна.

— Нет, на этот раз от Уле Гундерсена. — Бабушка уже перестала есть и закурила. Глядя на Карну сквозь дым, она посасывала сигару. Зажатая в зубах сигара перемещалась из одного угла рта в другой. Потом она бабушке надоела, и бабушка вынула ее изо рта.

— Мать Биргит говорит, что по глазам человека видно, была у него мать или нет.

Карна терпеливо дожидалась ответа. Она привыкла к тому, что некоторые ответы требуют времени.

— Не знаю. Может, и видно. То, что у человека на душе, так или иначе обязательно, проявляется. Возможно, это видно и по глазам. Но, думаю, это больше зависит от того, что человек собой представляет, чем от того, была ли у него мать. Она имела в виду тебя?

— Нет. Педера Олаисена.

— А-а, Педера… — Казалось, бабушка думает о чем-то другом.

— Ты заметила это?

— Не знаю. — Бабушка положила сигару на блюдо с пирожными. — Педер — надежный человек. Но если ты говоришь, что по его глазам видно…

— Не я, а мать Биргит! — У Карны запылало лицо.

— Раз уж ты заговорила о Педере… Пришло время проверить, на что он способен. Спасибо тебе!

— За что?

— Вениамин присутствовал на последнем заседании правления и говорит, что касса для бедных совсем опустела. Вот мы и устроим благотворительный бал! А деньги пойдут комитету по делам неимущих. Пригласим всех, кто может танцевать. Старики пусть платят и следят за приличиями. Мы с Анной возьмем на себя музыку…

— А я?

— Ты будешь танцевать!

— Я не умею.

— Педер тебя научит. Я буду вам аккомпанировать.

— Лучше умереть! — решила Карна.

— Боже упаси! — Бабушка засмеялась, словно не поверила этому.

Педер Олаисен и не подозревал, что по его глазам видно, что он с двенадцати лет остался без матери.

Несмотря на застенчивость, он осмеливался приглашать девушек на субботних танцах. Но после танцев вежливо раскланивался и уходил к себе. Он снимал комнату у коммерсанта Холе.

И он не отказывался от приглашений, если Вилфред или фру Дина решали, что на том или другом званом обеде необходимо его присутствие. Лишь строго следил за тем, чтобы есть не спеша и держать свои мысли при себе.

Поэтому Педер спокойно отнесся к приходу Дины на слип, когда вечером там никого не было, кроме него. Он часто задерживался на работе после того, как все расходились по домам.

Дина попросила его помочь ей в устройстве бала, который они решили дать в пользу бедняков и больных. Ей нужен человек, на которого она могла бы положиться.

Педер ответил ей удивленным взглядом.

— Боюсь, это у меня не получится, — сказал он.

— Ты мужчина. Ты — Петр, то есть Камень, на тебя можно опереться! — пошутила она, оставаясь серьезной.

Сначала он отказывался. Но она даже не слушала его. С его стороны требуется только немного усердия. Неужели не ясно? В Страндстедете все дается с трудом. Души у здешних людей состарились раньше, чем они сами. Ей нужен именно такой человек, как он!

Педер с сомнением почесал в затылке. Но Дина в свое время дала ему беспроцентный заем, чтобы он поехал учиться, — он не мог просто так отказать ей.

— Я постараюсь, — сказал он и подошел к судовому корпусу, в котором зияла дыра.

— И еще одно. Ты должен помочь мне с бухгалтерией. Это важнее, чем торчать на верфи в любую погоду. Посмотришь наши счета?

Он замер, не поднимая головы, но не ответил ей.

— Таким образом ты отработаешь свой долг, и у тебя еще кое-что останется. Я предлагаю только один раз. Ты понял?

Педер Олаисен поднял голову. Он долго переминался с ноги на ногу. Потом отложил инструменты и начал тщательно вытирать руки тряпьем. Палец за пальцем. Наконец он кивнул:

— Покажите мне вашу бухгалтерию.

На столбах появилась удивительная афиша — в «Гранд Отеле» состоится бал. Газета тоже дала сообщение о бале.

Но поскольку бал был благотворительный и весь доход от него шел в пользу комитета по делам неимущих, билеты стоили дорого, что ограничивало доступ на бал.

Служанки и рабочие с верфи не могли на него попасть. А также угольщики и возницы.

Другое дело — семьи управляющего банком, пастора, школьного учителя, часовщика, адвоката и коммерсанта Холе. Нашлись и такие, которые хотели показать, что в состоянии позволить своим отпрыскам посетить это почетное музыкальное действо.

Желающих оказалось так много, что Дина просила позволения устроить бал не в гостинице, а в помещении управы — там было больше места.

Ее просьба вызвала споры: допустимо ли устраивать танцы и все, что им обычно сопутствует, в зале, предназначенном исключительно для приличных целей?

Слово взял Вилфред Олаисен, он напомнил уважаемому собранию о благородной цели, культурном значении и важности такого события для молодых людей Страндстедета. Даже из Тромсё поступили просьбы от желающих принять участие в бале. Молодые люди должны иметь возможность собраться по такому мирному поводу. Убедительная речь Олаисена в защиту бала была встречена одобрительно. Садясь на место, он считал дело уже решенным.

Однако почтмейстер, который был одновременно и попечителем, и членом приходского совета, возразил против того, чтобы дом местной управы был отдан танцам и музыке. Это оскорбительно! К тому же людям придется не только заплатить за билет, но и раскошелиться на приличную одежду. Он с ужасом думает о тех, кто отдаст последнюю крону, чтобы получить доступ в этот Содом и Гоморру. А какую горечь вызовет это у тех, кто не сможет попасть на бал? Подумал ли кто-нибудь о страданиях несостоятельных членов общества? Бедняков? Сирот, для которых в этом мире нет места?.. Опомнитесь, во имя Христа…

Все опустили глаза и задумались над его словами.

Доктор, который по-своему был заинтересован в этом бале, потому что возглавлял комитет по делам неимущих, тоже попросил слова. Может, ему будет дозволено высказать иную точку зрения и внести свое предложение?